Пригласила тетенька медведя в гости…

Я похлопала ее по плечу, и успокаивающе проговорила:

– Не волнуйся, я отсюда, если и отойду на пару метров, и то хорошо. Все здесь надо осмотреть тщательно…

Валентина посмотрела на меня внимательно, будто стараясь запомнить мое лицо как следует, потому как, расстаемся мы с ней надолго, и, кивнув головой, резко развернулась и заспешила обратно к лестнице, на ходу, не оборачиваясь проговорив:

– Полиночка, я быстро…!!!

Я посмотрела вслед удаляющейся подруге, словно и вправду, расставаясь с ней надолго. Мотнула головой, пытаясь избавиться от дурацких мыслей, и медленно, небольшими шажками пошла вперед, стараясь не пропустить ни одного кусочка стены.

Вскоре я оказалась возле того участка, на котором в прошлый раз светились странные знаки, благодаря коим, мы сумели с подругой выбраться из этого хода в другое подземелье, где и был овальный зал со странными фресками, сундуками, покрытыми пылью и огромными подсвечниками с остатками свечей, горящих зеленоватым пламенем. Именно тогда, впервые, меня посетило странное видение из далекого прошлого. Поддавшись какому-то навязчивому, внезапно нахлынувшему на меня желанию, я присела на корточки, стараясь рассмотреть что-то на старых камнях. Но, увы, ничего не увидела. Кирпичи, как кирпичи. Старые, лет триста им, наверное. Кое-где чуть выщербленные. Да я, если честно говорить, даже и не помнила точно, на каких камнях в прошлый раз засветились странные знаки. Но тут рука сама, повинуясь нарастающему с каждым мгновением внутри меня непреодолимому желанию, протянулась вперед. Пальцы легко, едва касаясь старой кладки, будто по клавишам, пробежали по шершавой поверхности. Руку словно прошил слабый разряд тока. Я испуганно отдернула ее, и только тогда почувствовала, что все это время задерживала дыхание. С трудом выдохнула, пытаясь понять, что это было. Внутренний голос пискляво проговорил: «Ты знаешь… Знаешь… Только боишься себе признаться. Но рано или поздно тебе придется это принять…» Я сердито нахмурилась, не собираясь вступать с ним в дискуссию сейчас. И тут вдруг, скорее почувствовала, чем услышала, слабое дуновение, как будто бабочка крылышками помахала возле самого моего виска. Запоздало подумала, что позади меня кто-то есть. Начала поворачивать голову, чтобы попенять Вальке (потому что, была уверена, что это она. А кому еще-то?) за ее нерасторопность, как что-то тяжелое и мягкое обрушилось мне на голову. Я только успела досадливо подумать: «Вот черт!…», и сразу провалилась в мягкое серое ничто.

Чадящие черным дымом факелы, отбрасывали на стены подземелья странные тени. Казалось, что какой-то неведомый дух танцует замысловатый, полный тайного смысла танец. Человек, сидящий у самой стены был прикован толстой цепью, начало которой свободно уходило внутрь камня по железной трубе. Его волосы, спутанные в колтуны, свисали неровными прядями ему на лоб, из края губ, на темную бороду стекала тоненькая струйка крови, в свете факелов, казавшаяся совсем черной. Крючковатый нос, напоминающий хищную птицу, густые брови над глубоко запавшими глазами, упрямо сжатые губы – все черты лица его были искажены болью и страданием. Но глаза горели непокорным каким-то желтым лихорадочным огнем, и он смотрел с нескрываемым вызовом на старца, стоявшего перед ним в просторных белых одеждах.

– Ивар 2 , ты предал свой Род. Ты открыл чужакам тайну прохода. Ты осознаешь свою вину?

Голос говорившего был сух и негромок, словно шелест палой листвы поздней осенью на ветру. Человек, прикованный цепью, которого старец назвал Иваром, с вызовом глянул на говорившего, и прохрипел:

– Осознаю, отче, но не принимаю… Тайны Рода должны узнать все, и тогда люди перестанут убивать друг друга только потому, что не имеют знаний!

Старик задумчиво посмотрел на плененного.

2

Ивар – с древнеславянского «лук»

– Так значит ты радеешь о всеобщем благе? – Ивар только еще упрямее стиснул губы, не отвечая на вопрос старца. А тот продолжал смотреть на прикованного и в глазах у него была печаль. – А не думал ли ты о том, что, получив наши знания, они, имея черные пустые души, могут использовать их для нашего уничтожения? Разве ты не знаешь, что неправильно использованные знания, могут быть страшнее любого оружия? Я думал, что ты более мудр. Вот возьми огонь… Его можно использовать для приготовления пищи, он согревает наши жилища, но от него могут произойти неимоверные бедствия, если безответственно и неразумно им пользоваться. Те, которым ты хотел передать тайны наших знаний, не имеют разума. Они обманули тебя. Они хотят уничтожить наш Род нашими же знаниями. Я тебе даю еще один шанс, Ивар… Подумай, хорошо подумай, на чьей ты стороне, иначе проклятие Рода не даст тебе жизни. Что ты скажешь Предкам, когда предстанешь пред ними?

