Приключения без путешествий

— Нет.

— И вещички там остались?

— Нет, я чемодан унес, он у Славкиной бабушки. Их в другой дом увели…

Виктор что-то прикидывал в уме:

— Пойдешь со мной. Жену с сыном я эвакуировал, сам на казарменном, но в квартире одна бабка осталась, поживешь несколько дней, а там посмотрим…

8

В райкоме Шурик не сразу нашел нужную ему комнату. Здесь уже и следов не было той деловитой суеты, того многолюдья, которые он видел летом. На лестницах и в длинных коридорах — нежилая тишина. В какую дверь ни толкнешься — либо закрыта, либо открывается в пустой кабинет. По всему видно, что комсомольцы района вместе со своим штабом ушли на передний край города-фронта.

Услышав за дверью одной из комнат голоса, Шурик приоткрыл ее, увидел несколько человек за столом и подался назад. Но девичий голос окликнул его, и он вошел.

— Ты ко мне? — спросила девушка, сидевшая в пальто, накинутом на плечи и с поднятым меховым воротником.

— Мне к Тоне Кузьминой, — повторил Шурик имя и фамилию, названные ему Виктором.

— Садись. Ты откуда?

— Ниоткуда. — Шурик смешался и добавил: — Я — Орехов.

Девушка провела черной рукавичкой по колонке выписанных фамилий, поставила около одной из них галочку и сказала:

— Есть. Вот и этот товарищ к вам, — добавила она, обращаясь к своим собеседникам.

Их было не так много, всего трое — два парня и одна девушка. У парней были откровенно огорченные лица. Один из них искоса взглянул на Шурика, как-то обидно усмехнулся и насмешливо спросил:

— А свисток выдадут?

Тоня Кузьмина, не поняв или не приняв иронического тона, отвела рукавичкой прядь волос, закрывавшую ей правый глаз, и с привычным спокойствием очень уставшего, но терпеливого человека ответила:

— Ты просто не хочешь понять всей важности предстоящей работы. От комсомольского полка будет зависеть спокойствие в городе, безопасность населения.

— Как же! Снаряды будем шапками ловить.

— Опасны не только бомбы и снаряды, — так же спокойно продолжала Тоня. — Опасны для города и уголовные элементы, и немецкие лазутчики, ракетчики, шпионы. Это враги серьезные. Может быть, ты боишься, так и скажи.

Парень хотел что-то возразить, но его опередила сидевшая рядом с ним девушка в черной меховой шубке, стянутой простым ремешком. Она забавно всплеснула руками и заговорила так, будто была самой умной:

— Стыдно, Федоров! Честное слово, стыдно! Сидим и торгуемся, как на базаре. Ты думаешь, что на войне самое важное это гарцевать верхом на танке. Все важно! Любое дело! И не к лицу комсомольцам торговаться. Стыдно. Пиши, Тоня, направление, и мы пойдем.

Шурик никогда не разглядывал девичьих лиц. Ему было все равно, какие они. Спросили бы у него, какого цвета глаза или какой нос у Тамарки, он бы ни за что не вспомнил. А от лица этой девушки, которая всех пристыдила, он не мог отвести взгляд. Худенькое, бледное, оно как будто было освещено отдельной лампочкой. Этот добавочный свет отражался в ее больших глазах, смело и прямо смотревших на каждого, в губах, готовых улыбнуться, и даже в легких как дым волосах, выбивавшихся из-под черной шапочки.

И было в этом лице еще что-то, видимо, мешавшее людям обидеть девушку возражением или упреком. Оба парня даже слова не проронили, когда Тоня Кузьмина послушно выписала направление и сказала:

— Вот на четверых. Желаю, товарищи, успеха.

Только на улице Федоров вроде опомнился и повернулся к девушке:

— Здорово ты нас пристроила, Светленькая. Как тебя зовут?

Шурика удивило, как хорошо подошло к девушке прозвище — Светленькая.

— Зовут меня Оля, фамилия Чернова. Давайте знакомиться.

