Приключения Конана-варвара (сборник)

Казалось, они смотрят в большое окно хорошо освещенной комнаты. На стенах висели огромные зеркала, между которыми колыхались тяжелые бархатные занавески; здесь стояли атласные диваны и стулья из эбенового дерева и слоновой кости; из комнаты вели несколько занавешенных дверей. А перед одним дверным проемом без портьеры сидел коренастый черный субъект, выглядевший нелепо и не к месту в столь роскошной обстановке.

Мурило почувствовал, как кровь стынет у него в жилах, когда он вновь взглянул в лицо ужасному созданию, которое глядело, казалось, прямо ему в глаза. Он непроизвольно отпрянул от зеркала, а Конан, напротив, свирепо приблизил лицо вплотную к диску, так что челюсть его почти уперлась в матовую поверхность, и пробормотал ругательство на своем непонятном языке.

– Во имя Митры, Набонидий, – ахнул Мурило, – что это такое?

– Это Тхак, – отозвался жрец, поглаживая висок. – Кое-кто, вероятно, назвал бы его человекообразной обезьяной, но на деле он настолько же отличается от настоящей обезьяны, как и обезьяна от человека. Его народ обитает далеко на востоке, в горах, что тянутся вдоль восточных границ Заморы. Они немногочисленны, но если их не истребить, со временем, полагаю, лет эдак через сотню тысяч, они превратятся в людей. Сейчас у них идет стадия формирования, и они уже не человекообразные обезьяны, кем были их отдаленные предки, но еще и не люди, кем могут стать их далекие потомки. Они живут на склонах неприступных гор и ничего не знают о том, как разводить огонь, строить укрытия, изготавливать одежду или пользоваться оружием. Тем не менее у них есть нечто вроде языка, состоящего главным образом из восклицаний и прищелкиваний. Я взял Тхака к себе, когда он был еще детенышем, и он усвоил все, чему я учил его, намного быстрее и лучше любого животного. Он был мне одновременно телохранителем и слугой. Но я упустил из виду, что, будучи отчасти человеком, он не сможет стать моей тенью, подобно настоящему животному. Очевидно, его недоразвитый разум сохранил своего рода воспоминания о ненависти, обиде и других животных чувствах, которые были ему свойственны. Как бы то ни было, он нанес удар тогда, когда я меньше всего ожидал этого. Вчера вечером он как будто сошел с ума. В его действиях присутствовали все признаки помешательства, но мне почему-то показалось, что он действует по давно вынашиваемому и тщательно разработанному плану. Я услышал звуки борьбы, доносящиеся из сада, и отправился посмотреть, что там происходит, – потому что думал, что это пожаловали вы и вас треплет моя собачка, – но увидел, как из зарослей выходит окровавленный Тхак. Прежде чем я успел сообразить, что у него на уме, он с ужасным воплем прыгнул ко мне и нанес удар, от которого я лишился чувств. Больше я ничего не помню, но полагаю, что, следуя прихотям своего получеловеческого разума, он сорвал с меня мантию, а меня, еще живого, оттащил в подземелье – для чего, о том знают только боги. Должно быть, он убил собаку перед тем, как выйти из сада, а после того, как оглушил меня, наверное, убил и Джоку, поскольку вы видели в доме мертвого мужчину. Джока мог прийти мне на помощь, рискнув выступить против Тхака, которого он всегда ненавидел.

Мурило смотрел в зеркало на создание, которое с чудовищным терпением сидело перед закрытой дверью. Он содрогнулся при виде огромных черных рук, густо поросших волосами, очень похожими на шерсть. Тело его было мощным, широким и сутулым. Обтягивающая неестественно широкие плечи ярко-алая мантия треснула по швам, и Мурило заметил, как в дыры выбиваются те же самые густые черные волосы. Морда, выглядывающая из-под капюшона, была звериной, но Мурило понял, что Набонидий говорил правду, когда сказал, что Тхак – уже не совсем животное. Было нечто такое в его красных мутных глазках, в неуклюжей стати существа, во всем его внешнем облике, что незримо, но явственно отличало его от настоящего зверя. В этом теле монстра ютились душа и разум, в которых уже пробивались ростки человеческой натуры. Мурило ужаснулся, заметив несомненное сходство между собой и этим квадратным чудовищем, и ему стало плохо при мысли о том, из каких неведомых глубин звериной сущности вышло человечество, пройдя сквозь боль и мучения.

– Он наверняка видит нас, – пробормотал Конан. – Почему он не нападает? Он же с легкостью может разбить окно.

Мурило сообразил, что Конан считает зеркало обычным окном, в которое они смотрят.

– Он нас не видит, – откликнулся жрец. – Мы смотрим в комнату, которая находится над нами. Дверь, которую охраняет Тхак, – та самая, что расположена на верхней площадке лестницы. Это всего лишь система зеркал. Видите вон те зеркала на стене? Они передают изображение комнаты в те трубки, вниз по которым его несут уже другие зеркала, так что в конце концов оно в увеличенном виде попадает вот на это большое зеркало.

