При опознании - задержать

Тыцюнник испуганно оглянулся на Потапенко, понял, что рассердил пана следователя своей невольной дерзостью, и уже готов был каяться, на колени встать, но Богушевич, увидев, к чему идет, заговорил с ним как можно спокойней и ласковей, а Потапенко сделал знак помолчать.

– Послушай, - сказал Богушевич Тыцюннику, - значит, ты нес получку домой и не донес. Деньги ты отдал бы матери?

– Ага.

– А большая у вас семья?

– Семеро ребятишек да мать с отцом. Отец хромой.

– Вот видишь. Они же ждали твоих денег. А ты прогулял, пропил их с дружками.

– Нет, пропил я мало. Верно, вытащили. Из кармана. А батька сильно дерется. Я боялся, что бить будет.

– А раньше крал?

– Нет, вот вам крест, что не крал. Разрази меня гром, коли вру.

– Я и вижу, что хлопец ты неплохой, верю, что не крал раньше. И, конечно, не хочешь, чтобы тебя засудили?

– Не хочу, пан, не хочу.

– А по закону за кражу со взломом полагается тюрьма, - растолковывал ему Богушевич.
– Вот если бы ты просто украл, не ломал бы замок, ну, посидел бы месяц-другой - и только.

Тыцюнник с недоумением вперил растерянные глаза в Богушевича.

– Пан, так лавка-то была на запоре. Как же украдешь, коли замок висит? Ломать надо.

– А может, ты забыл? Может, не было заперто? Может, и замка не было? Бывает же так: закроет приказчик лавку, а запереть забудет. Бывает?

– Так я же и пробой вырвал вместе с замком. Была лавка замкнута, была.

– Дурень, - постучал себя по лбу Потапенко, догадавшись, куда клонит Богушевич.
– Валенок, сапог, лапоть! Не было замка, открыта была лавка. Понял?

– Пан, кто дурень?
– не понял Тыцюнник.
– Был замок.

– Ты пьяный был, когда в лавку лез?
– взялся за него Потапенко.

– Ну, был.

– Вот, дурень, и не помнишь, был там замок или не был. А лавка была не заперта. Дошло до тебя теперь?

Потапенко не терпелось скорей кончить это дело. Если бы Тыцюнник сам настаивал на том, что не совершал взлома, на этом бы все и прекратилось, передали бы дело мировому, которому подсудны мелкие кражи. А Тыцюнник не понимал, чего от него хотят, не догадывался, что спасают от куда более тяжкого наказания. Он не знал, кто из этих панов главный начальник, а потому боялся обоих и старался угодить и тому, и другому. Однако больше доверял этому, с усами, лобастому пану с такими участливыми и насмешливыми глазами. Так и не поняв, чего от него добиваются, почему не верят его признанию, спросил у Богушевича, как бы советуясь:

– Да как же я скажу, что не было замка, коли я его железякой сбил?

– А очень просто. Ты шел, присел на крыльце лавки. Увидел - лежит замок и пробой, и мешок какой-то лежит. Кто-то другой до тебя еще замок сломал, товар в одеяло сложил. А ты этого вора спугнул. Вор убежал, а ты поднял узел и пошел.

– Ой, пан, неужто так и было?
– вытаращил глаза Тыцюнник.
– Неужто я пьяный все перепутал?

– Перепутал. Так и было все, - сказал Потапенко.

– А как же вы, паны, об этом узнали? Кто вам рассказал?

– Уж рассказали. Мы все знаем, - сказал Потапенко.

– А коли так было, меня домой отпустят?

– Раз ты не ломал замка, не лазил в лавку, - начал растолковывать ему Богушевич, - не было у тебя умысла кражу совершить, то и вины твоей тут нет.

– Ага, ага, - закивал головой Тыцюнник.

– Наконец дошло, - засмеялся Потапенко. Встал, покачался с пяток на носки, довольно похлопал себя по животу, сказал Богушевичу: - Франтишек, я пойду теперь к Иваненко, расскажу про результаты следствия.

Богушевич испытующе и насмешливо посмотрел на Потапенко, на его круглое веселое лицо и понял истинную причину его желания идти к купцу.

– А Гапочка дома будет?

