Приговоренные

— Давно ты здесь? — спросил Пытливый.

— С утра.

— Так что натворил тот бедолага?

— Ничего дурного. Произнес на рыночной площади речь, — ответил Ретивый.

И он коротко рассказал, что произошло. Оказывается, философ уговаривал людей не выступать в поход. Говорил, что война, на которую они собираются, им не нужна. И вообще все войны бессмысленны, потому что приносят много горя. И тем, на кого нападают, и самим нападающим.

— Надо жить в мире с собой и со своими соседями, — кричал он в толпу. — Мы же люди! У каждого из нас на плечах голова. Мы все хотим дышать, пить, есть… Зачем же друг друга лишать жизни? Даже если бы нам нехватало пищи и земли, умные люди всегда могут договориться между собой. Потесниться. Все уладить миром. Худшей подлости чем война быть не может… Кому она нужна?… Тебе?… — обращался он в толпу. — Или тебе?…

— Я приведу домой одного, а может сразу трех рабов, — крикнул кто-то ему в ответ.

— А если тебя убьют? И ты никогда не увидишь свое дитя, этого солнца. Никогда не встретишь рассвета… А если тебя самого уведут в рабство и будут держать как собаку на привязи? И голодным псом, с выжженым на теле тавром, ты запоешь по-другому. Ты будешь жалостливо ныть: «Меня сделали рабом, но человеком то я остался!»… А если ты потеряешь глаз, руки или ноги? Кто станет кормить твою семью? Кому ты сам нужен будешь?… Пойми, проливший кровь себе подобного становится жестокосердечным. У него пропадает всякая жалость ко всему живому. Он превращается в зверя…

Я прошу вас, люди, не ходите на раззор!..

— Hе тех упрашиваешь, философ. Скажи царю, — крикнул один из торговцев.

— Я сейчас пойду к нему, — пообещал оратор. — Hо ты ошибаешься, говоря, что я не тех упрашиваю. Если каждый из вас скажет: «Нет!» — войны не будет. Вообще войн не будет.

4. Спасенный философ

— И философ пришел во дворец. — продолжал Ретивый. — А там шел военный совет. Обсуждалась операция агрессии. Деспоту, кстати, уже доложили о демарше его придворного мудреца. Он был взбешен. Hо когда тот вошел в комнату, царь не стал перебивать стратега, объявлявшего план налета. Стратег предлагал обрушиться на врага в месте, где их никак не могли ждать. Пройти к ним в тыл через горный перевал. Кто-то из военначальников резонно заметил, что на переходе армия может потерять сотни людей и лошадей. Hа что стратег заявил, что потерять две-три сотни людей во имя победы — сущий пустяк…

Царь державно кивнул в поддержку стратега. И тут вступил философ…

Он говорил покруче, чем на рыночной площади…

— В общем кончилось тем, что деспот велел схватить его и казнить… Дальше ты знаешь.

— А что? Излагал он все здраво. Как положено нормальному Хомо Сапиенсу, — проговорил Пытливый.

— Беда, мой друг, в том, что большинство из них не приемлят здравого смысла.

И пришельцы независимо друг от друга задались одним и тем же вопросом: «Почему?» И ни тот, и ни другой не могли на него ответить. И от бессилия они злились на себя. Первым нарушил затянувшееся молчание Ретивый.

— Спасем мудреца?

— Непременно, — отзывается Пытливый. — Hо тут нужен специалист.

— Остались считанные секунды, — напоминает Ретивый.

— Успеем, — успокоил он товарища. — Я вызываю Камею. Она отменный врач и химик.

— Согласен. Спеши, — торопит Ретивый.

Коротко поведав о происшедшем, Пытливый попросил Камею незамедлительно прибыть к ним. Камея объявилась на рынке в самый разгар события. Уже с обличительными речами в адрес философа выступили царские сановники. И площадь гремела вдохновенными призывами идти на супостата за легкой и богатой добычей. Один из воинов, запрыгнув на дощатое возвышение, по-сумашедшему заорал:

— В поход! В поход!.. Изменнику — смерть!

Воинство, запрудившее площадь, взорвалось дикими криками. Все и вся было охвачено безумством. Люди бесновались. Они жаждали крови. «Смерть врагам!.. Смерть изменнику!..» — вопили они на разные голоса…

…И тогда выступил вперед деспот. И наступила тишина. И в этой тишине прозвучал сначала голос мудреца. Глядя на колышущуюся перед ним толпу воинов, он с невыразимой горечью произнес:

— Как много голов и как мало ума.

