Приключения французского разведчика в годы первой мировой войны

— Прекрасно, господин аббат, и вы тоже окажете нам честь, если согласитесь вместе с нами принять приглашение, которое сделала очаровательная хозяйка этого дома.

Этот офицер определенно мог бы стать неплохим дипломатом.

В середине трапезы, превосходно приготовленной нашей поварихой, жена в комнате шепнула мне на ухо, что со мной хочет поговорить наш бухгалтер. Этот человек, очень ловкий, находчивый и мудрый, показал мне на вход в сад, где под каштаном стояли почтовый служащий и его супруга-баварка, в ожидании своей участи, бледные от волнения.

— Не могли бы вы замолвить пару слов за этих людей, они обещают сделать все, что могут? Мы же никогда не знаем, что в будущем нам может понадобиться.

Я подошел к ним.

— О, милостивый государь, — взмолилась женщина со слезами в голосе, — замолвите словечко за нас. — Они вас послушают, если вы за нас заступитесь.

А почтовый служащий продолжил: — Позаботьтесь, чтобы нас не депортировали во Францию, как произошло вчера вечером с моим коллегой из Иксхейма! Вспомните, ведь у нас с вами всегда были прекрасные отношения…

— О, да, — добавила его жена, — и мой муж всегда говорил о вас только хорошее…

Тут же она остановилась под взглядом супруга, который, в более решительном тоне, продолжал настаивать:

— Я клянусь, что никогда не сделаю ничего плохого… Почему вы думаете, что я опасен для французов? Не больше, чем вы для немцев, если вдруг они вернутся.

Я на лету уловил, какое наказание может ему грозить, и ответил, пожав плечами: — Опасны? Нет ли у нас другой причины, чтобы последовать совету Гёте: «Bekriegt, besiegt, vertraeg dich mit der Einquartierung» [1] .

1

«На войне, после поражения, приходится согласиться с оккупацией вражескими войсками» (нем.). Здесь и далее — примечания переводчика.

Для почтового служащего все обошлось не так легко, как для кюре; мне пришлось еще раз поручиться, но я сам знал, что не могу этого сделать так же спокойно, как в случае со священником, без предосторожностей. В конце концов, было решено, что враждебной паре придется расположиться у меня в доме под мою ответственность и один унтер-офицер, в общих чертах введенный в курс дела, был назначен на почту, чтобы временно хоть как-то обеспечить ее работу. Мне не пришлось сожалеть об этом проявлении великодушия, и я научился, таким образом, тому искусству выживания, которое население пограничных районов практикует во все времена. Их порицают за это все, кому захочется, но на это у них есть причина, с которой всегда так трудно согласиться в душе.

После полудня через деревню по направлению к У…виллеру проехали драгуны из Бельфора. И снова население высыпало на улицы в припадке исступленного восторга: девушки бросали кавалеристам цветы, а те ловили их на лету. Жители выстроились вдоль дороги, выставили кувшины с белым вином и протягивали бокалы солдатам. Я думаю, что где бы этот прекрасный полк не попросил бы разрешения разместиться, его всюду приняли бы с радостью.

Но, поднявшись из долины к своему дому, я увидел старика Фери, бывшего повара нашего дома. Он был задумчив и не разделял моего энтузиазма.

— Видите ли, сударь, я внимательно рассмотрел их вблизи, а мне хватило семи лет службы, чтобы хорошо научиться видеть. Ну, ладно, я могу вас уверить, что мы были другими солдатами. Я сам участвовал в печально знаменитой битве при Гравлоте, но мы были после боя чище и опрятнее, чем они после пяти дней похода без боев. Смотрите, у них хорошие кони, но долго они не проскачут, за ними плохо ухаживают. Амуниция в плохом состоянии, солдат за это не наказывают. Уже сорок лет как я не видел французских солдат, но это не то, совсем не то. Ах, империя! Империя!

