При опознании - задержать

Проснулся Потапенко, потянулся к графинчику, но Соколовский подвинул его к себе.

– Хватит, брат. Вы, так сказать, уже дошли до кондиции.
– И спросил, не может ли он пожертвовать на одно неотложное мероприятие тридцать рублей.

– Прошу простить, на какое?

– Чтобы накормить и спасти одних обездоленных детей.

Потапенко достал кошелек, вынул три червонца.

– Кому дать эти деньги?

Соколовский взял их, спрятал в карман, рассказал про бондаря.

– Бондарю так бондарю, - зевнул Потапенко.
– Идите, выкупайте ему корову. Все равно червончики ко мне же вернутся.

У Потапенко как раз хватило денег расплатиться с Фрумом. Из трактира выходили, поддерживая его под руки.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Дома свет горел только в столовой, значит, дочка Констанция, или Туня, как звали ее родители, уже спала. Пожалел Франтишек, что поздно домой вернулся и не поиграл с ней. Габа услышала его шаги, когда он был еще во дворе, вышла навстречу в коридор со свечкой.

– Добрый вечер, Габочка, - поздоровался Франтишек и поцеловал жену в щеку.

– Франек, ты пьяный!
– воскликнула жена.
– С кем пировал?

– Совсем случайно зашел в трактир к Фруму.

– В трактир случайно не заходят, Франек, - сказала она, поставила подсвечник на столик в коридоре и вышла, нахмуренная, сердитая, часто шаркая домашними туфлями.

Франтишек не обиделся на нее за такую встречу, понимал, что ей ой как нелегко с утра до ночи вертеться одной по дому. Мужа не дождаться, кухарки у них нет, няня приходит только на день, постоянная прислуга им не по средствам. А муж в трактире гуляет... Разделся, надел халат, зашел к жене, чтобы попросить прощенья.

– Понимаешь, Габа, день выдался сумасшедший, - начал оправдываться он.
– Три дела по моему участку. Закрутился, весь день на ногах, некогда было и пообедать прийти. Ты же знаешь про это убийство из-за перстня. Страшное убийство. Кража еще. Поручил Потапенко разобраться, а он у Фрума просидел. Там его и нашел.

Габа молча собирала на стол. Плита еще горела, тепло доходило до столовой. Возле печи на полу кипел самовар.

– Ты прости меня, я сыт, есть не хочу, чаю выпил бы... И вот еще что: завтра с утра еду в Корольцы. Поджог там в имении.

Он поставил на стол самовар, достал из буфета стаканы, блюдца, ложечки - себе и жене. Налил в стаканы заварки, кипятку, большим тяжелым ножом стал откалывать кусочки сахара от сахарной головы.

– Как Туня сегодня - не капризничала?
– спросил он.

– Нет, хорошо себя вела.

– А уснула быстро?

– Только что. Все ждала папку своего и его сказку.

– Рассказала бы ей сама.

– Моих сказок не хочет слушать.

Жена еще не простила ему того, что зашел в трактир, не хотела мириться. Да какой жене понравится, что муж возвращается домой пьяный? Франтишек молча пил чай и больше не пытался смягчить и задобрить ее - лучше помолчать, обида скорей пройдет. Габа и чай отказалась пить. "А ну как твой муж был бы бражник, хоть бы такой, как Потапенко, что бы ты тогда запела?" - подумал Франтишек с улыбкой.

После продолжительного молчания жена заговорила первая:

– Так и не заметишь, как дочка вырастет. То со службы в темень приходишь, то из трактира.
– Хотела, конечно, чтобы за ней последнее слово осталось, такова уж женская натура.

Возможно, они бы поссорились, разошлись по разным комнатам, если бы не Туня. Девочка выбежала из спальни в длинной синей ночной рубашонке, притопала босиком к отцу, потянулась к нему:

– Папка, а я не заснула, я тебя ждала.

Франтишек подхватил ее на руки, подкинул до потолка, поймал.

