Приключения Оги Марча

В качестве зятя Магнуса и по собственному желанию Саймон был в хороших отношениях с лейтенантом Наззо, хотя среди полицейских имелись и более привлекательные личности. Не представляю, как Наззо это удалось. Полицейскому, который даже посреди шутливой беседы железной рукой берет тебя за плечо, словно при аресте. Однако лейтенант Наззо оставался типажом Валентино [165] , хотя был рыхловат и лицо его после сна долго хранило отпечаток подушки. Мы ходили с ним в «Шез-Паре» - впятером, пока я не начал приглашать Люси Магнус, тогда нас стало шестеро, - ели спагетти и куриную печенку, запивая искрящимся бургундским или шампанским; лейтенант же поглядывал по сторонам как знаток, пришедший из лучшего ночного клуба. Его жена выглядела как женщина на пробации [166]– обычное дело с полицейским лейтенантом. Даже для жены. Будучи итальянцем, он привез с собой стиль древней цивилизации. Так поступают многие из них. Отрубить голову Мазаньелло [167] , повесить выдающихся адмиралов, как сделал Нельсон в неаполитанской гавани. Думаю, все это скрывалось за доброжелательностью лейтенанта, сидевшего в приятной атмосфере «Шез-Паре», смотревшего выступления Ве- лоза и Иоланды [168] и полуголых девиц, которые толком не знали, что делают, но предполагали, будто такое может понравиться усталым мужчинам, решившим отдохнуть. Во всяком случае, этот ночной клуб считался лучшим. Саймон и Шар- лотга посещали его часто - ради деловых знакомств и контактов, а также чтобы их фотографировали при свете вспышек, смеющихся, постановочно обнимающихся, со знаменитостями за столиком - певицей в открытом вечернем платье, с запрокинутым подбородком и великолепными зубами, или главой банка с бокалом в руке - и назавтра снимок появлялся на первой полосе.

165

Рудольф Валентино (1895-1926) - знаменитый американский актер, играл романтических героев в немом кино.

166

Пробация - вид условного наказания, при котором осужденный остается свободным до повторного правонарушения.

167

Мазаньелло (сокр. от Томазо Аньелло)( 1620-1647) - рыбак, возглавивший антииспанское восстание в Неаполе; был убит вице-королем.

168

Фрэнк Велоз и Иоланда Касадза - известные танцоры, муж и жена, некоторое время выступали в Чикаго; в 1930-е гг. переехали в Голливуд, где с успехом снимались в кино.

Саймон быстро понял важность таких тесных контактов для бизнеса. Разве президент США не провел бессонные ночи в Ялте, потому что Сталин первые два дня не улыбался? Он не мог иметь отношений с человеком, который не поддается обаянию или ведет дела, не симпатизируя партнеру. Должна быть любезность в общении и дружелюбие, чтобы прийти к согласию в решениях, не всегда приятных, и тут может помочь личная притягательность. Вот это Саймон хорошо знал - как понравиться, изловчиться и достичь соглашения с людьми своего круга.

Но я возвращаюсь к середине лета, к самому тяжелому для него времени, когда его терзала возможность обанкротиться; не сомневаюсь, тогда он признался себе, что на самом деле испытывает страх перед Магнусами и боится взятой на себя ответственности. Чувствуя это, я большую часть времени проводил с ним. Не скажу, что никогда прежде мы не были столь близки - он упрямо держал мысли при себе, - но раньше так много не общались. С раннего утра до вечерних сумерек я ездил с ним в машине, останавливаясь в нужных местах - в центре, профсоюзном объединении, банке, маркетинговой конторе на Саут-Уотер, которой управляла Шарлотта по просьбе дяди Робби; на кухне в доме Магнусов, где чернокожая кухарка делала нам сандвичи, или в отдаленной комнате с супружеской постелью - брак все еще таили от близких родственников. За этой дверью глазам открывалась роскошная обстановка. Для молодых комнату отремонтировали, поставили торшеры с шелковыми абажурами, положили коврики у кровати, повесили плотные шторы, скрывавшие вид на переулок и городское варварство - как делают в палаццо, чтобы внутрь не проникал запах канала, - постель устлали атласным покрывалом, а на валик положили дополнительные подушки.

