Приключения Конана-варвара. Путь к трону (сборник)

Демон пошатнулся и рухнул набок. Голова его держалась на тонкой жилке. Окутывающее его пламя злобно рванулось кверху, уже кроваво-красное, скрывая его силуэт. В ноздри Конану ударил запах горелой плоти. Стряхивая с глаз кровь и пот, он повернулся и побежал, слепо натыкаясь на деревья. Многочисленные раны и порезы на его теле кровоточили. Он машинально отметил, что в нескольких милях к югу виднеется зарево; должно быть, это горит какая-то хижина. А за спиной у него нарастал злобный вой, придающий ему сил.

8. Конайохары больше нет

На Грозовой реке разыгралось настоящее сражение; битва шла и под стенами Велитриума; война огнем и мечом прошлась по обоим берегам, и многие хижины поселенцев сгорели дотла, прежде чем орда размалеванных демонов отхлынула.

За штормом наступило непривычное затишье, и люди собирались в кучки и разговаривали приглушенными голосами, а мужчины с окровавленными повязками молча пили пенный эль в тавернах вдоль реки.

В одной из них к Конану Киммерийцу, мрачно глотающему вино из высокой пивной кружки из просмоленной кожи, подсел худощавый охотник с забинтованной головой и рукой на перевязи. Он единственный уцелел после падения форта Тускелан.

– Ты ходил с солдатами на развалины форта?

Конан кивнул.

– А я не смог, – пробормотал его собеседник. – Драки не было?

– Пикты отступили на ту сторону Черной реки. Что-то подкосило их боевой дух, хотя что именно – одному дьяволу известно.

Охотник посмотрел на свою забинтованную руку и вздохнул.

– Мне говорили, что там не осталось ни одного тела, которое стоило бы хоронить.

Конан покачал головой.

– Только пепел. Пикты сложили их кучей в форте и подожгли, прежде чем отступить за реку. И своих мертвецов, и людей Валанна.

– Валанн погиб одним из последних – в рукопашной схватке, когда они прорвались через стены. Они попытались взять его живым, но он вынудил их убить себя. Нас десятерых они взяли в плен; мы настолько ослабели от ран, что больше не могли сражаться. Девятерых они зарубили на месте. И только когда умер Зогар Заг, я сумел вырваться и убежать.

– Зогар Заг мертв?! – воскликнул Конан.

– Да. Я сам видел, как он умер. Вот почему пикты атаковали Велитриум уже не так яростно, как форт. Причем в бою он не получил ни царапины. Он приплясывал над трупами павших, размахивая топором, которым только что вышиб мозги последнему из моих товарищей. Он подскочил ко мне, завывая по-волчьи, – а потом зашатался, выронил топор и закружился на месте, крича так, как при мне никогда не кричало человеческое существо. Он повалился на землю между мной и костром, который пикты развели, чтобы поджарить меня; изо рта у него пошла пена, а потом он вдруг оцепенел, и пикты закричали, что он умер. В возникшей суматохе я распутал узлы на веревках и убежал в лес.

Он поколебался, но потом наклонился к Конану и заговорил приглушенным голосом:

– Я видел его лежащим на земле в отблесках костра. Его не коснулось оружие. Но в паху, на животе и шее у него появились раны, словно оставленные мечом, – и голова его едва держалась на ниточке. Что ты на это скажешь?

Конан промолчал, и охотник, зная, что в некоторых вопросах варвар отличается крайней немногословностью, продолжал:

– Он жил с помощью магии и умер от магии. Именно загадка его смерти подорвала боевой дух пиктов. Ни один из тех, кто видел его смерть, не сражался под Велитриумом. Они поспешили вернуться на другой берег Черной реки. А на Грозовой реке воевали те, кто ушел вперед еще до того, как умер Зогар Заг. Но их было слишком мало, чтобы взять город. Я шел по дороге вслед за главными силами, и от самого форта меня больше никто не преследовал. Я пробрался сквозь их боевые порядки и проник в город. Ты вовремя привел туда поселенцев, а вот их жены и дети едва успели попасть за ворота перед самым носом у размалеванных дьяволов. Не задержи их юноша по имени Бальт и старина Забияка, женщины Конайохары погибли бы все до единой, вместе с детьми. Я проходил мимо того места, где Бальт с собакой дали свой последний бой. Вокруг них грудой валялись мертвые пикты – я насчитал семерых, которым он раскроил головы топором, а пес выпустил кишки своими клыками, и наткнулся еще на нескольких на дороге, утыканных стрелами. Боги, там была настоящая бойня.

