Придет вода

Кусты не просто переломаны — на них еще и КЛОЧЬЯ флагов. Фонари не просто перебиты — на них не просто кого-то повесили — уже и трупы сняли, обрезав веревки. Глаза не просто обесцвечены — они еще и скрыты за мутными стеклами. Хлеб не только засох, но и погрызен тараканами. В крови не только песок, но и грязь. Руки не ВЧЕРАШНИЕ, а ПОЗАпрошлые, ПОЗАвчерашние…

И весь мир постепенно валится в пропасть, вслед за словами: деревья — в ямы, кошки — в колодцы.

Но «ты» продолжай кидать. Продолжай. Голос из ямы, из пропасти. Пока хоть один кидает — может быть… может быть…

Принципиальный антигуманизм янкиного творчества — это принципиальный антигуманизм нашего времени. Этот мир таков, что его совершенно не жаль — «Гори, Гори Ясно!».

Мир в этой песне — дом. В определенной степени поддержанный традиционной сказкой «Кошкин дом». Кстати, это выражение иногда обозначает «сумасшедший дом»: «Ну, это просто кошкин дом какой-то!»

Кошка легко заменятся козой, а коза — козлом. На «козла» же охотно наматываются совершенно иные значения, за «козла» и в морду дать можно, что и происходит:

Дом напился и подрался, Дом не помнит, кто кого Козлом впервые обозвал. [5]

Этот «дом» спасать определенно не хочется. Хозяин — козел:

Дом горит — козел не видит, Дом горит — козел не знает, Что козлом на свет родился, За козла и отвечает.

5

У Янки: «Дом горит, козел не видит

Он напился и подрался,

Он не помнит, кто кого

Козлом впервые обозвал».

Деструкт приветствуется настолько, что не жаль даже самое себя. Частушка, вплетенная в песню о пожаре «кошкиного дома»:

На дороге я валялась, Грязь слезами разбавляла, Разорвали нову юбку, Да заткнули ею рот, —

полностью лишена самосострадания. Да и насрать-то на меня, НА ТАКУЮ! Да на всех насрать, лишь бы только весь этот козлиный дом наконец сгорел дотла!

С заткнутым ртом, видимо, изнасилованная и избитая, героиня радостно выкликает: «Гори, гори ясно!»

Лейся песня на просторе, Залетай в печные трубы, Рожки-ножки черным дымом По красавице земле. Солнышко смеется Громким красным смехом, Гори, гори ясно, Чтобы не погасло!

Печные трубы, печи — то, что остается после выгоревшего деревенского дома. То, что развалится последним. От козлика же, к величайшей радости всего мира, остались «рожки да ножки», да и те скоро будут развеяны черным дымом. И земля, освобожденная от козла, от дома, от всей этой гадости (из которой янкина героиня НЕ ИСКЛЮЧАЕТ И СЕБЯ), вновь становится «красавицей». И солнышко весьма одобряет это дело, более того — солнце связано с пожаром: оно КРАСНОЕ.

Я запуталась. Для чего я начала эту телегу? ДОКАЗАТЬ, что мне нравится янкино творчество? Ну, и что это доказывает?

Е. Хаецкая [6] .

Не публиковалось, Санкт-Петербург, 29.09.97 г.

из статьи: НАШ ВЕЛИКИЙ И МОГУЧИЙ

(тема: «За» и «против» использования в творчестве мата)

…Мат хорош тем, что с его помощью гораздо сильнее передаются отрицательные эмоциональные состояния. Взять, к примеру, янкино «Я повторяю 10 раз…» Заменим известные словечки иными — и это уже не будет так щемяще, не будет той боли. А, скажем, у Лаэртского не будет так смешно…

6

Елена Хаецкая - известная петербургская писательница-фантаст.

В. Кухаришин.

«Петрозаводский Университет», Петрозавоск, 28(1701), 10.10.97 г.