Чтобы сократить путь до комода, Саймон шел прямо по кровати. Он переодевался, оставляя вещи там, где они упали или были скинуты, пинком посылал туфли в угол и нижней рубашкой вытирал пот с нагого тела. Иногда за день он менял одежду три-четыре раза, а другие дни проводил в офисе безразличный и вялый и, просидев в молчании несколько часов, вдруг вставал и говорил:

– Давай-ка валить отсюда.

Порой вместо того, чтобы ехать домой переодеваться, он сворачивал к озеру.

Мы отправлялись к Норт-авеню, где любил купаться покойный председатель. Помнится, он тогда плавал на спине, а я вставлял ему в рот зажженную сигарету. Небрежно разведенные в прыжке ноги Саймона, неловкие движения рук наводили меня на тревожную мысль: не прыгает ли он в воду с мыслью никогда не выныривать, не хочет ли испытать - не лучше ли там остаться навсегда? Всплывал он осунувшийся, ловя ртом воздух, с покрасневшим лицом. Я знал, что искушение никогда больше не показываться на поверхности у него велико. Скрывая это подспудное желание, он плавал вдоль берега, угрюмый, с разглаженными водой жесткими волосами, совершая иногда броски истинного мастера; потом начинался отлив, и множество людей, черные точки на горизонте, спокойная гладь моря - все тонуло в пламенеющих небесах.

Мой брат в водной стихии был подобен Александру в опасном Сиднусе, в холодных струях которого он простудился; я же стоял на берегу в полосатых плавках, готовый в любую минуту прийти на помощь. Вместе с ним я никогда не плавал. Дрожа, брат поднимался по лестнице, слепни жестоко жалили тело, от шума прибрежной ярмарки кружилась голова, и я помогал ему вытереться насухо. Он опускался на камни как больной человек, но, согревшись и придя в себя, с большими, налитыми кровью глазами начинал откровенно приставать к женщинам и девушкам, и если кто-то тянулся за сливой из принесенной на пляж сумочки с завтраком, для него это означало что-то вроде влечения Пасифаи [169] . Потом, стукнув меня по плечу, он мог вдруг завопить как резаный:

169

Пасифая - дочь Гелиоса, жена царя Миноса, мать Минотавра, которого родила от быка.

– Только взгляни на пузо у этой телки!
– совсем забыв, что не только женат, но и помолвлен - прилюдно, на приеме в отеле.

Но он не думал об этом. Он думал о возможностях нового «понтиака», стоявшего у Линкольн-парка, о наличных деньгах; о том, что произойдет на какой-то улице, в каком-то доме, в какой-то комнате и никак не отразится на последующих событиях этого дня. Саймон становился вспыльчивым и похотливым, что проявлялось в поведении, и походке, и наклоненной вперед голове, напряженной шее, как у борца, которого побили, но не сломили, а лишь растревожили.

Несмотря на новое положение, Саймон вел себя на пляже Норт-авеню как и все остальные (хотя это был всего лишь мощенный камнем район порта); место не престижное, сюда ходили грубые парни, боевые фабричные девушки, продавщицы, шлюхи с Кларк-стрит и девицы из дансинга. Поэтому Саймон не выбирал выражений:

– Ты мне нравишься. Пойдем?

Никакой игры, никаких ухаживаний, прямо и просто. В самом факте такого поведения, возможно, не было ничего неприличного - напротив, оно внушало благоговение, страх и сексуальный трепет, женские сердца бились сильнее, и желающих было предостаточно. От жары темно-лиловые глаза Саймона становились почти черными, но девушки обычно не боялись его - в нем чувствовалась сила, он был красив. И уж не знаю, в каких душных комнатах, за какими плотными шторами оставлял он следы своих босых ног, а ведь еще год назад он даже не взглянул бы второй раз на подобных девок.

Я не имел понятия, куда он ходил, но, думаю, ему требовались такие преимущества передо мной в обмен на жертвоприношения. Да, ведущие исполнители вызывают раздражение, которое не каждому спустишь с рук. Они разыгрывают из себя богов перед сенатом, как кровавый Коммод [170] , или соревнуются с жокеями и борцами, словно Каракалла [171] , зная, что где-то записываются грехи и готовится их падение. Нечто похожее происходило с Саймоном, это я и раньше видел, когда в «Шез-Паре» он надел дамскую шляпку и танцевал в ней, или притащил меня на холостяцкую вечеринку, где две голые акробатки выделывали разные трюки с фаллоимита- торами. От цирковых штучек он дошел до собственной аморальности, действуя подобно многим другим, но из-за силы и яркости личности всегда выделялся и играл ведущую роль.

