Приключения крылатого колеса

– Поддерживаю начальника производства, – сказал он, вставая к трибуне и дюжими руками берясь за ее бортики. – Науку пошевелить следует. Однако же и самим не плошать!

Лет сто назад в ворота тогда еще плюгавого заводишки постучался человек в лаптях и с пустой котомкой за плечами. Но из-под жалкого рубища выглядывала такая могучая грудь и на руках бугрилась такая богатырская мускулатура, что хозяин залюбовался работником. Он поманил богатыря из толпы и самолично впустил в калитку. Поставили нового работника воротить самую что ни на есть тяжелую, конскую работу. И диво: человек управлялся наравне с битюгом, между тем прокорм его обходился хозяину много дешевле, чем прокорм коня.

Это был первый Махов на заводе, прадед Василия Евтихиевича. Так и пошла рабочая династия Маховых. Василий Евтихиевич не последний в этой цепи. К делу привыкает его сын, молодой слесарь.

Василий Евтихиевич – мастер на сборке турбин и садовод-энтузиаст. Он увлек сотни рабочих осушать под Ленинградом болота и разводить фруктовые сады. Увлечение садоводством отразилось даже на его речи: он подворачивает к слову то "московскую грушовку" с ее какими-то чудо-плодами, то "уссурийскую особо зимостойкую". Но на этот раз, против обыкновения, заговорил он не о делах сборки. И про садоводство – ни слова. Василий Евтихиевич повел речь о генералиссимусе Суворове и о крепости Измаил.

– По науке тогдашнего времени, товарищи, Измаил на Дунае, как известно, считался неприступным. И все ж таки Суворов крепость одолел. Спрашивается, с чего он начал? С подзорной трубы. Сперва изучил укрепления врага. Потом выглядел – уже у себя за спиной – природные скалы пострашнее и ну гонять своих солдатиков на них карабкаться. И когда – выразиться по-нашему – техника дела была освоена, протрубили суворовские трубачи штурм Измаила. И пала неприступная фортеция… С турецким султаном сделалось нехорошо. Многие европейские короли расхворались от потрясения нервов… Вот как управлялся с делом русский человек! Но это, товарищи, еще присказка… – Махов помедлил, подогревая интерес слушателей, как делают заправские ораторы, и закончил так: – Подзорная труба – это наша советская наука. Пусть обследует технические кручи, на которые нам взбираться. А тем временем все, товарищи, за учебу: рабочий, мастер, инженер – все. Турбины мы строить умеем, прибедняться нечего. Но ведь сейчас перед нами в турбинном деле – Измаил!

Аплодировали Махову шумно – как видно, высказанные им мысли родились у многих.

А главный конструктор с удовольствием записал в блокноте еще одно ценное предложение:

"Учеба по-суворовски. Повышение квалификации всего завода, чтобы взяться за волжский заказ во всеоружии знаний".

Место на трибуне занял высокий и худой молодой человек с пронзительным взглядом темных глаз. Это был Зубков, бригадир электросварщиков.

С первых же слов он как бы вдруг рассердился – такой нетерпеливой и требовательной была его речь. Зубков призывал турбинщиков к изобретательству – всех поголовно. В изощрениях ума он видел единственную возможность управиться с необыкновенным заказом.

– Зарапортовался, товарищ! – возразили из зала. – Где это видано, чтобы из каждого получился изобретатель? Талант не купишь, это не билет в кино!

Но парень лишь досадливо отмахнулся, и ему не стали больше перечить. Еще в годы блокады Ленинграда узнали на заводе и полюбили этого парня, тогда юного комсомольца. Завод с главным своим оборудованием был эвакуирован на восток, а на берегу Невы остались полупустые корпуса с малоценными станками да горстка рабочих для обслуживания фронта.

Комсомолец Зубков от истощения уже не вставал. Товарищи положили его на верстак возле печурки, в которой еще удавалось поддерживать тепло.

И вот однажды, очнувшись после обморока, Зубков увидел рядом группу солдат в танковых шлемах.

Бронепоезд в цехе – вот тут что! Мощные стволы орудий глядели из башни, но самые башни зияли пробоинами, перекосились и, как видно, потеряли способность вращаться. На борту головного вагона алела яркая, пущенная наискосок торжественная и гневная надпись: "Прорвем кольцо блокады! Смерть фашистским оккупантам!"

"Прорвем блокаду!…" – повторил про себя Зубков, едва не задохнувшись от волнения. Он поманил ближайшего бойца:

– Уже… накопили силы – прорвать?

А тот – ругаться.

И услышал Зубков, что бронепоезд полные сутки простаивает в цехе и не дождется ремонта. Не дозваться рабочих – кто в лежку лежит, а те, что еще на ногах, заняты танками.

– Но довольно, – сказал боец, – теперь только до ночи. Пойдем чиниться на другой завод!

Такого позора для своего завода уже не мог стерпеть комсомолец.

– Подними меня! – потребовал Зубков. – Ставь на ноги! Веди!

Боец опешил, но, взглянув в лихорадочные глаза больного, не посмел ослушаться.

– На боевую площадку!

Боец выполнил и это требование. Поднял сварщика на бронепоезд.

Конечно, держатель с заправленным в него электродом сразу же выпал из рук Зубкова. Комсомолец готов был заплакать от досады. Но среди солдат нашелся сметливый парень, который раздел Зубкова до пояса и принялся своими шершавыми руками разминать ему руки и плечи. Сперва сделал массаж насухо, потом попросил товарищей накапать на ладони спирту. В заключение Зубков получил несколько капель из солдатской фляги и на язык.

– Вот и годен в дело! – весело сказал потрудившийся солдат, и Зубков в самом деле почувствовал неожиданный прилив сил и в ответ рассмеялся счастливым смехом.

Пошла сварка!

Ночью бронепоезд развел пары, но только не для того, чтобы перекочевать на другой завод. Отремонтированный, он опять стал грозой для врагов и возвращался на позиции…

А Федя Зубков выжил. Был безнадежным, и выздоровление его осталось загадкой для медицинской науки.

Теперь Зубков стоял на трибуне, и это был уже не комсомолец Федя, а прославленный мастер своего дела Федор Михайлович. Но горячился он совсем по-комсомольски.

– Машина для Средней Волги, товарищи, – это машина будущего. И без выдумки, без уловки ее не сработаешь… Армия изобретателей тут требуется – армия рабочих умов!

"Отлично сказано", – подумал Иван Петрович и сделал новую запись в блокноте: "Армия рабочих умов".

Инженер из механического цеха, Пчелкин, попал на партийное собрание прямо с поезда. Мастер спорта, он участвовал во всесоюзном соревновании городошников. Когда Пчелкин показался на трибуне, со всех сторон послышались голоса болельщиков: "Ну, каково, с чем воротился?" И когда узнали, что спортсмен занял второе место, ему со смехом и шутками посоветовали: "Подтягивайся, Пчелкин! На кону средневолжская турбина. Это тебе не деревяшки гонять. Курс берем – на первое место в мире!"

Собрание продолжалось. Дерзнули взять слово и те, кто слепо признавал только математические формулы. Они выходили на трибуну и потрясали листком, где доказывалось, что волжский заказ можно выполнить лишь за четырнадцать лет.

Белов выступил и сказал, что голоса, которые только что крикливо разносились по залу, – это голоса Обломовых. И добавил, что такого рода голоса стыдно слышать на партийном собрании.

– Тихоходы… – объявил он. – Эти люди крещены пословицей: "тише едешь – дальше будешь"…