Приемные дети войны

Ты помнишь… Вы отбивались от истребителей над Керчью. Твоя очередь угодила в мессер, дымом охватило его консольные баки. Вскоре вы вышли к Анапе, к своему аэродрому. Летчик выпускает шасси, но левую "ногу" заело. И он решил садиться на "брюхо".

— Покинуть самолет! — приказывает он. А сам крепче вцепился в штурвал и пересохшими губами шепчет: "Попытаем судьбу".

Ты срываешь крышку люка. Струя воздуха вытягивает тебя, как личинку, из кабины. Дергаешь за кольцо парашюта, и снежно-белый купол раскрывается в выси. А летчик ведет самолет на посадку с неубранным правым колесом. "Это же сумасшествие! — заколотилось сердце. — Верная гибель".

А потом он сказал тебе: "Судьба". Хотел сесть на "живот", а правое шасси не убирается, левое — не выходит. Но вдруг, к великому счастью, при ударе правым колесом о посадочную полосу неожиданно выскочила левая "нога" и крепко встала на замок. Судьба".

— Надолго же ты исчез, — приветствовал Сергей появившегося в палате штурмана. — Долго мурыжил тебя терапевт. И какие симптомы?

— Симптомы выздоравливающего, — отшутился Грималовский.

— Уже остришь? Знать, на поверку дела твои хороши. А впрочем, ничего в том удивительного и нет: кровь-то какую тебе перелили…

Моряк поманил Грималовского пальцем к себе:

— Сегодня в Москве салют. Надо бы отметить такое событие. Раздобыть бы спирту… Ну хоть с наперсток, для видимости! Праздник все-таки.

Это было 5 августа 1943 года…

Два старинных русских города — Орёл и Белгород — были освобождены от оккупантов. В ознаменование этой победы Москва салютовала войскам Западного, Брянского, Центрального, Воронежского и Степного фронтов. Это был первый в истории Великой Отечественной войны победный салют. И отзвуки залпов ста двадцати орудий разлетелись во все уголки земли: к ним прислушивались американские фермеры, английские докеры, бойцы французского Сопротивления.

Глава XI

…А тогда, в сорок втором, было далеко до этого праздника. Пал Ростов. Немцы устремились на Северный Кавказ и Кубань, стремясь захватить крупнейшие нефтяные источники страны. В канун наступления Гитлер, по словам фельдмаршала Паулюса, заявил, что "если не получит нефть Майкопа и Грозного, то он должен будет покончить с этой войной" [1] .

В нижнем течении Дона захватчики сосредоточили 13 пехотных, 5 танковых, 4 моторизованные, 3 кавалерийские дивизии и свыше тысячи самолетов.

1

Нюрнбергский процесс. Сборник материалов в двух томах. Изд. 3-е. Т. 1. С. 378.

Им противостояли измотанные в боях войска Южного фронта, уступающие противнику по численности, артвооружению, танкам и самолетам.

В этих условиях особое внимание уделялось воздушной разведке, следившей за продвижением вражеских соединений.

Пикировщик готовился к вылету. Вокруг него "колдовали" техники и оружейники.

Грималовский в бинокль следил за снующими в выси немецкими истребителями.

— Обстановка…

— Вот мороки будет со взлетом. — подтвердил его опасения Лобозов. — Мессеры как неприкаянные вокруг носятся…

"Мессершмитты-109" барражировали в окрестностях аэродрома. А для выполнения задания бомбардировщику не дали истребителей прикрытия.

— Придется хитрить, — решил летчик. — Пойдем без набора высоты, с прижимчиком, маскируясь на окружающем фоне.

— Попытка — не пытка, хотя в данный момент…

Грималовский махнул рукой, не сказав больше ни слова.

Он втиснулся в кабину, поправил на груди карабин парашютных лямок.

— Готов? — донеслось до него лобозовское.

— Готов. Выруливай.

— А как Варгасов?

И Толик, подтверждая свое боевое настроение, затянул популярную у авиаторов песню:

Петлицы голубые, петлицы боевые, Я вижу вас при свете и во мгле. Лети, мой ясный сокол, лети ты в путь далекий, Чтоб было больше счастья на земле…

— Лети, ясный сокол Вася Лобозов, — повеселел штурман. — Наш солист дает добро.

"Пешка" плавно скользнула вперед и почти над самыми кронами деревьев пошла в сторону от уменьшающихся вдали продолговатых камуфлированных тел мессеров.

— Не заметила геринговская саранча, — сообщил радист.

На четырехсотметровой высоте Пе-2 со включенными фотоаппаратами промчался над аэродромами Краснодара и Пашковской, выскочил на шоссе.

— Гляди, колонна автомашин! — возбужденно крикнул Грималовский.

И свинцовый дождь обрушился на головы фашистов.

Докладывая командиру эскадрильи о выполнении задания, Лобозов заметил незнакомого плотного майора, по-хозяйски расположившегося на командном пункте.

— Знакомьтесь, — представил его комэск. — Майор Степанов, военный корреспондент. Прибыл из Москвы. Хочет лететь с вами.

Выйдя в полном снаряжении на летное поле, летчики неспешно направились к самолету. Здесь их уже дожидался военкор в армейской гимнастерке и сбитой набекрень офицерской фуражке.

— Куда садиться? — поинтересовался он.

— Можно ко мне, — широко улыбнулся Варгасов. — В тесноте да не в обиде.

Лобозов глянул в полные решимости глаза майора.

— Серьезное дело вы задумали. Полетим на высоте пять тысяч метров, а запасной кислородной маски у нас нет. Рискованно. Задохнуться не боитесь?

— Что вы! — возмутился Степанов. — В нашей редакции от дыма не продохнуть: газетчики — курильщики страстные. И как видите, жив-здоров.

— Небо — не курилка. Зарекаться опасно. Ну да ладно. По местам!

Пе-2 вырулил на старт и взял разгон.

Когда самолет шел над Кубанью, майор Степанов делился с экипажем впечатлениями от полета, красочно описывал мелькающие внизу поселки и цветущие луга, служащие летчикам всего лишь прозаическими ориентирами, не настраивающими на поэтический лад. У Мариуполя радист лишил военкора возможности переговариваться со штурманом и летчиком, забрав у него свой шлемофон. Теперь требовались особое внимание и осторожность.

Завершив съемку порта, Грималовский бросил привычное:

— Вася, домой.

В этот момент Степанову стало дурно — наступило кислородное голодание.

Варгасов, облегчая его мучения, давал корреспонденту периодически собственную кислородную маску, и заодно поучал:

— Самолет не редакция. Здесь похуже приходится.

Но тут из-за облака выскочил "мессершмитт". Теперь было не до пассажира.

Истребитель, совершая глубокие виражи, приблизился на расстояние выстрела.