– Ой, папка, еще, еще!
– кричала счастливая Туня.

И он снова и снова подкидывал ее, раскачивал, кружил и сам кружился с ней. Потом сел, притянул ее личико к своему и, строго глядя в глаза, спросил:

– А почему ты не заснула? Вон уж волки пришли в город, чтобы утащить тех малышей, которые не спят.

– А меня волк не утащит. У нас двери и окна затворены, - сказала Туня и обеими руками схватила отца за усы.
– Но, лошадка, но, - начала их дергать.

– Притворщица, маму обманула.

– Ага, - радостно призналась девочка.
– Я глазки закрыла, мама и думала, что сплю, перекрестила меня, поцеловала и пошла.

– Туня, в постель, - приказала мать.
– Поздно. Слышишь?

– И правда, доченька, пойдем спать. Бай-бай надо. А то скоро баба-яга в окно метлой постучит и скажет: "А ну, давайте мне Туню, я ее в дремучий лес заберу, там она у меня будет мышей пасти".

Он отнес ее в спальню, уложил, присел сбоку на скамеечке, поцеловал в кудрявую головку. Туня скинула с себя одеяло, задрала ноги.

– Не хочу спать, папа.

– А за это будешь у бабы-яги мышей пасти.

Туня села, задумалась.

– Папа, а если я мышку съем, киской стану?

– Ну и выдумщица, - засмеялся Франтишек.
– Габа, ты слышала?

– Слышала, слышала, - крикнула жена из столовой.
– Я вот ее сейчас отшлепаю, сразу угомонится.

– Папочка, я угомонилась.
– Туня сделала вид, будто испугалась. Расскажи сказку.

– Сказку? Ну, слушай... Жила-была, значит, на белом свете девочка. Богушевич замолчал - сказку еще надо было придумать. Туня требует, чтобы сказка каждый раз была новая. И тут же у него перед глазами встала дочка Серафимы, тех же лет, что Туня, такая же кудрявая, только худенькая, и ручки тоненькие, не то что Тунины пухленькие, будто ниточками перевязанные. Когда пришли за Серафимой, чтобы отвести в тюремную камеру, девочка эта она сидела у нее на коленях - с плачем, криком, как клещами, уцепилась за шею матери, не оторвешь. "Не дам маму, не дам. Она у меня хорошая!" И плакала навзрыд. Муж Серафимы силой забрал ее от матери, так девочка чуть не захлебнулась от слез, вырывалась, царапала отца, била его кулачками... Не дай бог видеть такое. Даже у привычных ко всему, казалось бы, стражников, и у тех на лицах заходили желваки... "Мать в тюрьме, а тут трое детей ее ждут. Только дождутся ли?"

– Папа, сказку!
– дернула Туня отца за ус.
– Слышишь?

– Да, - опомнился Франтишек, - значит, так. Жила-была на свете девочка.

– Папа, это уже другая девочка?

– Нет, та самая. И звали ее... Не знаю как, - говорил он, а сам все думал о Серафиминой дочке.
– Были у этой девочки мама и папа.

– Как у меня?

– Как у тебя. Только теперь та девочка осталась без мамы. У нее еще две сестрички есть, одна постарше, другая помладше.

– У них мама умерла?

– Нет, они при живой матери - сироты. Пришли стражники с саблями и револьверами и забрали их маму в тюрьму.

– За что забрали?

– За что? Их мать сделала сиротами таких же трех деток.

В спальню вбежала Габа.

– Ты что ей на ночь рассказываешь?! Какие ужасы?! Господи, боже мой, совсем человек ума решился. Выйди, я сама ее уложу.
– Габа села на скамеечку, сложила руки на груди, сидела и молчала.

Туня сразу же крепко зажмурила глаза, сжала рот, даже личико сморщилось. Уже без притворства старалась заснуть, но нет-нет потихоньку посматривала, сидит ли еще мать. Сама не заметила, как заснула.