Приключения Джона Дэвиса

— Браво, боцман! — воскликнул я. — Ваша ученица творит чудеса, но, надеюсь, она на этом не остановится.

— О нет, сударь! — ответил рулевой, начавший входить во вкус. — Розалия, я дал ей это имя в честь покровительницы Палермо. Розалия, как моя покойница-матушка, если уж примется болтать, ее не остановишь. Эй вы, вам-то какое дело, что там у них творится? Порох в затравку!

Старший расчета подчинился, и над бортами фелуки поднялось новое облако дыма. За это время оба судна почти вплотную подошли друг к другу. По нашему кораблю застучали железные градины, и в тот же миг один из матросов упал с марса грот-мачты на ванты и скатился на палубу. Среди пиратов раздались радостные крики.

Но смерть, посетившая «Прекрасную левантинку», уже вернулась на борт фелуки с ядром, посланным боцманом, и радость пиратов сменилась яростными проклятиями. Выстрел, еще более удачный, чем первый, пробил фальшборт фелуки и унес двух канониров.

— Все лучше и лучше, боцман! — воскликнул я. — Но ведь у вас есть еще два фальконета, немые как лини. Разве не пора услышать их голос?

— Сейчас, синьор, сейчас, еще не пришло время резать филе. Pazienza! Pazienza [21] , как говорим мы, сицилийцы; всему свое время. Всем вернуться за фальшборт! Вы что, не видите, сейчас разразится ливень!

21

Терпение! Терпение (ит.).

Действительно, новый ураган огня со свистом обрушился на нас, убив одного из наших людей и двоих или троих ранив. На фелуке снова раздались крики «ура», но, как и в первый раз, их прервал тройной залп наших фальконетов и пушки. Три гребца упали, их тут же заменили, и бешеная гонка, еще более ожесточенная, чем раньше, продолжалась; главарь пиратов начинал понимать, что ему не удастся быстро настигнуть нас и взять на абордаж. Мы видели, как, стоя на юте, он отдавал команды и подбадривал гребцов. Это нас воодушевило, пришла на помощь и буря, раздались резкие удары грома, за ними последовал порыв ветра, подтолкнувший «Прекрасную левантинку».

— Мужайтесь, ребята! — закричал я. — Мужайтесь, Небо за нас, и буря словно рукой толкает «Левантинку»! До сих пор они не нанесли нам особого урона; пусть лучше ранят людей, чем корабль.

— О, всему свой черед, сударь, — снова сказал боцман, наводя пушки на цель, — настоящая пляска начнется, когда мы примемся их обгонять и они своими передними пушками пройдутся у нас от носа до кормы. Ребята, огонь!

Залпы двух кораблей слились в один, но я, озабоченный последними словами боцмана, не следил за результатом перестрелки. Услышав стоны, я бросил взгляд на палубу и увидел двух человек, корчившихся в предсмертной агонии. Я подозвал двух матросов.

— Посмотрите, кто умер, — сказал я вполголоса, — нельзя оставлять их на палубе: они мешают свободе действий и снижают дух команды; спустите их тела на нижнюю палубу и сбросьте в море с левого борта так, чтобы пираты ничего не заметили.

Матросы повиновались, а я перевел взгляд на фелуку.

Наше состязание подходило к своей критической точке, и, как я и надеялся, мы опережали противника; но корабли настолько сблизились, что сильный человек мог бы легко перебросить камень с одного борта на другой. Мне подумалось, что наступило время пустить в ход ружья, и я приказал открыть огонь; в то же мгновение раздался голос главаря пиратов, отдававшего такую же команду; началась беспрерывная перестрелка.

Между тем гребцы фелуки приналегли на весла, и она обогнала нас, но снова нам на помощь пришел ветер, и мы опять их обошли. За сорок шагов от нас в «Прекрасную левантинку» послали смертоносный залп, на который мы достойно ответили нашими тремя орудиями и ружейными выстрелами; затем противник оказался у нас в кильватере и принялся гнаться за нами.