Пленный упрямо молчал, и только буравил своим пронзительным взором старца, будто пытался увидеть за его словами некий подвох. Старик помолчал несколько минут, ожидая отклика на свои слова. Не дождавшись, тяжело вздохнул, и произнес:

– Я прикажу принести тебе еды и питья. Мы не можем казнить тебя. Такого наказания нет в наших обычаях. Мы изгоним тебя из Рода, и ты будешь вынужден скитаться, как оборванный холодным северным ветром лист, ненужный никому и презираемый всеми…

Произнеся эти слова, старец развернулся, и шаркающей походкой направился прочь по коридору. Пленник дернулся было за ним, но цепи не дали ему продвинуться больше нескольких метров. Кандалы больно впились в его запястья, и он, не выдержав, закричал. Эхо его крика пошло гулять по гулким коридорам проникая мне в самый мозг и вызывая внутри нестерпимую боль.

Я застонала от этой боли, пытаясь зажать голову руками, но мои руки не слушались меня. Я испугалась, что лишилась их, и раскрыла глаза. Свет керосиновой лампы, показавшийся мне невообразимо ярким, светил прямо в глаза. Я опять зажмурилась, не в состоянии сразу осознать, где я нахожусь. И тут, какой-то жалкий, тоненький голосок, больше похожий на блеянье барашка, произнес с каким-то всхлипыванием:

– Полиночка… Ты как…?

Спутать голос подруги с чьим бы то ни было еще, было, практически, невозможно. И я пробурчала чуть хрипло:

– Твой голос я смогу узнать даже через толщу времен…

Валька, не расслышав моих слов, обеспокоенно спросила:

– Что…? Что ты сказала? Где болит?

Я сморщилась. Голова, действительно болела, и мне именно теперь стал до конца понятен смысл фразы «как пыльным мешком из-за угла». Отвернув голову чуть в сторону, что стоило мне следующего приступа боли, я прохрипела:

– Лампу от глаз убери…

Это подруга поняла. Сквозь закрытые веки я увидела, как световое пятно сдвинулось несколько в сторону, и только тогда открыла глаза. Несчастная Валюхина физиономия висела надо мной. В ее заплаканных глазах было столько всего понамешано, что я даже не могла бы выделить точно преобладающую у нее в этот момент эмоцию. Страх, надежда, тревога, и даже какое-то отчаянье, и все это сдобрено, как кайенским перцем, закипающей злостью, способной заставить ее порвать зубами каждого, кто покусится на жизнь или благополучие ее друзей. Она, увидев, что я открыла глаза, повторно спросила:

– Ты как…?

Я опять поморщилась:

– Помоги сесть…

Она брякнула металлическим донышком лампы, ставя ее рядом на каменный пол, и кинулась поднимать меня, стараясь прислонить спиной к каменной стене подземного коридора. Закусив губу от боли, чтобы не застонать, я кое-как, с ее помощью, уселась. Тут и руки мои нашлись. Вполне себе целые, только, почему-то, онемевшие. Причем, я предполагала, что это онемение вызвано не потерей сознания, а, скорее всего, тем самым прикосновениям к камням стены. Ладно, об этом я потом подумаю. Сейчас мысли в моей голове ворочались с огромным трудом. Жалобно проговорила:

– Валька, рук не чувствую, онемели. Помоги размять.

Она, вспомнив о своем предназначении спасать людей, кинулась ко мне и принялась осторожно массировать мне руки, то и дело поглядывая на меня с тревогой. По рукам побежали колкие мураши, но зато стала возвращаться чувствительность. Я едва удержалась от крика, такой была боль. Валька испуганно посмотрела на меня, но массировать рук не перестала, а просто торопливо, голосом, которым говорят милицейские, пожарные и медработники при исполнении, протараторила:

– Потерпи, потерпи… Скоро станет легче…

Мне хотелось ей ответить что-нибудь заковыристое и не совсем приличное, но делать этого не стала. Подруга старается мне помочь, а я, свинья неблагодарная… В общем, сдержалась. Вскоре боль стала растворяться, как последние кристаллики льда в весенней, прогретой солнцем луже, и я, наконец, смогла выдохнуть с некоторым облегчением. Валентина пристроилась передо мной на корточках, внимательно всматриваясь в меня, а потом решительно заявила:

– Все! Хватит на сегодня подземелий. Пошли на выход! – И твердой рукой стала мне помогать подниматься.