Приключения Перигрина Пикля

Измученная этим возмутительным поведением, я поведала обо всем доктору С. и его жене, сказав, что я не хочу и не могу терпеть подобное обхождение. Доктор увещал меня примириться с судьбой, а миссис С. молчала. Пока я колебалась, остаться мне или уйти, доктор однажды за ужином повздорил с моиммужем, который пришел в такую ярость, что я боялась идти с ним спать. Когда он проснулся на следующее утро, его лицо выражало неистовое бешенство, и я подумала, что он и в самом деле сошел с ума.

Это обстоятельство укрепило меня в решении убежать из дому. В соответствии с этим я переехала на Секвил-стрит — в дом, где я жила, будучи вдовой. Отсюда я послала герцогу Л. письмо, умоляя его сообщить мужу о моем местопребывании, о причинах ухода и о моем намерении всеми средствами защищаться от его домогательств. В первую ночь после бегства я улеглась в постель с таким удовольствием, какое напоминало радость мужчины, идущего спать с любовницей, которой он тщетно добивался в течение долгого времени. Так веселилась я, избавившись от ненавистного супруга!

С этой квартиры я вскоре переехала на Брук-стрит, где мне недолго предстояло вкушать сладость побега; с требованием возвратиться явился новый управитель, нанятый мужем на место X. Этот джентльмен, имевший прекрасную репутацию, привел столько разумных доводов и с таким чистосердечием исполнял свою обязанность, что я согласилась на его посредничество в нашей ссоре, и еще раз состоялось примирение, хотя его лордство стал проявлять недовольство еще до окончания наших переговоров; в результате он поехал со мной в Бат, куда я отправилась для поправки здоровья, так как чувствовала себя очень плохо.

Это соглашение возымело странное действие на моего поклонника. Он, который неоднократно повторял, что ни одна женщина не может его увлечь до такой степени, чтобы причинить ему страдания, терзался, как несчастный влюбленный, лишившись возможности меня видеть, и держал себя совсем не так, как раньше воображал. Его слова и поступки были безрассудны от отчаяния; он мне сказал: «Это как бы скрутило все струны моего сердца и вырвало их из тела». Я никогда не сделала бы такого шага, но, клянусь, я верила ему, когда он говорил совсем иное, и его собственное заявление побудило меня отказаться от него, а теперь было уже поздно менять решение.

В поездке в Бат меня сопровождала очень милая молодая леди, с которой я весело развлекалась в этом городе, что в некоторой степени, избавляло меня от надоедливого общества моего любезного супруга. Отсюда мы отправились в его поместье, где провели несколько месяцев, а затем снова вернулись в наш дом на Бонд-стрит. Здесь, когда я заболела и слегла в постель, мое нездоровье было приписано тайному разрешению от бремени, хотя я находилась под одной кровлей с мужем и была окружена его слугами.

Пока я была больна, муж — надо отдать ему справедливость — ухаживал за мною с величайшим вниманием; как я уже упоминала, тревогу его можно объяснить в подобных случаях только странной непоследовательностью его натуры. Если бы он мог отвечать за свои поступки, я предположила бы, что он постарался довести меня сперва до горячки, чтобы затем проявить любовь и заботливость. Поправившись, я начала выходить, встречаться с людьми, и мне жилось бы спокойно, если бы только он был доволен. Но, по мере того как мне становилось лучше, исчезало его хорошее расположение духа, и в конце концов он изгнал из дому всех, чья беседа скрашивала мою жизнь.

Я часто укоряла его за такие злобные выходки, заявляя о своем желании жить с ним мирно и прося, чтобы он не вынуждал меня нарушить наш договор. Он был глух ко всем доводам, упорствуя в своих преследованиях. Наконец, после многих ссор я покинула его дом, твердо решив выносить любые лишения, но не допускать, чтобы он снова начал меня тиранить.

В этом году произошло печальное событие, причинившее мне горе и навсегда оставшееся в моей памяти. Я имею в виду смерть мистера Б., с которым, как я неоднократно упоминала, у меня установились близкие отношения с первого дня нашего знакомства. Это был неоценимый человек, обещавший стать украшением своего века. Он мне оказывал самое дружеское расположение, и его уверенность в моей честности, почерпнутая из опыта, убедившего его в моей правдивости, была такова, что, по его словам, он поверил бы любому моему утверждению даже в том случае, если бы оно противоречило свидетельству его собственных чувств. Таковы были наши отношения, и, разумеется, потеря его не могла оставить меня равнодушной; мою скорбь не выразишь словами, и хотя мягкая рука времени сгладила ее остроту, но я никогда не перестану чтить его память с самым нежным чувством.