Через мгновение мы услышали свист летящего ядра, и оно, скользнув по воде, ударило в наш ют; второе ядро прошило паруса, не причинив, впрочем, особого вреда, продырявив лишь бизань, фок и второй кливер.

— Вот и начинается игра в шары, сударь, — сказал мне боцман, — теперь берегите наши кегли!

— А вы не собираетесь оттянуть Розалию на корму, — спросил я его, — и отплатить им той же монетой?

— Так точно, сударь, так точно, мы этим, как видите, и занимаемся. Давай, бездельник! — приказал он одному из матросов (тот тряс правую руку: его мизинец был размозжен картечной пулей о жерло фальконета). — Помоги у колеса, хныкать будешь потом… Туда!

Но уже не оставалось времени перезарядить орудие, прозвучал новый залп, за ним последовал страшный треск, и со всех сторон раздался крик: «Берегитесь, капитан!»

Я поднял глаза и увидел крюйс-брам-стеньгу, перебитую над крюйс-марсом; как срубленное дерево, наклонившись над тяжестью своих парусов, она рухнула на правый борт. Вся корма покрылась парусиной, древесными обломками и канатами, а судно, лишившись двух своих основных парусов, призванных нести его с попутным ветром, замедлило ход.

— Рубите все! — закричал я изо всех сил, забыв о рупоре. — Рубите и бросайте в море!

Матросы, мгновенно оценившие опасность положения, бросились как тигры к снастям и топорами, саблями и ножами быстро отрубили до последнего каната все, что крепило крюйс-брам-стеньгу к бизань-мачте, и общими усилиями выкинули стеньгу, паруса и снасти за борт.

Несмотря на то что меры были приняты быстро, по замедленному ходу судна я понял, что абордажа не избежать; я огляделся: больших потерь мы не понесли. Трое или четверо матросов были убиты, столько же было выведено из строя; были и легкораненые, способные участвовать в бою, так что нас, готовых драться, включая пассажиров, оставалось еще двадцать пять — тридцать человек. Я отдал приказ вызвать наверх тех, кто занимался утром подготовкой зарядов, и, наклонившись к Апостоли, который не покидал меня ни на минуту, спросил:

— Брат, мы оказали им сопротивление, теперь уже поздно просить пощады; как, по-твоему, что нас ждет, если мы попадем в плен?

— Нас изрубят или повесят, — спокойно ответил юноша.

— А тебе не удастся спастись? Ведь ты тоже грек, в конце концов они твои соотечественники.

— Это лишний довод не пощадить меня. Редко оставляют в живых тех, кто умоляет об этом на одном с ними языке.

— Ты в этом уверен?

— Как в чистоте Святой Девы.

— Что ж, — ответил я, — тогда возьми у боцмана зажженный фитиль и, когда услышишь от меня «Пора!», спустись в кормовой люк и брось фитиль в пороховой погреб. Ты меня понимаешь?

— Хорошо, — ответил Апостоли, мягко и грустно улыбаясь, словно я сказал ему что-то самое обычное на свете, — я так и сделаю.

Я протянул ему руку, он бросился мне в объятия. Затем, схватив одной рукой рупор, а другой топор, я закричал изо всех сил:

— Идти бейдевинд на верхних парусах! Эй, на концах нижних реев, на юте и на баке! Всем приготовиться к абордажу! Руль по ветру!

Маневр был мгновенно выполнен, и «Прекрасная левантинка», вместо того чтобы и дальше идти с попутным ветром, замедлила ход и подставила борт фелуке, которая, приблизившись с удвоенной скоростью — ведь у нее были и паруса и гребцы, — прошла у нас почти под носом, зацепилась своим бушпритом за ванты фок-мачты и столкнулась с нашим кораблем, ударив его в бортовую часть. Столкнувшись, оба судна будто воспламенились; вверх взлетел столб дыма, прогремел взрыв, сопровождаемый таким сильным толчком, что «Прекрасная левантинка» вздрогнула всем корпусом; пираты открыли прицельный огонь из своих двенадцати фальконетов. Расстояние было так коротко, что я разглядел дым от запалов. К счастью, я успел крикнуть «Ложись!».