– Он был мужчиной, – сказал Конан. – Я пью за его дух и за дух пса, который не ведал, что такое страх. – Он глотнул вина, а остальное вылил на пол, сделав странный языческий жест, и смял кружку. – Головы десяти пиктов станут платой за него, и еще семерых – за пса, который оказался лучшим воином, чем многие мужчины.

И охотник, глядя в глаза собеседника, горящие свирепым синим огнем, понял, что варвар сдержит свою клятву.

– Они не будут восстанавливать форт.

– Нет. Конайохара потеряна для Аквилонии. Граница стала ближе. Теперь последним рубежом служит Грозовая река.

Охотник вздохнул и опустил взгляд на ладонь, загрубевшую от прикосновений к топорищу и рукояти меча. Конан потянулся к кувшину с вином. Охотник смотрел на него, мысленно сравнивая его с мужчинами вокруг, мужчинами, погибшими на потерянной реке; сравнивая его с дикарями, обитающими по ту ее сторону. Конан, похоже, не замечал его изучающего взгляда.

– Варварство – естественное состояние человечества, – сказал охотник, мрачно глядя на киммерийца. – Цивилизация искусственна. Она – всего лишь прихоть обстоятельств. А варварство будет торжествовать всегда.

Час Дракона

…Стяг с могучим львом дрогнул и пал,

Погубленный силами тьмы.

Расправил крылья алый дракон,

Рожденный ветром рока.

Блестящие всадники полегли там,

Где преломились их копья.

И в глубинах черных гор

Пробудились боги тьмы.

Мертвые руки тянутся из теней,

Звезды меркнут от ужаса,

Настал Час Дракона,

торжество Страха и Ночи.

1. О спящий, очнись!

Язычки пламени свечей затрепетали, отбрасывая на стены тревожные черные тени, а по бархатным драпировкам пробежала рябь. Но в комнате не чувствовалось дуновения ветра. Четверо мужчин стояли вокруг эбенового стола, на котором лежал сверкающий изумрудный саркофаг. В поднятой правой руке каждый мужчина держал ярко горящую неприятным зеленоватым пламенем черную свечу. Снаружи была ночь, и в ветвях деревьев тоскливо завывал заблудившийся ветер.

В комнате повисла напряженная тишина, по стенам метались тени, и четверо мужчин напряженно всматривались в длинный зеленый гроб, по крышке которого тянулась затейливая вязь иероглифов, которые казались ожившими в неверном свете. Мужчина, стоявший в ногах саркофага, подался вперед и свечой начертал в воздухе загадочный символ. Затем он поставил ее в подсвечник из черного золота и, пробормотав заклинание, которое его спутники не разобрали, сунул широкую белую ладонь в складки своей подбитой горностаевым мехом накидки. Когда он вынул ее снова, всем присутствующим показалось, будто он сжимает в ладони трепещущий сгусток живого пламени.

Остальные трое дружно ахнули, и темнолицый властный мужчина, стоявший в изголовье саркофага, прошептал:

– Сердце Аримана [13] !

Второй воздел руку, призывая его к молчанию. Откуда-то донесся тоскливый собачий лай, и за запертой дверью прозвучали чьи-то крадущиеся шаги. Но никто из присутствующих не отвел взгляда от саркофага с мумией, над которым мужчина в подбитой мехом мантии водил рукой с зажатым в ней огненным кристаллом, бормоча заклинания, которые считали древними еще в те времена, когда затонула Атлантида. Блеск камня слепил их, так что они с трудом различали происходящее. Но вдруг резная крышка саркофага слетела с него, словно сорванная кем-то изнутри, и четверо мужчин подались вперед, глядя на лежащее в гробу скорчившееся тело, иссохшее и сморщенное, обмотанное лохмотьями сгнивших повязок, из-под которых виднелись сухие и тонкие, как прутики, руки и ноги.

13

Ариман – иранистанский бог тьмы. Культ Темного Аримана повсеместно запрещен, так как бог этот считается воплощением абсолютного зла, враждебного всему живому.

– Воскресить вот это? – пробормотал невысокий смуглолицый мужчина, стоявший справа от саркофага, и коротко, саркастически рассмеялся. – Да мумия готова рассыпаться в прах при малейшем прикосновении. Мы – глупцы, если…

– Тише! – сердито прошипел крупный мужчина, сжимавший в ладони самоцвет.

На его широком белом лбу выступил пот, а глаза расширились. Он подался вперед и, не касаясь мумии, возложил ей на грудь сверкающий камень. Затем он отпрянул и напряженно уставился на пылающий самоцвет. Губы его беззвучно шевелились.