Приговор

— Для чего хватит?

— Для того, чтобы убежать. Нет, не знаю, как лучше сказать… Для того, чтобы успеть самоуничтожиться.

— Самоуничтожиться? Вы имеете в виду — покончить с собой?

— Может быть. Во всяком случае — получить наслаждение.

— Судья, подсудимый не желает отвечать серьёзно.

— Принято. Обвиняемому делается замечание. Отвечайте серьёзно.

— Слушаюсь. Но я отвечаю вполне серьёзно. Уничтожиться — значило тогда для меня получить наслаждение. Потому что уничтожение было связано с возвращением своего «я».

— Господин прокурор, вас удовлетворяет такой ответ?

— Господин судья, я не совсем понимаю, о чём идёт речь. — Прокурор был возмущён. — При чём тут возвращение своего «я»?

На самом деле ясно было одно — в то воскресенье, обсуждая подробности нашей будущей «работы» с Ясимой и Фукудой, я, сам того не сознавая, испытывал такое удовольствие, будто разрабатывал план какого-то увлекательного, полного удивительных приключений путешествия. Думаю, мне удалось заразить Ясиму с Фукудой той светлой и страстной надеждой, которая окрылила меня в тот момент, когда, сидя в закусочной, я замыслил это убийство. Все мы с энтузиазмом участвовали в его обсуждении, даже молчун Фукуда спешил высказать своё мнение.

Потом мы с Ясимой отправились в ближайший магазин, чтобы узнать насчёт чемодана. Это был специализированный магазин, где торговали всякими вещами для туристов. Нам приглянулся большой чемодан, предназначенный для авиаперелетов: в него вполне мог поместиться человек. «Давай купим его», — сказал Ясима, и мы уточнили, будет ли магазин работать завтра, в понедельник.

Потом мы поехали в Асакусу посмотреть на стриптиз. Тамошние девицы меня разбередили, и я предложил поехать в Ёсивару, но Ясима заявил, что в такую ответственную ночь, как сегодня, лучше этого не делать, что после ночи с женщиной всегда слабеешь и можно наломать дров… Он был настроен необычайно серьёзно, правда, потом я вспомнил что у него заметно дрожал голос. В магазине электротоваров мы купили пять метров телефонного провода, и он тщательно проверил его толщину и прочность. Однако, когда надо было получать покупку, скомандовал: «Бери ты», а сам даже не дотронулся до провода, опасаясь, что на нём останутся его отпечатки. Он был до крайности молчалив, и я повёл его выпить. Правда, денег у меня не было, платить пришлось ему. Сакэ оказалось дрянным, и мы совсем не пьянели, более того, мысли о завтрашнем дне не выходили у нас из головы, а поскольку мы не могли при всех об этом говорить, то больше молчали. В конце концов, решив пораньше вернуться домой и лечь спать, спустились в метро и доехали до Симбаси. Здесь мы расстались, договорившись встретиться завтра в десять утра в «Траумерае». После того как электричка Ясимы отошла, мне вдруг захотелось увидеть Мино, и я сел в следующую электричку. Толком и не объяснишь, почему я это сделал. Но желание владеть её телом стало почти непереносимым. В электричке выпитое разом ударило мне в голову, и я заснул. Каким-то чудом проснулся прямо перед Дзуси. Старуха, идущая передо мной по платформе, была поразительно похожа на мать. У турникета заглянул ей в лицо — ничего общего. «Может, взять такси и махнуть в Хаяму?» — подумал я, но тут же прогнал эту мысль как совершенно абсурдную.

Почти все магазины торгового квартала уже закрылись, но кафе, в котором мы часто встречались с Мино, оказалось открытым. Это было небольшое кафе при европейской кондитерской, столики стояли в глубине, за прилавком. Там сидело несколько человек, одна из женщин показалась мне похожей на Мино, я стал напряжённо вглядываться, но видно было плохо, в конце концов я решил войти и обнаружил, что это не она. Сев за наш обычный столик, я увидел на противоположной стене большой плакат.

Школа фортепьянной игры Мияваки

Новейшие методы обучения. Подготовка первоклассных исполнителей.