Мурило понял, что жрец на несколько столетий опередил свое время, доведя до ума столь выдающееся изобретение, но Конан отнес все уловки на счет колдовства и более не забивал себе голову подобными сложностями.

– Я приказал построить эти подземелья в качестве временного убежища. Ну и еще темницы, разумеется, – продолжал жрец. – Мне случалось прятаться здесь, и с помощью зеркал я видел, как судьба настигает тех, кто злоумышлял против меня.

– Но почему Тхак стережет дверь? – пожелал узнать Мурило.

– Должно быть, он услышал, как упала решетка в туннеле. Ее механизм соединяется с колокольчиками в покоях наверху. Он знает, что в подземелье кто-то есть, и теперь ждет, чтобы этот «кто-то» поднялся по лестнице. О, он хорошо усвоил уроки, что я преподал ему. Он видел, что случалось с теми людьми, которые выходили в эту дверь, когда я дергал за веревку, висящую вон на той стене, и намерен повторить мои действия.

– И что же мы будем делать, пока он ждет? – требовательно спросил Мурило.

– Мы ничего не можем сделать, разве что наблюдать за ним. Пока он сидит в комнате, мы не можем рисковать и подняться по лестнице. Он обладает силищей настоящей гориллы и запросто может разорвать нас на куски. Но ему совсем необязательно напрягаться; если мы отворим дверь, все, что от него требуется, – потянуть за веревку и отправить нас в тартарары.

– Каким же образом?

– Я обещал помочь вам бежать, – резонно заметил жрец, – а не выдать свои секреты.

Мурило уже открыл было рот, чтобы возразить, но вдруг оцепенел. Чья-то рука осторожно раздвинула портьеры в одном из дверных проемов. В щелке появилось темное лицо, и сверкающие глаза со злобой уставились на приземистую фигуру в ярко-алой мантии.

– Это же Петреус! – прошипел Набонидий. – Митра, что за сборище стервятников!

Лицо в щели между портьерами не шевелилось. За плечом незваного гостя возникли другие лица – темные и худые, на которых читалось злобное нетерпение.

– Что они здесь делают? – пробормотал Мурило, непроизвольно понижая голос, хотя и понимал, что они не могут его услышать.

– Что может делать Петреус и его банда молодых националистов в доме Красного Жреца? – рассмеялся Набонидий. – Смотрите, как яростно они прожигают взглядами фигуру, которую полагают своим заклятым врагом. Они повторяют вашу ошибку; будет забавно взглянуть на выражения их лиц, когда они поймут, в чем дело.

Мурило не ответил. Происходящее отдавало настоящим сюрреализмом. У него возникло такое чувство, будто он смотрит представление в театре кукол или что он превратился в бестелесного призрака, отстраненно наблюдающего за действиями живых, одушевленных людей, в то время как они не замечают его присутствия.

Он увидел, как Петреус предостерегающе поднес палец к губам и кивнул своим сообщникам. Молодой вельможа не знал, заметил ли Тхак их присутствие. Обезьяна оставалась в прежней позе, по-прежнему сидя спиной к двери, за которой толпились заговорщики.

– Им пришла в головы та же мысль, что и вам, – прошептал ему на ухо Набонидий. – Разве что они руководствуются патриотическими, а не эгоистичными мотивами. Теперь, когда собака мертва, попасть в мой дом не составляет труда. О, какая возможность раз и навсегда избавиться от них! Если бы я сидел на месте Тхака, даже мне хватило бы секунды, чтобы шагнуть к стене и потянуть за веревку…

Петреус неслышно вошел в комнату, его сообщники последовали за ним, сжимая в руках тускло поблескивающие кинжалы. Внезапно Тхак выпрямился и повернулся к ним. Перед заговорщиками предстала его жуткая морда, когда они ожидали увидеть ненавистное, но знакомое лицо Набонидия, и нервы у них не выдержали, как давеча у Мурило. Петреус отшатнулся с пронзительным криком, увлекая за собой сообщников. Они попятились, спотыкаясь и наталкиваясь друг на друга, и в это мгновение Тхак, одним мощным прыжком покрыв отделявшее его от стены расстояние, сильно дернул за бархатную веревку, висевшую возле двери.

Портьеры моментально разъехались в стороны, открывая дверной проем, в котором что-то заблистало холодным серебряным блеском.

– Он запомнил! – Набонидий пришел в восторг. – Эта тварь – наполовину человек! Он видел, как это делал я, видел, что было потом, и запомнил все! Смотрите, вот сейчас! Смотрите! Смотрите!

Мурило понял, что дверной проем перегородило толстое стекло. Через него ему были хорошо видны мертвенно-бледные лица заговорщиков. Петреус, выставив перед собой руки, словно собираясь отразить нападение Тхака, принялся ощупывать прозрачную преграду, после чего, судя по движению губ, что-то сказал своим сообщникам. Теперь, когда портьеры разъехались в стороны, мужчины из подземелья могли видеть все, что происходит в комнате, в которой оказались заперты националисты. А те в панике бросились к двери, через которую, очевидно, и вошли, но вдруг замерли на месте, словно натолкнувшись на невидимую стену.