В последний период моей совместной жизни с мужем я согласилась с целесообразностью получить парламентский акт, который давал бы ему возможность уплатить долги. Для этого было необходимо отказаться от притязаний на выплату мне содержания при раздельном жительстве, на каковое содержание я по юридическим основаниям имела права; от этих прав надлежало отказаться, поскольку они препятствовали упомянутому плану, тогда как другие мои притязания оставались в силе. Когда дело близилось к завершению, мой муж весьма «великодушно» стал настаивать на моем полном отказе от содержания; я не согласилась, ибо это его обязательство являлось для меня единственным средством борьбы с его дурным обращением, и он не пожелал приводить в исполнение свой план, хотя никого этим не наказывал, кроме себя. Меня же он обвинил в нарушении слова после того, как якобы я ввела его в большие издержки.

Это обвинение в нарушении слова — пусть мне докажут, что я его нарушила! — сильно раздражило меня; я сама предложила такой план для его же выгоды, хотя хорошо знала, что исполнение плана ставит под угрозу получение мной содержания. Мое негодование еще более возросло благодаря поведению мистера Г., который постоянно заявлял о своем внимании ко мне и вслед за последним моим соглашением с мужем взялся примирить меня с отцом; но когда его спросили об этом последнем моем разногласии с мужем и захотели узнать, кто виноват, я или его лордство, он не пожелал быть судьей, отказался от прямого ответа и лукавыми «гм» и «ну» выразил порицание моему поведению. И, однако, этот самый человек, когда я доверительно сообщила ему о намерении снова уйти и прямо спросила его мнение по этому поводу, как будто согласился с моими доводами в таких примечательных выражениях: «Мадам, если бы я думал или надеялся, что милорд исправится, я бы упал на колени и просил вас остаться; но я не надеюсь, а потому ничего не могу сказать».

Если тогда он мне потворствовал, то почему же он не одобрил моего поведения, когда я добивалась только справедливости? Но он зависел от моего мужа, и потому я извиняю его равнодушие (чтобы не сказать — недружелюбие). Действительно, он должен был остерегаться, как бы не оскорбить его лордство, который иной раз срывал на нем гнев, вызванный другими; так было в результате одного маленького приключения, имевшего место примерно в это время.

Благовоспитанный, веселый молодой человек, близкий родственник моего мужа, случайно был у нас как-то вечером, когда по соседству начался пожар, и мы решили поужинать в таверне en famille [67] . Проведя вечер очень приятно, этот молодой человек, шутливый по натуре, поцеловал нас на прощание. Моего мужа, уже раньше ревновавшего меня к своему родственнику, очень рассердил этот пустячный случай, но он благоразумно подавлял свое раздражение, пока не вернулся домой, где гнев, распаленный шампанским, возбудил его в такой мере, что он набросился на неповинного Г. и в бешенстве схватил его за шиворот, хотя тот не имел никакого касательства к виновнику всей истории.

67

В семейном кругу (франц.).

Этот сумасбродный поступок в довершение всего, что я вынесла, укрепил мое решение снова уйти. И по сей день мой муж ругает своего родственника как непосредственного виновника моего бегства, вместо того чтобы обвинять самого себя в безумии и безрассудстве. Когда я укрылась в доме на Парк-стрит, он подговорил всех моих поставщиков, не исключая и пекаря, не открывать мне кредита, заявив, что не будет платить мои долги. Трудное положение, на которое я была обречена этим «великодушным» распоряжением, а также размышление о перенесенных испытаниях и о том, что грозит мне в будущем благодаря его капризам и грубости, потрясли мое здоровье, и я вновь опасно заболела.

Все же моя натура справилась с болезнью, и врачи предписали мне для поправки здоровья жить за городом; итак, я должна была содержать два дома, когда мне не хватало средств на содержание одного, и завести коляску, так как мне были не по карману расходы на наемную карету, а кредитом я пользовалась, несмотря на распоряжение моего мужа.

Укрепив здоровье, я вернулась в город и повидалась с друзьями, никогда не покидавшими меня в несчастье, а летом перебралась в Эссекс, где прожила несколько месяцев в полном покое, не потревоженная тираном, дававшим мне по временам годовую передышку. Здесь, смотря по желанию, я ездила верхом или в экипаже, взятом мною в пользование; я проводила время с моим возлюбленным и еще с одним джентльменом, очень приятным собеседником, впоследствии оказавшим мне особые услуги.