Принимаются дети с четырёх лет, школьники начальных классов.

Подготовка к экзаменам в музыкальные школы.

Подготовка воспитателей для детских садов (фортепиано).

Оборудованы специальные комнаты для самостоятельных занятий.

Преподают — лучшие специалисты, в том числе преподаватели консерватории.

Директор школы Мино Мияваки

На афише — фотография довольно большого здания, позволяющего предположить, что, помимо Цунэ Цукамото, у Мино был и другой спонсор. У меня не было никаких доказательств, но я почему-то сразу поверил, что это очень богатый мужчина, что он женится на Мино, что Мино для меня окончательно потеряна. Возвращаясь на станцию, я думал о том, что теперь у меня нет другого пути — остаётся завтра же приступить к осуществлению своего последнего плана.

7

И вот наступил понедельник. Необходимость описывать это день повергает меня в уныние. Дело в том, что именно этот день вызывал живейший интерес у многих, и я столько раз отвечал на вопросы о нём, что мне просто нечего к этому добавить. Протоколы допросов, показания в суде, разъяснения эксперта, производившего судебно-психиатрическую экспертизу, текст апелляции, текст кассации — везде я излагал примерно одни и те же факты, не говоря уже о том, что сразу после ареста я охотно отвечал на вопросы журналистов и посылал свои заметки в еженедельники и журналы. Разве человек может написать что-нибудь новенькое, после того как над его памятью изрядно потрудились, стараясь выжать из неё всё до последний капли и не оставив ему ни единого воспоминания?

Дело не только в этом. Я знаю, что об этом дне говорили и писали долго и нудно все кому не лень. Фукуда и Ясима давали в суде свои объяснения, со свидетельскими показаниями выступили все люди, с которыми я в тот день встречался, о преступлении, сразу же после того, как оно было раскрыто, писали многие газеты, все мои действия, равно как и моё психическое состояние, были подробно описаны во многих документах — в заключении судебно-психиатрической экспертизы, в решении суда, в нескольких отдельных брошюрах (самой основательной была «Десять приговорённых к смертной казни», которая якобы привела Эцуко Тамаоки в состояние шока).

В тот день я совершенно неожиданно для себя стал объектом наблюдения для множества людей, предметом их жгучего любопытства: меня ненавидели и изучали, подвергали экспертизе, моё поведение комментировали и толковали. В результате возник некто, наполовину — во всяком случае, для меня самого — переставший быть мной, хотя в то же самое время этот «некто» — что тоже не вызывало сомнений — по-прежнему оставался мной, и одно с другим никак не вязалось. В течение долгого времени я пытался вернуть себе самого себя, то есть снова стать человеком, принадлежащим только себе, а не другим людям, пытался реабилитировать тот день, вернув ему права самого обычного, ничем не отличающегося от предыдущих, дня моей жизни, но все мои попытки потерпели крах. Вроде бы поступок человека — это реальный факт, а реальный факт есть нечто твёрдое и непоколебимое, следовательно, достаточно иметь острую память, чтобы этот факт обрёл своё словесное выражение, иначе говоря, одному факту соответствует одно описание, или — описание факта есть не что иное, как его верное воспроизведение, однако, когда я столкнулся тем, что события того дня были описаны абсолютно по-разному мною и другими людьми, мне открылось, что факты могут видоизменяться в зависимости от способа их описания, или же, говоря более понятным языком, фактов существует столько же, сколько существует способов их описания. Честно говоря, я и сам в разных случаях описывал тот день по-разному, и прокурор инкриминировал мне это, интерпретировав как попытку самооправдания, но на самом деле это не так, просто каждое конкретное описание порождало соответствующий ему конкретный факт. Даже когда, припёртый прокурором к стенке и доведённый до отчаяния, на одном из судебных заседаний я, искренне веря в то, что говорю, заявил: «Нет, я никогда ничего не скрывал, все факты, которые я излагал, начиная с предварительного расследования, полностью идентичны», в моих показаниях наверняка были серьёзные нестыковки, хотя бы потому, что в этом мире изначально не может существовать полностью идентичных фактов, за которыми бы ничего не скрывалось. Некоторые историки твёрдо стоят на том, что реальность в этом мире только одна, а некоторые наивные литераторы уверены, что главное — педантичное следование фактам, но всё это слишком субъективно и однобоко: такой историк никогда не докопается до истинной сути событий, а литератор, сосредоточившись на точности описаний, будет всё дальше удаляться от фактов.

