Приглушенные страдания

Маленький факт, которым я пока не хочу с ней делиться.

— Я была в гостях у Скарлетт, — говорю я ей, входя в свою маленькую квартирку с двумя спальнями и направляясь прямо на кухню.

— Ты навещала его сегодня?

Я вздрагиваю.

Мне больно, когда она это делает. Она привносит чувство вины в мою жизнь. Она заставляет меня чувствовать себя виноватой за то, что я пытаюсь исправиться. За то, что пыталась чего-то добиться для себя. Она знает, что я несу вину на себе. Она знает, что я никогда не поправлюсь. Поэтому она тычет в самые чувствительные места во мне, пока они не начинают кровоточить.

— Пока нет, — мягко отвечаю я. — Я планировала зайти к нему сегодня днём.

— Амалия, ты — единственный человек, который у него есть. Ты в долгу перед ним — сделай посещение своим главным приоритетом.

Она ничего не знает.

Ничего из того, каково это — войти туда и услышать его оскорбления. Мне становится лучше на несколько часов, когда моя музыка уносит меня прочь, а потом он разрывает меня в клочья за считанные секунды. Его презрение. Его сердитые слова. Его ожесточённое отношение. Всё, что связано с тем, чтобы быть рядом с ним, убивает что-то внутри меня.

Может, я и заслуживаю этого, но я устала от этого.

— Он не хочет, чтобы я была там, — говорю я ей, стараясь, чтобы мой голос звучал спокойно и мягко. Я не хочу бороться, я так устала от борьбы.

Она хмуро смотрит на меня.

— Конечно, он этого не хочет. Хотела бы ты, чтобы рядом был кто-то, кто сделал это с тобой? Но это к делу не относится, ты у него в долгу. Сейчас я отведу тебя в гости.

Я сглатываю боль, и чувство вины переполняют мою грудь. Я живу с этим каждый день, но, когда она здесь, от неё становится намного хуже. Самое худшее, что она должна быть моей матерью. Разве это не её работа — быть на моей стороне, даже когда я неправа, даже когда я сделала что-то непростительное? Предполагается, что она будет прикрывать мою спину в трудную минуту. Но она этого не делает. Это ранит сильнее, чем она когда-либо могла себе представить.

— И я думаю, тебе следует ограничить время, которое ты проводишь со Скарлетт. У тебя нет времени исчезать, гоняясь за какой-то музыкальной мечтой. Достаточно того, что ты уехала на месяц. Тебе нужно искать работу. Поселиться здесь.

Я выдыхаю, вдыхаю, выдыхаю.

— Хорошо, — говорю я тихим голосом.

Нет смысла спорить с ней.

Это только подольёт масла в её и без того бушующий огонь.

Кроме того, я могу говорить до посинения. Она меня не услышит.

Мать никогда этого не делает.

— Хорошо, — говорит она мне, кивая головой. — Тогда пойдём.

Я тихо выдыхаю и киваю, хватаю свою сумочку, которую только что положила, и поворачиваюсь, чтобы последовать за ней к двери. Моя мать ходит грациозно — она родилась в богатстве, и, хотя у неё его больше нет, она живёт так, как будто оно у неё есть. Она двигается так, как будто у неё с пальцев капают деньги, она высоко держит голову, как будто её ничто в мире не волнует. Как будто она самая лучшая. И под ней ничего нет.

Мой отец — трудолюбивый работник, и он покрывает всё, чего она хочет и в чём нуждается, но это и близко не похоже на тот образ жизни, на который, по её мнению, она имеет право. Мой папа — хороший человек. Любящий. Добрый. И я никогда в жизни не пойму, какого чёрта он с ней якшается. Я люблю свою мать, не поймите меня неправильно, но я никогда не буду смотреть ей в глаза. Она всегда будет заставлять меня чувствовать себя так, словно несчастный случай, которого она хотела, никогда не случился.

Мы подходим к её машине, и она сердито смотрит на мою.

— Ты же знаешь, что тебе не положено садиться за руль, Амалия.