из статьи: ЕГОР ЛЕТОВ: ЗА И ПРОТИВ В ОДНОМ ФЛАКОНЕ

* * *

…Вторая группа наездов более серьезная, хоть и не менее, по сути, идиотская — все умирают (!), а Летов жив, «шагает по трупам» (Гурьев), «все нипочем». Ну с этим спорить бесполезно, достаточно представить себе, как Летов за спиной Янки под дулом пистолета заставляет ее петь «Ангедонию», а она сопротивляется. Не было бы, мол, Летова, работала бы Янка сейчас где-нибудь, нарожала бы детей от какого-нибудь бандера или еще лучше выступала бы где-нибудь в «Песне-97». Этого вы хотели? А по поводу «смерти» Янки, это еще вопрос, кого считать живым — «големов русского рока», огребающих миллионы, или тех, чей прах покоится на кладбищах — Янку, Селиванова, Башлачева, Курёхина и других, менее известных солдат рок-н-ролла. Автор этих строк, помнится, писал после гибели Янки в 1991-м году: «Это ты жива, это я мертвый. Пока…»

* * *

Можно сказать, что «Летов виноват в смерти Янки», а можно: «Не было бы Летова, не было бы и Янки, и ее песен». Суть-то одна — Янка неразрывно связана с Летовым, она — его придаток. А сколько еще этих придатков, поимённых и безымянных, многие из которых до сих пор делают или делали то, что подчас круче Летова (распавшаяся ТЕПЛАЯ ТРАССА, например). А белый свет и до Летова стоял, простите уж за нескромность, автор этих строк треть своих значимых вещей написал и имени Летова не зная. А самого Д. Аверьянова, автора «По Тонкому Льду», «Эхо Войны» и многих других ОХУЕННЫХ вещей, устраивает ли эта роль запущенного снаряда, слепого орудия в руках некоего божества? Короче, неужели исключительно Летову обязаны мы тем, что можем сегодня слушать Янку, ТЕПЛУЮ ТРАССУ или ПОГРАНИЧНУЮ ЗОНУ? Очень сомневаюсь. И даже более того, есть все основания думать, что по большому счету, он и ни причем тут вовсе (то есть, причем, конечно, но не Летов, а кто-то са-а-авсем другой, кто и самого Летова запустил).

А Фо Мин (А. Фомин).

«Свирепый Еж», Колтуши, 2(8)/97 г.

ПО ТРАМВАЙНЫМ РЕЛЬСАМ

«Эту песню не задушишь, не убьешь…»

Расцвет нашей рок-музыки, как известно, пришелся на 80-е годы. Под «апрельским ветром перемен» по всей стране открывались рок-клубы, проводились фестивали, семинары; рок обсуждали на «высших инстанциях» и т. д. Атмосфера всей этой рок-деятельности приобрела оттенок разрешенности, хотя гонения за рок-музыку все равно продолжались, порой — самые дичайшие. Привкус запрета, так притягивавший к року и скрашивавший его убогость, как музыки, понемногу сходил на нет, — естественно, что постепенно рок становился чем-то модным, в ряде случаев прокоммерческим, рассчитанным на массы. Казалось, рок-н-ролл превращается в мутное болото, чтобы всколыхнуть его, требовалось одно — вернуться назад, вспомнить как и с чего все начиналось. Людей, делавших это, было немного, но они были. В Новосибирске — Яна Дягилева.

Первые ее песни появились года с 86-го: «Порой Умирают Боги» (см. ТЛ № 16–97), «Нарисовали Икону» и др. Для песен той поры прежде всего характерна была предельная янкина открытость, искренность, полнейшее отсутствие какой-либо наигранности.

Нарисовали икону — и под дождем забыли, Очи святой мадонны струи воды размыли, Краска слезой струилась — то небеса рыдали, Люди под кровом укрылись — люди о том не знали. А небеса сердились, а небеса ругались, Бурею разразились… Овцы толпой сбивались, молнии в окна били, ветры срывали крыши, Псы под дверями выли, метались в амбарах мыши. Жались к подолам дети, а старики крестились, Падали на колени, на образа молились… Солнышко утром встало, люди из дома вышли, Тявкали псы устало, правили люди крыши. А в стороне, у порога клочья холста лежали. Люди забыли бога, люди плечами жали… (1986)