Эта болтовня раздражала меня, и я возразил:

— Возможно, все это и верно, но вы, другие, вы тогда потеряли Эльзас, а они сейчас его отвоевывают.

— Будем надеяться, что они удержат его надолго, мой господин, будем надеяться!

Это не продлилось долго. Следующим утром стрелки исчезли, и ни один из офицеров ни о чем нас не проинформировал.

Потом, между 14 и 15 августа, как раз на день Успения Богородицы, французы возвратились без боя, так же как ушли.

Несколько дней спустя я увидел возле моего крыльца автомобиль. В нем сидел мой кузен Рауль, высокий подтянутый артиллерист, брюнет, красивый как древнегреческий бог. Вместе с ним приехал майор лет сорока, худой брюнет, очень интеллигентного вида. Это был никто иной, как доктор Бюшэ из Страсбурга, основатель «Эльзасского обозрения». Оказалось, что они оба служили во Втором бюро Генерального штаба и были прикомандированы к Эльзасской Армии. Они организовали разведывательный отдел, занимающийся агентурной разведкой, посылкой агентов-связников и рекогносцировкой. Это было существование в мире свободы, приключений и опасности — всего того, что так нравилось Раулю, и чем мне тоже хотелось бы заняться.

Во время моего первого опыта я уже научился осторожности и понял, что война полна опасностей.

— Ну, буду ждать вас снова, — сказал я. — Тут все в порядке, а что толку куда-то ввязываться? Ты знаешь, я вполне доволен, да и я хотел бы оставаться на своем месте, если смогу.

Эти приятные теплые дни проходили в атмосфере необычайного спокойствия; мы слышали грохот пушек, но очень далеко! Все дни мимо проезжали военные машины, одиночные офицеры, а у въезда в наше поместье на главной дороге появилось заграждение, охраняемое конным патрулем. Я и мои работники вернулись к нашим обычным делам, хотя число наших упряжек уменьшилось наполовину.

Но и хозяину, и рабочим в душе было не до работы.

Увы! В один мерзкий день, 24 или 25 августа, конный патруль исчез. Никто ничего не знал, ни в деревне, ни в Иксхейме. Я пошел разыскивать мэра, бывшего врага нашей семьи, с которым я заключил мир. Мэр уже знал, что когда в нашей местности расквартировался 1-й батальон, я дал его командиру самые доброжелательные сведения о нем. Он сказал мне:

— Вы можете положиться на меня, я помню, что в долгу перед вами…

У нас возникло тревожное предчувствие.

— Что вы думаете, господин мэр?

— Я думаю, что и другие тоже исчезнут. Вы заметили? Как только уходят одни, появляются другие. Как актеры на сцене.

— Да, но все решается на других театрах, а мы тут только подвергаемся контрударам.

Вечером следующего дня, около десяти часов, я уже спал. Совершено неожиданно раздался «топот марширующих легионов» и я, как будто пораженный громом, услышал крик у моей двери: «Einquartierung!» [2] .

И хриплый командный голос, отчеканивший четыре слога этого слова, показался мне таким же отвратительным, как удар дубиной. Он заставил меня встать, потревожив весь мой мир.

2

Расквартирование войск! (нем.)

Целая рота их толпилась в аллее под каштанами. Это были уже немолодые, измотанные солдаты под командованием капитана-резервиста и подгоняемые старым фельдфебелем.

— Два офицера, — сказал мне капитан, — и сто восемьдесят солдат! В риге, в хлеву, все равно где, но побыстрее! Они уже не выдерживают…

Они с наслаждением укладывались на солому, на которой раньше спали французские стрелки. Капитан попросил у меня вина, которое я налил ему из ведра, но этот человек не двинулся с места и я никогда не забуду ни усталого жеста, с которым лейтенант и унтер-офицер схватили по креслу, чтобы отнести их в ригу, ни скорбного голоса фельдфебеля, говорившего: