Прикладная метафизика

Ожидание затягивается на сутки, а в умеренных и холодных широтах — на несколько суток (не говоря уже о том, что дождаться самоприготовления истинного деликатеса — удел самых терпеливых). Таким образом, еще до проявления оппозиции сырого и вареного — действительно принципиально важной оппозиции для любой культуры — возникает мучительная коллизия свежего и протухшего, инициирующая антропогенез и предшествующая социогенезу. Уже одного этого рассогласования достаточно для крайне напряженных отношений между охочим до свеженького авангардом и традиционными, консервативными предпочтениями мародеров.

Лимитирование временного интервала уместно рассматривать как вновь заработавший селектор естественного отбора, вектор которого, однако, определить достаточно сложно. В каком-то смысле отбор должен поощрять самых нетерпеливых, рискующих приступить к трапезе еще до появления манящего запаха. Но в распоряжении потенциальных аутсайдеров имеется свой аргумент — решающее средство, применение которого не обязательно требует мобилизации разума. Это, конечно, огонь, и при всех прочих даваемых им преимуществах, на данном участке антропогенеза важнейшим его свойством оказывается способность уничтожать «сырое», ликвидировать остающиеся еще следы анимации.

Стало быть, внутри сверхантагонизма некрофагов и живодеров возникает еще внутренний конфликт «дерзких» и «сообразительных», тех, кто не прочь «поживиться», и тех, кто не в силах преступить инстинкт пищевого поведения предков. Медиатором конфликта является огонь, первая пограничная стихия, отделившая дикость от протокультуры [18] . Таким образом, жареная пища — это субститут пищи протухшей, некий вынужденный эрзац. Никаким иным способом объяснить происхождение странной привычки пользоваться огнем для уничтожения протеинов нельзя. И тот факт, что сырое мясо не пригодно в пищу для абсолютного большинства современных людей, лучше всего свидетельствует о победителях последнего в истории человечества этапа естественного отбора. И вообще, если посмотреть на ход антропогенеза сверху (свыше), можно заметить некую поочередность окропления то мертвой, то живой водой.

18

Пионерское исследование Клода Леви-Строса нисколько не утратило своей значимости в этом отношении: Levi-Strauss С. Mythologiques. V. 1. Le cru et le luit. (В русском переводе — «Сырое и приготовленное».) Следует также отметить книгу J. Lakoff. Fire, Women and dangereus Things. N. Y., 1989.

След кровавый стелется по сырой траве

Как уже отмечалось, антагонизм между вампиром, возникающим в процессе суперанимации, и его глухими к зову крови сородичами остается непримиримым. Вроде бы выгода от «разделения труда» должна привести к прочному симбиозу, но мешает пресловутая «деталь». Дело в том, что рождение вампира (или синтез вампириона), каким бы конкретным образом оно ни происходило, создает ситуацию, которой меньше всего можно управлять. Неистовство прорвавшейся сверхвитальности не поддается канализированию, и всякий, оказавшийся в поле тепловизора, все живое и теплое, является потенциальным объектом вампирического драйва. Девиз вампира, находящегося при исполнении, в точности соответствует принципу хохла из известного анекдота: «Ну, съесть-то все не съем, но понадкусываю каждого…»

Разумеется, надкусывание не обязательно понимать прямолинейно, в духе киновидеоряда, равно как и «вампир» не является стационарным объектом, всегда данным самому себе. Его одержимость есть мигрирующая структура в терминологии Делеза, она не может замкнуться и всегда пребывать в устойчивой телесности. То есть речь идет о «заражении», об иррадиирующей инициации, продуктом котрой и является вампирион — взаимная зачарованность пульсирующей кровью и зачарованностью друг друга. Из всех возможных оргиастических слияний вампирион наиболее радикален в смысле преодоления и взлома телесной разделенности. Жорж Батай, выдвигая идею трансгрессии, пытался описать соответствующий эффект всеми имевшимися в его распоряжении косвенными средствами, избегая называть лишь ключевое слово, имя эталона [19] .

19

Батай Ж. Внутренний опыт. СПб., 1999.

Итак, вампирион — мигрирующая и мерцающая структура, разворачивающаяся по типу цепной реакции: сроки ее существования измеряются скоростью выгорания исходных материалов. Срок в любом случае недолог, если иметь в виду каждую разовую вспышку, но этого времени достаточно, чтобы оставить после себя зримые следы разрушений, включая завербованных сородичей. Тут большинство киноверсий носит очень односторонний характер, воспроизводя лишь ужас смертных перед бушующим вампирионом. Ужас, конечно, доминирует, но инвольтация экстаза порой срабатывает и без всякой «надкусанности», вскрывая блокировку и пробуждая нечто глубоко и крепко спящее. Попадание в вихрь вампириона приводит к необратимым последствиям. Как поется в песне Евгения Бачурина: «Напьешься однажды — погибнешь от жажды». Следует вновь заметить, что запустить цепную реакцию синтеза куда как нелегко, и все же это пустяк по сравнению с задачей остановить ее (или перевести в управляемое русло).