170

Луций Коммод - сын императора Марка Аврелия, римский император (180-192); утверждал перед сенатом, что является воплощением Геркулеса; появлялся перед народом в львиной шкуре.

171

Каракалла - римский император (186-217); отличался крайней жестокостью.

– А ты? Как твои дела?
– спрашивал Саймон.
– Что за малышка живет на твоем этаже? Это из-за нее ты стал таким увальнем? Ее зовут Мими? Кажется, она легко идет на сближение.

Я это отрицал, но он не верил.

Мими, в свою очередь, заинтересовалась Саймоном.

– Что его гложет?
– любопытствовала она.
– Это он плакал в туалете? Зачем он так шикарно наряжается? В чем дело? Это из-за женщины?

Несмотря на злой язычок, она была готова признать в нем личность - ей нравились экстравагантность и неприрученность.

Однако Саймон не был сломлен, не впал в безрассудное отчаяние. Нет, у него были и победы. Лето породило застой в делах, и вполне естественно, что он терял деньги. Шарлотта, талантливая деловая женщина, умная советчица, спонсор, консультант, давала ему то, что объединяло их больше обычного супружества. Хотя он и воевал с ней и с самых первых дней рычал и ругался, говоря ужасные вещи, Шарлотта все мужественно выдерживала. Внимательный наблюдатель мог заметить, как вначале она отшатывалась от него в ужасе, но потом смирялась, помня о самом главном: ему предназначено стать богатым и могущественным. Даже его жестокость, когда он вопил: «Ах ты, глупая корова!», подтверждала это. При этих словах она нервно смеялась, тем самым вызывая в нем раскаяние; он понимал, что такие сцены всегда выглядят комедийно. Раньше он никогда не забывал в конце усмехнуться, даже если его глаза метали молнии. И теперь делал это всякий раз, когда оба могли вот-вот взорваться, чтобы вернуть состояние, которое можно было бы назвать грубоватой нежностью. Но главная задача Шарлотты и причина ее усилий заключалась в стремлении сделать их союз прочным, создав большое состояние. Она сказала мне:

– У Саймона талант бизнесмена. То, чем он сейчас занимается, - в то время он уже делал деньги, - пока ерунда.

Заговаривая об этом, она словно вступала на особую территорию, где исчезали различия между полами: слишком велика была пробуждаемая к жизни сила. Не мужское и не женское начало. Вспоминается мольба жены Макбета: «Пусть женщина умрет во мне!» Просьба суровая, но предстоящее еще труднее, и это делает душу бесполой.

Ни женские украшения и безделушки, ни платья, ни отделка квартиры, ни его флирт не имели для нее решающего значения. А вот когда дело касалось банка, акций, налогов, они, склонясь голова к голове, все подробно обсуждали; серьезные расчеты и тайные соображения являлись основой, на которой создаются реальные состояния и складываются крепкие супружества. Хотя Шарлотта постоянно напевала песенки вроде «Моих голубых небес» или «Конца летней любви», занималась ногтями, меняла прически, эти суетные занятия никогда не поглощали ее целиком. Все было связано воедино. Она относилась к себе с должным вниманием - и даже более того: высокие каблуки, тонкие чулки, великолепные костюмы, шляпки, серьги, перья, матовый макияж, а также электролизные ванны, кремы и прочие ухищрения, подогревающие мужской интерес. Шарлотта этим не пренебрегала и, обладая врожденным достоинством, могла моментально стать привлекательной. Но изначальное недоверие к подобным приемам помогало ей безошибочно определять фальшивые и незначительные вещи. Она не выбрала бы в мужья молодого человека с картинки у себя на рояле, как не выбрала бы школьника; перед ней стояла определенная цель, ради которой она была готова перенести любую грубость, безрассудство, резкость, скандалы. Все это она обдумала заранее, и ей не пришлось долго ждать, чтобы увидеть такое воочию; возникнув в сознании, теперь ее представление воплотилось в реальной жизни.