Федорова звали Леонид. Он еще год назад окончил ремесленное училище, успел поработать на заводе и, должно быть, считал себя взрослым, многоопытным человеком. Выше всех ростом, длиннорукий и широкоплечий, он посматривал на своих спутников с насмешливым снисхождением и в то же время как бы посмеивался над собой.

— Давайте, граждане, не будем толпиться, — говорил он густым "милицейским" басом. — Пройдемте, гражданочка, со мной на предмет взыскания штрафа.

Оля Светленькая охотно смеялась. Она ни с того ни с сего взяла Шурика под руку. Это было очень странно — ходить с девчонкой под руку. Ничего приятного и даже как-то неприлично. Рука у Шурика одеревенела. Оля цепко за нее держалась и ловко выспрашивала всю его биографию. Она не ахала, ничем не выражала своего сочувствия. Только вдруг сказала:

— Это хорошо, что мы в один взвод попали.

Шурик про себя тоже решил, что это неплохо, но промолчал.

Потом Оля второй рукой прихватила молчаливого Толю Душенкова и узнала, что работал он с Федоровым в одном цехе, что родители его живут в Стрельне, не успели удрать от немцев, и он ничего не знает о их судьбе.

— А я в техникуме училась, на второй курс перешла, — сообщила Оля о себе. — Я не ленинградка, я — с Урала, но мне и в Ленинграде хорошо. Правда, хорошо. Сейчас, конечно, трудно. Но потом опять будет везде хорошо. И родители твои, Толя, найдутся, их партизаны выручат, вот вспомнишь мои слова.

Говорила она так, как будто сама командовала партизанами. Ей было тяжело шагать в чьих-то большущих растоптанных валенках. Мешала и полевая сумка, болтавшаяся на длинном ремне. Но лицо ее и на морозе все так же светилось само по себе.

Взвод разместился в одном из многих опустевших зданий Выборгской стороны. В больших промерзших комнатах первого этажа еще стояли чертежные столы и валялись рулоны ненужных бумаг — наследие эвакуировавшегося конструкторского бюро.

Командир взвода Игорев, пожилой человек в синей милицейской шинели и в старательно начищенных сапогах, встретил пополнение с приветливой деловитостью, усадил вокруг стола, стоявшего особняком в углу, достал толстую клеенчатую тетрадь и расставил по графам имена, фамилии, даты рождения.

— Поздравляю вас со вступлением в первый Ленинградский комсомольский полк.

Перед тем как произнести эти слова, он встал, и ребята встали.

— Теперь вы бойцы комсомольского полка. Будете выполнять боевые задачи, которые поставит перед вами командование. На сегодня у нас одна задача — отеплить две комнаты и приспособить их для нормального общежития.

Игорев неторопливо полистал тетрадь, закрыл ее, и было видно, что он приступает к щекотливому месту своей речи.

— Понимаете, товарищи бойцы, полк наш особый… В Ленфронт не входит и в штатах милиции не предусмотрен. Есть решение обкома, и все. Поэтому насчет снабжения у нас пока худо. Все будем добывать сами. Я с соседними заводами договорился, кое-что они нам подбросят, но этого недостаточно. Одеял, простыней пока, конечно, нет. Насчет обмундирования. Форма у вас будет простая — ватник, ватные штаны, ушанки, но их тоже еще нужно раздобыть… Карточки сдайте бойцу Никитиной. Нас прикрепили к столовой, ходить будем организованно. Работают у нас сейчас две группы, одна по отоплению — ломает сараи, другая по снабжению — ищет койки, матрацы… И вы включайтесь.

— Есть, товарищ командир взвода, — шутливо козырнул Федоров, — пойдем крушить сараи, — отеплять так отеплять.

Игорев строго сузил глаза:

— Вот что еще. Дисциплина у нас будет воинская, строгая, и требовать буду все по форме, чтобы не было таких приветствий. — Он карикатурно изобразил жест Федорова. — И в общежитии будет воинский порядок, — насчет заправочки, личной гигиены, — буду требовать. Можете идти.

Вступать в отопительную группу Оля отказалась. Она заявила Федорову: