Приключения Перигрина Пикля

Я намеревалась искать пристанища, как и раньше, за границей; но исполнению этого плана воспрепятствовал приступ болезни, во время которой меня навестили мой врач и кое-кто из родственников, в том числе троюродная сестра; мой муж заставил ее служить его интересам, посулив щедрое вознаграждение, если она уговорит меня пойти навстречу его желаниям. В этом деле ей помогал доктор, мой друг, человек умный и мной уважаемый, несмотря на то, что мы часто расходились с ним во мнениях. Одним словом, мне непрерывно докучали все мои знакомые; они, а также отчаянная нужда в деньгах принудили меня принять предложенные условия, и я снова согласилась нести обязанности жены.

В дом мужа меня отвез мой старый друг, джентльмен лет за пятьдесят, отличавшийся удивительным умом и способностями. Он был приятнейший собеседник, веселый и добродушный, и внушал мне искреннее уважение. Одним словом, его совету я придавала большое значение, ибо он был продиктован опытом и бескорыстной дружбой. Вне сомнения, он искренно заботился о моем благополучии, но, будучи превосходным политиком, хотел сочетать мою выгоду со своими собственными желаниями, потому что я помимо своей воли воскресила его сердце. Поскольку же он думал, что я вряд ли благосклонно отнесусь к его чувству, если буду беспрепятственно встречаться с другими поклонниками, он и посоветовал мне отказаться от свободы, прекрасно зная, сколь легко убедить моего мужа изгнать из дому всех соперников; в этом случае он не сомневался, что ему удастся постепенно завоевать мою любовь. Он признавал одну извечную истину: если два человека разного пола вынуждены жить в пустыне, где, кроме них, нет других людей, — они натурально и неизбежно почувствуют склонность друг к другу.

Насколько правильна эта гипотеза — предоставляю судить любознательным людям; если мне будет позволено решать по собственному разумению, я думаю, что пара, находящаяся в таком положении, способна питать взаимное отвращение в силу неизбежности этого союза, если только он не является следствием любви и уважения друг к другу. Как бы то ни было, но я воздаю должное этому джентльмену за его план, искусно задуманный и ловко проведенный. Но впоследствии я обнаружила такую же хитрость и ловкость, как и он сам, хотя сначала я не поняла его уловки; тем более непонятен был этот умысел его лордству.

Немедленно вслед за новым соглашением меня перевезли в поместье, принадлежащее мужу, и я была настолько простодушна, что рискнула, не имея при себе слуги, на которого могла бы положиться, отдаться в руки его лордства и X., подлости которого я страшилась; тем не менее мои опасения крайне возросли, когда я вспомнила, что не в его интересах оставить меня жить в доме, где я могу наблюдать за его поведением; и мне пришло на память, что в этом самом доме на протяжении короткого времени дважды начинался пожар, причем X. подозревали в поджоге, так как огонь уничтожил ящик с какими-то бумагами. Правда, это обвинение так и осталось недоказанным; быть может, он и не был виновен в поджоге, но тем не менее это повлияло на мое душевное состояние в такой степени, что сделало меня самой несчастнейшей из смертных. В страхе я пребывала до той поры, пока не принес мне облегчения приезд мистера Б. — достойного, прекрасного человека, которого пригласил мой муж и который, мне кажется, не допустил бы жестокого обращения со мной. Через несколько недель приехал также доктор С. со своей женой, посетившие нас согласно своему обещанию; было решено предпринять увеселительную поездку в Танбридж и по возвращении проверить счета X.

Последняя часть проекта пришлась не по вкусу нашему достойному управителю, решившему опрокинуть весь план целиком, в чем он и преуспел. Мой муж внезапно восстал против предполагаемой прогулки и настоял на том, чтобы я осталась дома; при этом он не объяснил причин такого решения; его физиономия омрачилась, и целых три дня он не открывал рта.

В конце концов однажды вечером он вошел в мою спальню, куда уже имел свободный доступ, держа шпагу подмышкой; насколько я помню, она была обнажена. Я не могла не обратить внимания на это смутившее меня обстоятельство, которое тем более меня взволновало, что ему предшествовал приступ мрачного раздражения. Тем не менее я притворилась, будто не придаю этому значения, и, отпустив горничную, улеглась в постель, так как себе самой стыдилась признаться в том, что ощущаю страх перед человеком, которого презираю. Но тело оказалось слабее духа. Я почувствовала дурноту, и пришлось позвать слуг, а муж, испуганный моим состоянием, побежал вниз к миссис С., которая уже легла спать, и, сильно взволнованный, сообщил ей, что мне очень плохо и что, по-видимому, я испугалась его появления со шпагой.

