Приключения 1969

Ильзе еще раз похвалила себя за сдержанность во время всего этого разговора: «Правильно говорят русские: горбатого может исправить только могила. Никогда этот холеный аристократ не перестанет ненавидеть коммунистов... И все-таки... И все-таки сегодня он, сам не зная об этом, помогает стране большевиков быть в курсе планов нацистов. И тебе, бойцу-антифашисту, нужно продолжать свою трудную и опасную игру с этим дипломатом. Продолжай улыбаться...»

Она заставила себя согнать усталость с лица. Тряхнула головой:

— Можно подумать, что вы пригласили меня обсудить заговор против фюрера!.. Я еще не видела вашей новой берлоги... И как вам удалось найти такую милую квартиру?..

Шелия самодовольно улыбнулся, приосанился:

— Дайте мне любое задание, и вы увидите, на что еще способен старый кавалерист!..

— Попробуем... Что вы скажете о том, чтобы достать шифр?..

Лицо фон Шелия медленно посерело. Нижняя челюсть поползла вниз.

— Шифр?! — растерянно переспросил он. — Какой шифр?..

— Дипломатический код Риббентропа...

«Да-а, — подумал Шелия. — Эта фрейлейн недаром представляет здесь господина С. Нет, какой ход с ее стороны!..»

И чтобы не оказаться в глазах Ильзе трусом и хвастуном, он обстоятельно принялся объяснять ей, сколь не по силам ему поставленная задача.

— Германский МИД, — начал он торжественно и, как показалось Ильзе, даже с гордостью, — имеет, как правило, такие шифры, которые меняются с каждой телеграммой. Как я слышал, составляет их всего лишь один человек. В шифровальном отделе существуют специальные блокноты с отрывными страницами. На них, кроме длинных рядов цифр, ничего нет. Когда отдельные слова телеграммы переведены в цифры, берут второй блокнот. В нем для каждой уже написанной цифры из первого блокнота имеется новое цифровое значение. Вторые цифры могут, например, складывать с первыми. Полученная сумма обозначает зашифрованные слова.

Шелия бросил быстрый взгляд на удобно устроившуюся в кресле Ильзе и откашлялся:

— В таком виде телеграмма отсылается за границу. Там у каждого германского посольства имеется свой собственный код. С помощью специальных блокнотов шифры способом вычитания снова превращаются в слова. Если посылается вторая телеграмма, то используется следующая страница блокнота. И уже другим способом.

Ильзе откровенно зевнула:

— Я в этом все равно ничего не понимаю. С детства ненавижу математику.

— При чем здесь математика? — обиделся Шелия. — Я не защищаюсь. Но я должен объяснить... Каждое посольство имеет свой, только для него созданный шифровальный блокнот. Ему соответствует блокнот, по которому отправляется телеграмма из Берлина. До употребления каждая страница этих двух блокнотов заклеена. Я никаким образом не могу получить шифры телеграмм, которые иногда отправляю. Прошу меня понять... И потом у меня нет никакой связи с шифровальным отделом. Он находится не на Вильгельмштрассе, а в Далеме. Здание под строжайшей охраной. Говорят, там умеют расшифровывать все иностранные телеграммы, кроме английских и русских...

Шелия замолчал. Потом хотел было еще что-то сказать, но только махнул рукой.

Ильзе было пора уходить.

— До свидания, рыцарь! — она озорно взглянула на все еще расстроенного дипломата. — Нет, что бы вы мне ни говорили, с годами люди стареют. Вот и вы тоже. Не смогли выполнить единственную просьбу дамы. Ну, еще раз до свидания, дорогой друг. Чуть было не уснула от вашей лекции...

Спускаясь по лестнице, Ильзе улыбалась. На самом деле объяснения Шелия она слушала очень внимательно...

ЗВУЧАЛ НАД БЕРЛИНОМ «ИНТЕРНАЦИОНАЛ»

Донесение Ильзе от 21 мая 1940 года:

«...В будущем мирном договоре вопрос ставится о полном расчленении Франции. Гитлер 19 мая послал письмо Муссолини. В немецких кругах ожидают, что со дня на день Италия вступит в войну на стороне Германии.

Военные успехи на Западном фронте явились неожиданностью даже для самих военных специалистов. Они рассчитывали на более упорное сопротивление со стороны союзников.

А л ь т а».

Все лето у Ильзе было столько работы, что едва хватало времени для сна. Материал, поступавший от антифашистки в Центр, имел большую ценность. Особенно копии телеграфных сообщений гитлеровских дипломатов из других стран.

Ильзе сильно уставала.

Огромное нервное напряжение, видимо, не прошло бесследно. Обострилась болезнь почек и печени.

В конце августа по настоянию Москвы Ильзе поехала в Карлсбад. После шести ванн не смогла ходить. Врач отменил ванны.

Лечение в Берлине у профессора Вагнера было дорого и мучительно. Она страшно страдала. Снова поехала через Прагу в Карлсбад.

«Прага, — писала она Вольфгангу в Москву, — выглядит как заброшенный, опустевший дом. Старые дома, ворота и башни продолжают стоять, неисчислимое множество переулков еще не получило немецких названий. Влтава все плещет о фермы Карлова моста, а Град возвышается точкой над «i». Правда, там, наверху, висит чужой флаг, но снизу его не видно. Если не знаешь, то можно не догадаться. А то, что об этом все-таки знают, можно прочитать на каждом лице... Ветер разносит из развешанных на улицах репродукторов отрывки немецких фраз: «Приказ, распоряжение, циркуляр». Ветер вызывает слезы. Только ветер?..»

Болезнь так и не удалось по-настоящему залечить. Ильзе похудела, стала как тростинка. В письме к Вольфгангу она не скрывала, что часто по ночам, когда она остается одна и наступают дикие, ужасные боли, ей становится страшно. И за себя. И за то, что не сможет из-за болезни продолжать свою работу. Но в том-то и была сила этой мужественной немецкой патриотки-интернационалистки, что наутро она, пересиливая боль, заставляла себя подняться и шла на работу. Превозмогая все, она не покидала своего боевого поста.

Однажды в почтовом ящике она обнаружила пакет на свое имя. Пакет был без почтового штемпеля. Внутри лежали ярко-красные гвоздики.

Горячая волна радости захлестнула Ильзе. Она поняла: в Центре не забыли о дне ее рождения...

И снова потянулись напряженные, полные ежеминутной опасности дни. Снова Ильзе регулярно виделась со своими людьми, снова предпринимала различные меры предосторожности, чтобы не попасть под наблюдение гиммлеровских ищеек.

— Я думаю, — сказала как-то она своей помощнице, — что в гестапо не выдерживали порой и не такие слабые, как я. Но я постараюсь не дать им сломить меня. В случае ареста я буду отрицать даже собственный почерк...