– Зачем она мне?
– отвел глаза Потапенко.
– Да и я - ей? Я для нее человек пропащий.

– Можешь погулять часок. Я занесу в протокол показания, напишу постановление о прекращении дела, и ты познакомишь с ним Иваненко.

– Хорошо, через час зайду, - обрадовался Потапенко, приложил руку к шапке и вышел.

А Богушевич написал протокол допроса, прочитал его Тыцюннику один раз, второй, попросил повторить эти показания и предупредил:

– Так все и было, как я записал. Понял? Заврешься, скажешь, сам в лавку залез - засудят.

– Ой, спасибо вам, пан. Никогда вас не забуду, в церкви свечку поставлю за ваше здоровье. Это что же я на себя наплел? Помрачение нашло, думал, и верно в лавку залез, а вы вот до правды дознались. Ой, что делает проклятая горилка.

Тыцюнник искренно поверил, что не лазил в лавку, не ломал двери, что ему все это почудилось с пьяных глаз. Сидел, ойкал, чесал в затылке, трепал свой казацкий чуб, хмыкал и не переставал удивляться:

– Вот проклятая горилка, что делает, как разума лишила. И кто б подумал...

Богушевич написал постановление о прекращении дела, где привел следующие мотивы:

"Тыцюнник до сих пор ни в чем плохом замечен не был, ему только восемнадцать лет. Возле лавки оказался случайно. Замка не ломал, в лавку не лазил, это он отрицает, а доказательствами, которые опровергали бы его утверждения, следствие не располагает. Тыцюнник показал, что когда подошел к лавке, то кто-то от нее побежал. Увидев на крыльце узел, он, Тыцюнник, взял его и понес, не зная, что в нем и чей он. Того, что было в узле, присвоить намерения не имел. Таким образом Тыцюнник кражу совершил без злого умысла, в состоянии опьянения. Как показывает Тыцюнник, он не знал, что сделал бы с вещами, которые он нес".

Постановление это он также прочитал Тыцюннику, разъяснил его и дал распоряжение освободить задержанного Тыцюнника из-под стражи.

"Только бы товарищ прокурора не стал его допрашивать, а то хлопец запутается еще и правду расскажет", - беспокоился он.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Распрощавшись после встречи в трактире с Потапенко и Богушевичем, Соколовский не пошел сразу домой, а еще долго ходил по улицам, изумленный и взволнованный. "И надо же такому случиться, - думал он, - встретиться через столько лет и где, в каких краях? Прямо как в романе, скажешь кому - не поверит". Правда, они и раньше не раз встречались и разговаривали, но коротко, мимоходом, и Соколовский не присматривался особо к Богушевичу, думать не думал, что судьба уже дважды их сталкивала в прежние времена. А в трактире Фрума, услышав, что Богушевич из Вильны, внезапно все вспомнил, узнал Франтишека, хотя тогдашний гимназист сильно изменился, не по годам постарел - на шее морщины, в усах седина. Что ж, почти двадцать лет прошло с тех встреч.

Впервые познакомились они в Вильне, в доме Шней-Потоцкого, некогда богатого, а к тому времени обедневшего шляхтича, и потом виделись чуть не каждый вечер на протяжении двух месяцев. У Шней-Потоцкого была красавица дочь Ванда, а у Ванды гостили две хорошенькие барышни-родственницы, и соседки приходили. Этих всех барышень и навещали три корнета из виленской кавалерийской части, среди которых был и он, Соколовский, а также гимназисты. Компания гимназистов менялась, постоянными посетителями оставались двое - Богушевич и Зигмунд Минейко. Потому, что они приходили чаще других, имена их и задержались в памяти Соколовского. Веселые были вечера! Соколовский был влюблен в Ванду, смуглую, с узкими татарскими глазами, живую, как ртуть, девушку. У Ванды были такие длинные ресницы, что кидали тень на щеки. В кого был влюблен Богушевич, Соколовский не знал. Барышни по очереди играли на рояле, пели, потом все танцевали, играли в фанты и, кому выпадал жребий, уходили в другую комнату и целовались. Ходить туда на "минуту признанья и любви" чаще всех почему-то случалось Богушевичу. Мучительные это были минуты для ревнивого корнета Соколовского.