Эти слова привели в смятение леди, и в мою спальню она вбежала полуодетая, а затем спросила его на лестнице о том, что побудило его взять с собой шпагу; на это он ответил, что намеревался поохотиться за летучими мышами. Верю и надеюсь, что он хотел только меня устрашить, но тогда у меня были другие предположения. Миссис С., одевшись, просидела всю ночь у моей постели и дала обещание не покидать меня, пока не рассеется опасность, подстерегающая меня в этом доме, куда я вернулась главным образом благодаря уговорам ее и доктора; ибо мой муж докучал им бесконечными просьбами, торжественно заявляя о своей страстной ко мне любви: ему-де, говорил он, нужно только одно — чтобы я сидела за его столом, была хозяйкой в его доме и госпожой его состояния. Благодаря таким уверениям, неоднократно им повторяемым с самым искренним и добродушным видом, они сочли его прекраснейшим человеком и воспользовались своим влиянием, чтобы расположить меня в его пользу. Так бывало со многими людьми, имеющими лишь слабое понятие о его нраве, но, по мере того как они знакомились с ним ближе, неизменно обнаруживалось их заблуждение.

Доктор, возвратившись из Танбриджа, куда он поехал один, нашел меня больной, в постели, а всех остальных в смятении. Удивленный и озабоченный, он стал укорять моего мужа, признавшегося, что причиной его неудовольствия и беспокойства была ревность. X. ему-де сообщил, будто я гуляла утром с мистером Б. и что наши отношения не вызывают сомнений также и по другим наблюдениям. Это обвинение было опровергнуто, как только решили допросить обвинителя в присутствии всех нас. Он явился пьяный, несмотря на то, что было утро, и повторил свое сообщение, заявив, будто получил сведения от человека, пришедшего из города вешать колокола и давно вернувшегося в Лондон.

Таков образец его лукавства, которое не покидало его даже во хмелю. Если бы он сослался на кого-нибудь из слуг, можно было бы устроить очную ставку и уличить его во лжи. Итак, хотя он не мог быть обвинен по закону, стало очевидно, что он сам распространял гнусные слухи, которые привели мистера Б. в такую ярость, что с большим трудом ему удалось сдержать себя и не прибегнуть тут же к рукоприкладству; он отказался от такой расправы как недостойной для себя. Дело кончилось тем, что его лордству предстояло выбирать между мною и X., так как я твердо решила не жить под одной кровлей с этим клеветником.

Когда ему был предложен такой выбор, он рассчитал своего слугу, и мы вернулись с доктором и миссис С. в Лондон. Я питала такой страх и отвращение к поместью, хотя оно и было одним из самых живописных в Англии, что не могла там жить. Мы переехали в дом на Бонд-стрит, где, по совету друзей, я прилагала все усилия, чтобы поддерживать в муже хорошее расположение духа, но все мои старания оказались тщетными, и он, всегда капризный, раздражительный и несносный, в это время сугубо злобствовал. Мне редко разрешалось выходить из дому, а у себя я не принимала никого, кроме старого моего друга, о котором упоминала выше, и доктора с женой, но в конце концов и встречи с доктором были мне запрещены.

Однако время от времени мне удавалось встречаться с тем последним моим благожелателем, к которому я питала доброе чувство в благодарность за великодушное ко мне отношение. Не его была вина, что я пришла к соглашению с моим мужем, так как сам он отличался крайней щедростью, но я отказалась ею воспользоваться. С моей стороны было бы не по-дружески, неблагородно избегать в ту пору, когда я была обеспечена, общения с человеком, поддержавшим меня в беде. Мне кажется, нужно быть чрезвычайно щепетильным и застенчивым, когда нуждаешься в помощи, но если она оказана, не следует забывать о том, кому ты обязан. И никогда в жизни я не была столь огорчена, как в тот день, когда услышала, что этот джентльмен не получил письма, в котором я благодарила его за последнее доказательство его дружбы и щедрости, которой я имела случай воспользоваться, так как с той поры я узнала, что он заподозрил меня в пренебрежении к нему.

Но возвратимся к моей жизни на Бонд-стрит. Я выносила ее три месяца, в течение которых жила, окруженная шпионами, нанятыми следить за моимповедением, и претерпевала всяческие унижения, какие только может изобрести злоба, власть и глупость. Столь смешон и безрассуден был мой тиран, предававшийся своей меланхолии, что, по его словам, ревновал бы даже к Хейдигеру, раз нет другого мужчины, вызывающего подозрения. Он рассчитывал проводить все время со мной tete-a-tete; когда же я жертвовала развлечениями ради столь приятных свиданий, он никогда не упускал случая поссориться, придираясь к самым невинным моим словам; а когда я старалась не обращать внимания на эти неприятные недоразумения и бралась за книгу или письмо, он беспрестанно докучал мне и терзал меня, называя капризной, сердитой и угрюмой.