Прикладная метафизика

Под понятие гарлической предосторожности можно подвести большие группы запретов, не имеющих никакой иной связи друг с другом, кроме противодействия возможному синтезу вампирионов. Например, запрет употреблять в пищу мясо с кровью, известный многим народам (входящий и в еврейский принцип кошерности), запрет лишать жизни соплеменников посредством пролития крови, характерный для кочевых народов Центральной Азии, в частности, для монголов. Особенно широко представлены (практически во всех культурах) табу на общение с женщиной во время менструации. Чаще всего запрет мотивируется двояко: как опасность, исходящая в это время от женщины, так и как опасность, грозящая ей самой [24] . Вполне вероятно, что суммирование первичных позывов делало возможность вампирического прихода особенно актуальной. К гарлическим предосторожностям можно причислить и особые правила дефлорации, в частности, существовавшее во многих культурах право первой ночи, предоставляемое вождю, жрецу или просто «подготовленному человеку».

24

Women, Culture and Society. Ed. by M. Rosaldo. Stanford, 1974. Несколько иной подход к проблеме содержится в книге Greer G. The Change Women Ageing and the Menopause. L., 1991.

Гарлические аксессуары цивилизаций

Ячейки архаической социальности пронизаны как прямым, так и смещенным вампиризмом. Материальной базой неистовства и ярости, столь необходимых для дела войны, служит братство по крови в момент его непосредственного предъявления. Или, иначе говоря, синтез вампириона в реальном времени. Сочетание статуса вампира со статусом национального героя кажется чем-то странным, на самом же деле удивлять должен противоположный факт: то, что один лишь Дракула со товарищи (да и то с оговорками) рассматривается народным сознанием как национальный герой Румынии. Несомненно, что это результат строжайшей гарлической цензуры, отражающий, впрочем, нешуточную опасность для всякой устойчивой социальности. Трудно во всех деталях восстановить путь между Сциллой и Харибдой, ясно лишь, что полный отказ от помощи голоса крови причинял непоправимый ущерб кондициям воинского духа, и проблема хранения ярости в промежутках между войнами оказалась одной из важнейших в истории цивилизаций [25] . В целом, задача управляемого синтеза вампирионов так и не была решена, но с предотвращением самопроизвольных синтезов цивилизованный мир в принципе справился, хотя для этого понадобился целый ряд гарлических аксессуаров — от жесточайшего табуирования кровавых эксцессов до строгой регуляции приемлемого уровня витальности, достигнутого лишь современным гуманизмом.

25

Секацкий А. О духе воинственности // Секацкий А. Соблазн и воля. СПб., 1999.

Торжество вторичной некрофилии еще будет рассмотрено более подробно; сейчас хочется обратить внимание на идею консервирования, в полной мере выражающую скрытые пищевые преференции наших далеких предков палеоантропов. Самые устойчивые цивилизации древности, египетская и китайская, достигли и самых выдающихся успехов в деле консервации [26] . Технологией консервирования продуктов человечество овладевало на протяжении всей своей истории, но, так сказать, первичный, исходный продукт — труп — был главным предметом забот. Искусство мумификации (консервации) трупов, существовавшее в Древнем Египте, все еще превосходит возможности современных технологий. Идея хранения продуктов без сохранения их витальности реализовывалась параллельно во многих направлениях. Кладбище оставалось преимущественным местом хранения, его эталоном, на который могли ориентироваться другие хранилища. Так, в польском языке слово «sklep» означает «склад, магазин», и в этом нет ничего удивительного, ведь и в русском слова «склад» и «кладбище» однокоренные, общие по этимологии и близкие по смыслу.

26

Kittler A. Conserves and Consumers. Berkley, 1987.

Консервы оказываются идеальным, привилегированным предметом для описания гарлических цивилизаций. А последовательность оппозиций, удерживающих в своей полярности историю человеческого в человеке, может быть выстроена следующим образом: свежее — протухшее сырое — вареное (жареное) натуральное — консервированное реальное — символическое.

Переход от третьей к четвертой оппозиции осуществляется наиболее плавно (по сравнению с предыдущими переходами), знаменуя торжество постиндустриального общества, начисто обуздавшего первичный вампиризм в своих рядах, но тем самым лишившего себя внутреннего притока витальности.

С самого начала вопрос о глушении зова был вопросом жизни и смерти; игра первичных позывов разворачивалась еще до установления диктатуры символического, подданные которой и получили общее имя homo sapiens. Все начиналось в кровоточащем разломе природы. Лишь на втором и третьем витке антагонизма встал вопрос об обретении и сохранении устойчивой социальности, опирающейся на консерватизм и традицию, а не на свежие веяния вдохновляющей суперанимации. По большому счету только блокировка первичного зова, или хотя бы замена вампириона куда менее спонтанным (и более управляемым) единением вокруг харизматического лидера, давала шанс перевести мерцающий, импульсивный режим коллективной телесности в стабильный режим социальности, характеризующийся некой непрерывной длительностью повседневного бытия.