Что же произошло в тот день на самом деле? Увы, даже мне этого не понять. А я ведь непосредственный участник событий и должен лучше других знать, как всё было. Естественно, что меня тут же стали забрасывать вопросами, и я не возражал и старался отвечать, как можно более обстоятельно, но люди не понимают, что характер вопроса предопределяет характер ответа, иначе говоря, ответ невольно подгоняется под рамки, установленные вопросом, и в результате раскрывает только одну сторону реальности, неизбежно игнорируя все остальные. Суд — процесс последовательного раскрытия и отбрасывания скрытых фактов, некое странное действо, во время которого человек как бы постепенно лишается своего прошлого, и чем более строго рассматривается его Дело в суде, тем быстрее это прошлое оскудевает.

Потому-то я и теряюсь, когда приходится описывать события того дня, но ничего не поделаешь. Соберу всё своё мужество и расскажу о что в понедельник 27 июля 195… года делал, ну скажем, не я, а некий двадцатичетырехлетний человек, некий «он», которого условно мы назовём Такэо Кусумото.

В то утро ему приснился сон. Будто он находится в каком-то кафе — столы и стулья там были совсем такие же, как в кондитерской в Дзуси, но остальное — как в баре «Траумерай» — и вдруг набрасывает шнурок на шею какой-то женщины и начинает её душить. Изначально белая шея постепенно, начиная от линии волос на затылке, приобретает красный оттенок. Он всё туже и туже стягивает шнурок, но женщина никак не умирает, он кричит: «Эй кто-нибудь, помогите», и, совсем как в какой-нибудь пьесе, откуда ни возьмись возникает помощник и кряхтя затягивает петлю. В конце концов голова у женщины свешивается набок и она затихает, Потом он вдруг оказывается на осеннем оранжевом лугу, у его ног лежит труп женщины, и её ладные ляжки вдруг пробуждают в нём желание. Понимая, что любить труп постыдно, он пытается спрятать лицо от упорно преследующих его людских взглядов. Однако на лугу никого больше нет, на него смотрит только похожее на чей-то гигантский зрачок оранжевое солнце. Он закапывает женщину, и вокруг становится совсем темно, хотя до ночи ещё далеко: солнце по-прежнему светит, на земле лежат чёткие тени. Он уходит в город, поднимается по лестнице, ведущей к храму, и вдруг из полумрака сплетённых ветвей возникает незнакомое мужское лицо. «А вдруг эта женщина оживёт, что тогда?» — спрашивает мужчина, и он отвечает: «Понятия не имею!» Однако его охватывает беспокойство, и он возвращается на луг. Там по-прежнему темно, хотя с неба смотрит широко открытый глаз солнца. Он начинает копать, но женщины не находит. Подумав, что ошибся, копает в другом месте, но и там её нет. Отчаявшись, он копает всё глубже и глубже, и скоро лопата натыкается на что-то мягкое. «Есть!» — с облегчением вздыхает он, но тут фонтаном начинает хлестать алая кровь, и он, не успев убежать, захлёбывается в море крови.

Запах крови не исчез и после того, как он открыл глаза: казалось, он навсегда поселился в слизистой его носа. Утреннее солнце уже пылало в восточном окне, в комнату проникал тепловатый ветерок, предвещая, что день и сегодня будет жарким. На часах было ровно девять; он принялся обдумывать каждый предстоящий шаг, хотя уже делал это вчера перед сном. В десять встретиться с Ясимой и Фукудой в «Траумерае» и ещё раз всё согласовать, в двенадцать встретиться с Намикавой в метро на станции Симбаси, у выхода, и отвести его в «Траумерай».