Я полностью осознаю это. Но частью победы над моими демонами было то, что я снова села за руль. Это исцелило что-то внутри меня. И хотя у меня проблемы со слухом и мне приходится быть в состоянии повышенной готовности, нет никаких причин, по которым я не могу ездить в основные места и обратно. Я бы не стала ездить на большие расстояния, но мне действительно нужна некоторая свобода.

— Мне разрешили водить машину, — говорю я ей.

Она метает в меня кинжалы.

— Ну, тебе не следовало этого делать.

Я сглатываю.

Это больно.

Хотела бы я знать, почему она так сильно меня ненавидела.

Мы садимся в её машину, и я ничего не говорю, пока мы едем в город к их дому, дому, в который я ненавижу заходить, дому, в который, сколько бы раз я ни входила, у меня такое чувство, будто дьявол только что вальсировал в его дверях. Я там никому не нравлюсь. Я не могу сказать, что виню их. Но я хожу туда каждый божий день, когда бываю дома, потому что я стольким ему обязана.

Даже если это медленно разъедает мою душу.

Мы прибываем в особняк, в котором ни в чём нет недостатка. Его родители оба богаты, и, к счастью, это так, потому что уход, в котором он нуждается, осуществляется круглосуточно. Они дают ему всё самое лучшее, хотя это совсем не то, чего он хочет. Он не выходит из дома. Он не выходит на улицу. Он не работает. Он остаётся внутри, отказываясь от помощи, отказываясь позволить жизни начаться заново.

Я не могу сказать, что виню его.

Я выскальзываю из машины, подавляя своё беспокойство, и следую за мамой к входной двери. Дом большой, роскошный и красивее всего, в чём я когда-либо бывала. Моя мать приходит сюда исключительно потому, что считает, что вписывается в общество. Я не думаю, что это имеет какое-то отношение к состраданию и заботе, а просто некоторая надежда, что она может чего-то добиться, ведя себя так, будто она та женщина, которая подтолкнёт меня к правильным поступкам.

— Кармела, Амалия, — улыбается их дворецкий и единственный добрый человек в доме, Теодор, открывая входную дверь.

— Привет, Тео. — Я улыбаюсь ему, и он протягивает руку, тепло сжимая моё плечо.

— Как поживаешь, Амалия? Ты выглядишь немного потрёпанной.

Мне только недавно сняли гипс со сломанных пальцев, но я всё равно не смогу играть ещё несколько недель. Такое чувство, будто у меня отняли частичку моей души. Всё остальное медленно заживает. На моё лицо больше не страшно смотреть, потому что я была так сильно избита. Всё хорошо заживает, все мои швы сняты, теперь это просто путь к выздоровлению.

— Я и так стараюсь. Как ты?

— Всё хорошо, как всегда.

Тео бросает взгляд на мою мать, которая проходит мимо него, бросая своё пальто в его сторону.

— Они в чайной, — говорит Тео ей в спину, сжимая пальто и бросая на меня взгляд.

— Пожелай мне удачи, — вздыхаю я.

— Удачи, Амалия. Не позволяй ему плохо с тобой обращаться. Вопреки тому, во что ты веришь, ты этого не заслуживаешь.

Он говорит мне это каждый раз, когда я прихожу сюда, и каждый раз я улыбаюсь и говорю:

— Спасибо, Тео.

Я иду по знакомым коридорам, не обращая внимания на дорогие картины и пышные ковры, и захожу в чайную комнату. Моя мама уже как дома и болтает с матерью Кейдена о предстоящем каком-то дорогом торжестве, на котором она просто обязана присутствовать. Мой взгляд устремляется прямо на Кейдена, сидящего у окна. Он не оборачивается, когда я вхожу. Он никогда этого не делает.

Его мать, Шантель, смотрит на меня своими пронзительными голубыми глазами, от которых у меня кровь стынет в жилах. Теперь она редко разговаривает со мной. Она разрешает эти визиты, я полагаю, по той же причине, по которой моя мать настаивает на них, потому что они думают, что это самое меньшее, что я могу сделать. Но она громко и ясно даёт понять, что у неё нет на меня времени. Я ей не нравлюсь. Потому что я разрушила всю жизнь её сына.