Гарлические предосторожности как устои контролируемой социальности мы находим повсюду. На этом фоне видимым и даже вопиющим противоречием может показаться христианская практика евхаристии. Как, к примеру, расценить слова Христа: «Пейте кровь мою и вкушайте плоть мою»?

На первый взгляд, тут чуть ли не прямая инструкция к провоцированию синтеза вампирионов. Но при более внимательном рассмотрении можно заметить хитрую ловушку, расставленную ловцом человеков. Оппозиция натурального и консервированного задействована здесь в полной мере. Обратимся вновь к кинообразу вампира, в данном случае к некоему обобщенному сюжету, представленному в десятках фильмов (например, в «Интервью с вампиром»).

Вампир сталкивается с предательством: неофиты, которым он «покровительствует» (допустим, против их воли), приносят ему угощение. Ничего не подозревающий вампир отхлебывает питье — и корчится в страшных муках:

«— Они отравили меня… напоили разогретой, свернувшейся кровью… кровью трупа… Проклятье!»

Дальше, в зависимости от принятых правил игры, вампир либо погибает, либо обращается к какому-ни-будь спасительному средству — но в любом случае его мучения неподдельны. Если слабонервные представители рода человеческого падают в обморок при виде льющейся крови или их тошнит от плохо прожаренного мяса, то можно себе представить, насколько сильнее аллергическая реакция вампира на фальсифицированную, консервированную кровь, которая уже не является субстанцией жизни, не передает зов Океаноса, а, наоборот, инициирует затухающий ритм смерти. Конечно, настоящим оружием, с которым следует идти на вампира, является вовсе не осиновый кол, а консервный нож — и культура воспользовалась именно этим оружием. Но сначала несколько попутных соображений.

Краткие попутные соображения

Жестоко наказанная доверчивость вампира что-то очень напоминает. В голливудском фильме «Робот-по-лицейский-2» есть весьма впечатляющая сцена. Мы видим, как «плохой» робот демонстрирует свое неукротимое буйство. Кажется, что остановить его просто невозможно: монстр сокрушает все, что попадается ему под руку. Но у робота есть одна конструктивная особенность (ахиллесова пята), связанная с тем, что ему пересадили мозг наркомана.

И вот неудержимому терминатору показывают ампулу с нюгом — желанным наркотиком. Монстр останавливается, замирает, затем в его корпусе открывается дверца и выезжает маленькая тележка с устройством, приспособленным для захвата ампулы. Кажется даже, что «хваталка» как-то трогательно, беззащитно дрожит. Тележка увозит ампулу, еще несколько мгновений — и наступит желанный приход. Но в это время на злодея сверху прыгает хороший робот и, застав монстра врасплох, уничтожает его.

Архетипом этой и других подобных историй можно считать противоборство Одиссея с циклопом Полифемом. Одиссей выбирает момент, когда циклоп смотрит на него доверчиво (или, во всяком случае, беспечно) своим единственным глазом, — и именно в этот момент герой вонзает в око циклопа заостренный кол. Предание, правда, не сообщает, был ли кол осиновым или же сделанным из какого-нибудь другого дерева… Нетрудно предположить, что мучения Полифема, робота-наркомана и доверчивого, потерявшего бдительность вампира, примерно одного порядка. Однако важнее другого рода общность, наталкивающая на печальный по-своему вывод: чтобы уничтожить (обезвредить) чудовище, нужно определить единственную точку (в терминах Делеза — точку сингулярности), в которой проглядывает остаточное человеческое, и нанести в эту ахиллесову пяту решительный, сокрушающий удар. Иными словами, чтобы уничтожить монстра, нужно пронзить не его монстрообразное, а именно его человеческое. Так устроен мир.

Но и хитрость разума, прогрессирующая с начала антропогенеза, прогрессирует именно по этой траектории.

Консервированное, консервативное и символическое

Причастие (евхаристию) часто приводят как пример замещающей жертвы, что верно. Но в данном случае для нас важно то, что между замещаемым (присутствием Христа) и замещающим символом присутствия находится среднее звено: консервант — или даже, скорее, консервация как особого рода сохранение. «Консервированное», будучи в оппозиции к «натуральному», одновременно становится медиатором между натуральным (природным) и символическим. Соответственно, замещающая жертва становится первым актом символизации, вычленяющим реальное из чисто природного.

Спаситель жив, ибо вот кровь его течет из чаши, приобщая верующих к единству (братству) во Христе, — кровь сохранилась. Но сохранилась она не как натуральная, а как законсервированная (пресуществленная) — в таком виде она и будет циркулировать до скончания веков, омывая и оживотворяя экклезию, новое тело Христово. Кровь пресуществилась в вино, которое содержит естественный консервант, образующийся при брожении сока растений, — спирт. И сей консервант будет посильнее чеснока Брэма Стокера.