Царь нашел в себе силы равнодушно махнуть в его сторону рукой.

— Мои непобедимые львы! Я мог бы отдать его вам на растерзание. Hо вы привыкли рвать тела врагов своих в открытом бою. И делаете это лучше всех. Завтра вы снова покажете свою удаль и беззаветную преданность мне… А этому предателю, что в сговоре с правителем наших заклятых врагов, я назначаю казнь страшную. Зальем его поганую глотку расплавленным свинцом…

И снова площадь огласилась диким ревом ликования.

Камея уже стояла возле поверженного наземь философа. Стражники старательно на нос и глаза его наматывали тряпку, чтобы тот мог дышать широко раскрытым ртом. Палач щедро зачерпнул ковшом кипящий «напиток». Улучив момент Камея ловко вливает в ротовую полость обреченного термостойкую силовую эмульсию, а остаток ее выплескивает на грудь и голову. Затем, отключив сознание философа, Камея мастерски вызвала в нем конвульсии и отошла в сторону… А когда площадь обезлюдела девушка извлекла изо рта философа остывший в мешочке эмульсии свинец, ослабила накрученную на нос тряпку и привела беднягу в чувство. Глубоко вздохнув, тот стал прислушиваться к себе. Камея осторожно вошла в его сознанние.

— Мудрец, — сказала она, — сейчас за тобой придут твои близкие. Старайся не подавать признаков жизни. Я тебе помогу… Этой же ночью, не мешкая, бегите из города.

— Кто ты? — спросил философ.

Камея ласково улыбнулась и покинула его.

Повозка, вместе с семьей весьма обескураженного чудесным избавлением философа, катила в промозглую ночь. Мудрец смотрел в темноту, а перед ним стояло грустное лицо сказочно красивой женщины. Его спасительницы.

— Бегут, надеясь прибиться к людям получше. А надежд никаких. Те, к кому они пристанут, будут ничуть не лучше и не хуже, — тихо говорит Камея.

— Да-а-а, — тянет Пытливый, — твоя правда.

— Ничего, — успокаивает Ретивый, — приспособится. Станет как все. Может даже будет благоденствовать, — предполагает он и после недолгого раздумья с уверенностью замечает:

— Hо вряд ли будет счастлив. Его разумность не даст ему удовлетворения ни собой, ни жизнью.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

1. Странный всплеск

Пытливый поднял голову. Отец слушал его с интересом. Hе перебивал и не торопил. Хотя, как казалось Пытливому, рассказ его уж слишком изобиловал подробностями.

— Hе надоело?

— С чего ты взял? — вопросом на вопрос ответил Строптивый.

— Так вот, в тот день я крикнул: «Эврика!» Мне он запомнится на всю жизнь.

Строптивый с недоумением посмотрел на сына. Пытливый понял.

— «Эврика!» — это модное теперь между нами слово. Мы его завезли оттуда. С Земли. Оно означает: «Меня осенило!» или «Я нашел!» — объяснил он.

Пытливый допустил небольшую неточность. «Эврика!» он не прокричал, а прошептал. И произошло это не днем, а ночью. Hе замечая того, он бегал по палатке как зверь, которого посадили в клеть. Догадка вертелась по над самым надбровьем. Он чувствовал касание ее крылышек. Он едва не выл от бессилия ухватить вертлявую. Чертовка то показывалась, то бесследно исчезала. Он пыхтел, стонал и каждое «почему?» прокрутив в мозгах, скрепя сердце, вынужден был отбрасывать от себя.

Этот коварный всплеск Времени. Если ко всему этому делу все-таки имелся ключ, то он лежал именно здесь. Так утверждало чутье. А логика — молчала. И компьютер по-тупому высвечивал одну и ту же фразу: «Привнесенный фактор».

«Кто привносил?… По какой причине?… Какую преследовал цель?… Каким образом?… Кто разрешил?…»

Пытливый с ненавистью посмотрел на кристалл. Этот всезнайка, видишь ли, информацией не располагает… А что если, подумал он, действительно, ни сырье, ни сама ткань Времени сюда не завозились? Hи в каких видах и ни под какими предлогами…