Как бы там ни было, явление вампирической суперанимации практически уничтожило исходную нишу палеоантропов. Истребление и вымирание явных некрофагов, не сумевших перейти от протухшего к жареному, оказалось почти тотальным, хотя спорадически ген некрофагии и каннибализма проявляет себя и по сей день. Его полная выбраковка отнюдь не закончена, и, чтобы убедиться в этом, достаточно раскрыть любой учебник судебной медицины. Оглядывая вскользь поле боя, можно сказать, что никогда уже впоследствии извечный конфликт отцов и детей не достигал такой степени непримиримости.

Следы сокрушительного поражения, понесенного не перестроившимися мародерами, обнаруживаются в глубоко архаических жесточайших табу, касающихся регламентации контактов с покойниками. Фрейд, обладавший гениальной интуицией на отыскание и суммирование решающих примеров (при том что его собственная интерпретация материала далеко не всегда оказывалась столь убедительной), составил впечатляющую сводку фрагментов реликтового ужаса перед покойниками [20] . Перечень запретов внушителен: от уничтожения имущества покойного и выбывания его имени из списка имен, даваемых детям, до выделения специальных париев («недолюдей»), занимающихся погребением и лишенных права разговаривать в присутствии других членов племени.

20

Фрейд 3. Тотем и табу // Фрейд 3. Я и Оно. Т. 1. Тб., 1989.

Кажется, для уничтожения стартовой площадки очеловечивания были использованы все возможные средства. Тут и запрограммированный культурой иррациональный ужас перед покойниками и расчленителями трупов, и та же физиологическая подстраховка табуирования, вызывающая рвотную реакцию на трупный запах и запах падали (подобная реакция отсутствует у других млекопитающих). Но принцип полного избегания контактов отнюдь не оказался последним словом в отношении к мертвым. Последующий этап антропогенеза восстановил скрытую (вторичную) некрофилию, подведя под нее другие основания: память о предках, скорбь об умерших близких, идею благородства, которое определялось длиной предъявляемого списка мертвых предшественников. Только этот этап определил возможность появления цивилизации [21] .

21

Подробное рассмотрение вопроса дано в статье: Секацкий А. К. Покойник как элемент производительных сил // «Комментарии», 1996, № 9. С. 24–38. Что же касается амбивалентности чувств, которая, по мнению Фрейда, характеризует человеческую чувственность вообще, то ее можно рассматривать как перекрестное отложение противонаправленных этапов антропо- и социогенеза. Фиксация следов обнаруживается как на генетическом уровне, так и на уровне социокода.

Как бы там ни было, но победителями оказались отнюдь не живодеры-суперанималы — иначе пантеон героев сплошь состоял бы из великих вурдалаков. Успех (да и то не окончательный) выпал на долю тех, кто сумел установить хотя бы частичный контроль над цепной реакцией синтеза вампирионов. Поэтому вслед за древнейшим пластом табу мертвецов мы обнаруживаем специфический набор предосторожностей в отношении крови [22] , упакованный в форму строжайших запретов. Все эти запреты получают вразумительное объяснение лишь при условии их противовампирического действия, как прерыватели и ингибиторы синтеза вампирионов [23] .

22

Иные соображения на этот счет можно найти в книге Валерия Савчука. См.: Савчук В. В. Культура и кровь. СПб, 1998.

23

Две фундаментальные группы запретов, превышающие по своей важности запрет инцеста, определяют абсолютную нижнюю границу человеческого. Однажды я услышал от студентов этнологического факультета Санкт-Петербургского Европейского университета частушку, поразившую меня своей лаконичностью и точностью:

Если быть людьми хотите, Соблюдайте два табу: Трупы ближних не члените И не смейте спать в гробу.

Теперь самое время обратиться к остававшейся пока без внимания атрибутике фильмов о вампирах. Это пресловутый чеснок, который, прежде всего, может пониматься как символ противостоящего кровожадности вегетарианства. Но не только. Нам понадобится расширительное значение этого достаточно случайного атрибута — речь пойдет именно о средствах противодействия вампиризму и вампириону, для чего удобнее воспользоваться соответствующим английским словом «garlic». Будем называть гарлическими меры предосторожности, принимаемые социумом для заглушения голоса крови и преимущественной трансляции другого зова, который мы уже назвали осиновый call.