Причал любви
Шрифт:
Не выдержав, женщина расплакалась.
– Зато Вы на шоу не попали, а то бы позор на всю страну.
– Протянул ей Гуннар стакан с водой.
– Да чего уж там, - Дина вытерла злые слезы.
– Сама себя корить сильнее всех буду.
Женщина ушла наверх и Гуннар слышал, как долго она рвала письма.
Потом зарыдала горько и безутешно, словно стала вдовой.
Скоро все стихло, а он не мог уснуть до рассвета, болела не знавшая целый день покоя нога, ныло сердце.
И было страшно, что завтра все это кончится. Эти глаза напротив, искренние слезы,
Под утро он все-таки уснул, а проснулся от шорохов на кухне.
На столе уже стояла сковородка с омлетом, крупно порезанный хлеб в плетенке и почему-то сало, нарезанное тонкими кусочками.
Дина выглядела уставшей, но решительной.
– Сало домашнее, - похвасталась она Гуннару.
– Джону проклятущему везла. Садитесь, позавтракаем, да я пойду. Сама дорогу найду, Вы и так вчера со мной намучились, - вынесла приговор Дина.
– Ничего, я отдохнул и провожу. Не возражайте, давайте не будем ссориться.
Пока она собиралась, он быстренько нарезал букет роз и подогнал машину к калитке. Дина удивленно обошла ее, это был «Мерседес», пусть не новый, но ухоженный и явно на ходу.
– У Вас еще один день есть. Давайте в Клайпеду съездим, там сегодня Праздник моря. Вы пиво любите?
– Нет, я свое уже отпила, как мама умерла, зарок дала и держу. А вот бутерброды надо взять, знаю я эти праздники, все втридорога. А у вас еще и за евро.
Дина снова хозяйственно зашуршала на кухне, а он любовался ею через открытое окно. Смотрел во все глаза, жадно, как в молодости. И так ему хотелось, чтоб этот день длился долго-долго,
В машине Дина всю дорогу ворчала про сгубленную красоту срезанных роз, но он видел, как счастливо она улыбается, пряча лицо в огромном букете.
В Клайпеде повсюду звучала музыка, гуляло очень много молодежи и парочки с детьми, но Гуннар сразу поехал на пристань. С трудом припарковался, так много было машин. Регата уже началась, залив расцвел парусами и флагами разных стран.
Дина восторженно крутила головой, все ей было в новинку.
Оказалось, Гуннара ждали.
Не очень молодые мужчины, кто-то с внуками, все они держали в руках по небольшому круглому веночку. И Дина подумала, что это обычай красивый такой, дарить венки Нептуну.
Гуннар спросил ее о чем-то, она не расслышала. Тогда он наклонился и, щекоча ухо, повторил вопрос: «Вас не укачивает?»
– Не знаю, я ни разу не плавала.
Они погрузились на шхуны, и те небольшой флотилией вышли в открытое море.
– Все в порядке ?- снова спросил Дину Гуннар, в руках у него тоже был венок. Когда он успел его купить, Дина не видела, наверное, кто-то из друзей дал.
Это был обычай, славный обычай поминовения погибших моряков. Венки плыли, на них горели лампадки.
Гуннар не умел молиться, он просто помянул те имена, которые смог вспомнить. А Дина все что-то шептала и крестилась, бросала в воду розы, пока не осталось ни одной. Слезы печали текли по ее загорелому лицу, но их быстро сушил легкий бриз.
– Теперь на автостанцию,- не спросила, а утвердительно
сказала женщина, когда они вернулись в Клайпеду.– Да, поедем.
В машине по-прежнему одуряющее пахло розами. Гуннар очень хотел, чтобы она осталась, до боли сжимал руль, но молчал, ведь чудес не бывает.
И скоро он посадил ее в автобус.
Теперь уже не было смысла храбриться и он, хромая, пошел к своей машине. Приехав в поселок, бросил машину у кафе и пешком спустился к морю.
В хорошую погоду было видно корабли, он даже мог отличить их типы. На этот раз шел сухогруз, наверное, из Гданьска, по крайней мере, так ему показалось.
– А может, лечь в лодку и уплыть с этим кораблем, далеко-далеко, как мечтал в детстве?
– Спросил бывший рыбак у ветра.
Словно отвечая ему, сухогруз дал гудок. Длинный, протяжный, в котором Гуннару явно послышался ответ:
– К Диинееее!
2.
Дина солила помидоры, напевая любимые мелодии. Домашняя работа помогала отвлечься от невеселых дум и о Джоне, и о Гуннаре.
«Всё глупости, никому я не нужна. Вон сколько вокруг молодых и красивых. Городских, не мне, колхознице, чета».
Она запела громче, чтобы заглушить боль от горьких мыслей.
У калитки забрехал Тишка, пес трусливый, но за звонкий голос получавший свою порцию похлебки.
Возле сарая в загоне закудахтали куры и даже свинья что-то недовольно прохрюкала.
– Ты, Николаевна? Несешь машинку-то или тебя только за смертью посылать?
Соседка должна была вернуть машинку для закрутки банок, уже неделю все несет, никак не донесет. Солнце било Дина прямо в глаза, она видела только силуэт. Слишком высокий, в их краях таких нет, значит, посторонний. Да и выправка военная.
– Джон? Все - таки приехал?
Она стала поправлять сбившиеся под косынкой волосы, и только когда мужчина заслонил собой солнце, поняла, что ошиблась.
Гуннар сразу почувствовал эту внезапную перемену.
Только что лицо у Дины было просто удивленное, а теперь в зеленых глазах заплескалась радость.
– Гуннар, а трость-то где?
Он не стал признаваться, что оставил трость у калитки.
Хотелось, отчаянно хотелось выглядеть в глазах любимой женщины мужчиной, а не инвалидом.
– А я банки кручу, – призналась хозяйка, стараясь скрыть неловкость.
На дощатом выскобленном столе стояли вряд трехлитровые банки, наполненные помидорами, рядом, на летней печке, дымила паром кастрюля.
Соседка, наконец, принесла машинку для консервирования. И гость молча стал помогать, дело было простое. Соседка все не уходила, стреляя глазками то на гостя, то на Дину.
– Иди уже себе, – проворчала хозяйка, и та наконец-то ретировалась.
Долгий летний день догорал, но жара не спадала. Гуннару отчаянно хотелось сесть на лавочку у дома, дать ноге отдых, но гордость не позволяла просить об этом любимую женщину.
Наконец все банки были поставлены под стол крышками вниз и укутаны старым байковым одеялом.