Приключения русского дебютанта

— Говоришь, у тебя был роман с классной американкой в Нью-Йорке? — немного натужно поинтересовался Костя.

— И не с одной, — не моргнув глазом, заявил Владимир. — Но одна оказалась лучше других, как это обычно и бывает.

— Верно, — согласился Костя. — Я всегда мечтал поехать в Нью-Йорк, найти там самую хорошую женщину на свете и поселиться с ней в большом доме на окраине города.

— В центре жить лучше, — со знанием дела заметил Владимир. — К тому же самые хорошие женщины редко бывают самыми интересными. Эти качества редко сочетаются, тебе не кажется?

— Кажется. Но если хочешь завести детей, то лучше найти хорошую и плевать на все остальное.

— Детей? — Владимир рассмеялся.

— Ну да, следующей весной мне стукнет двадцать восемь. Гляди. — Костя нагнул голову и дернул себя за седые волоски, росшие посреди макушки — Нет, конечно, я бы предпочел жену, которая ходила бы со мной на концерты, в музеи и, если ей уж сильно захочется, на балет. И чтобы была начитанной и детей любила, понятное дело. И умела вести хозяйство, ведь дом-то я хочу большой. Но вряд ли можно многого ожидать от красивой американки вроде той, о которой ты рассказывал.

Владимир вежливо улыбнулся. Подняв два пальца, он завладел вниманием проходившего мимо официанта и указал на пустые бокалы.

— А в Петербурге у тебя кто-нибудь есть? — спросил он Костю.

— Мама. Она совсем одна. Отец умер. И мама медленно умирает. Цирроз. Эмфизема. Маразм. А пенсия тринадцать долларов. Я отсылаю ей половину зарплаты, но все равно сердце не на месте. Надо бы, наверное, перевезти ее сюда. — И Костя вздохнул тем опустошающим легкие вздохом, который был знаком Владимиру по русским клиентам в Обществе им. Эммы Лазарус. Светловолосый гангстер явно расчувствовался, вспомнив свою маму.

— А ты не думаешь вернуться в Россию? — спросил Владимир и тут же пожалел, что затронул эту тему: меньше всего ему хотелось, чтобы Костя уехал.

— Каждый день думаю. Но ни в Питере, ни в Москве мне не платили столько, сколько здесь. Конечно, там тоже есть мафия… — В наступившей паузе оба задумались над этим особенным, ужасным словом. — Но там куда опаснее. Все, чуть что, хватаются за стволы. Здесь спокойнее. У столованцев лучше получается поддерживать порядок.

— Да, Сурок показался мне приятным человеком. Вряд ли здесь кому-нибудь придет в голову вредить ему. Или его подчиненным.

Костя засмеялся, наматывая галстук на руку, словно мальчишка.

— Ты пытаешься меня о чем-то спросить? — Третья порция коньяка возникла на столе без приглашения. — На самом деле здешние болгары не в восторге от того, что Сурок отхватил лучший кусок на рынке стриптизерш. Но эти разногласия легко решаются за парой бутылок вот этого… — Костя поднял бокал. — И никакой стрельбы.

— Вот и хорошо, — подытожил Владимир.

Костя посмотрел на часы:

— У меня скоро встреча. Но мы еще с тобой выберемся вместе в город, и не раз. Да, кстати, ты бегаешь?

— Бегаю? — переспросил Владимир. — Ты имеешь в виду — за автобусом?

— Нет, для укрепления физической выносливости.

— С физической выносливостью у меня полный завал.

— Тогда решено. Со следующей недели начинаем бегать. За нашим поселком есть отличная тропинка. — Они пожали друг другу руки, и Костя написал на салфетке адрес кафе экспатриантов.

Кафе называлось «Юдора Уэлти» [26] . Затем Костя подтвердил свою отличную спортивную форму: резко вскочив, выбежал на улицу и в мгновение ока скрылся за углом.

26

Юдора Уэлти (1909–2001) — американская писательница и фотограф; известность принес ей роман «Дочь оптимиста».

Владимир притворно зевнул, допил коньяк и жестом попросил счет, составивший чуть более трех долларов. Настало время знакомиться с гринго.

3. Писатель Коэн

Подвал с «Юдорой Уэлти» Владимир отыскал как раз к середине тягучего гастрономического безвременья между обедом и ужином — в ресторане обреталось всего шесть душ. Пещерообразный зал наводил на мысль, что место, где ныне располагалось заведение для тоскующих по родине экспатриантов, в былые времена использовалось в иных целях — например, в качестве камеры пыток, где католики и гуситы по очереди подвешивали друг друга за волоски в носу к цилиндрическим сводам. Ныне о мученической религиозности напоминал лишь рекламный плакат: поджаренная рыба-ангел на листьях спаржи.

У входа в зал Владимира встретила официантка, молодая дерганая американка с короткими, с проседью, волосами и в юбке, напоминавшей шотландский килт. У нее были дурные манеры, к Владимиру она обращалась «родной»: «Присаживайся, родной». И в придачу была южанкой.

Владимир принялся изучать меню и соратников по позднему обеду. Слева от него, за столом с Дюжиной пустых пивных бутылок, сидели четыре девушки. Одеты они были для температуры градусов в двадцать: «мартенсы», вельветовые штаны и майки разнообразных мрачных оттенков — больничного, нарколептически-серого и черного, как бездна. Разговаривали девушки очень тихо, так что Владимир не мог разобрать ни слова, и все четверо выглядели до боли знакомо. Уж не учился ли он с ними вместе в Средне-Западном колледже? Владимира подмывало пробурчать название колледжа, чтобы посмотреть, какова будет реакция.

Последний из посетителей был настоящим красавцем: статный, широкоплечий, с львиной светло-каштановой гривой — неоспоримым признаком здоровья, колоколом опускавшейся на спину. Если у ценителей человеческой красоты и могли возникнуть претензии к этому джентльмену, то лишь касательно носа с легкой горбинкой — зачем скрещивать орла и льва? — а также нелепого пушка на подбородке. Парню пошла бы борода либо бритые щеки, но только не этот тощий мох.

Красавец что-то строчил в блокноте, на столе перед ним стояли в ряд непременные пустые бутылки, в недрах пепельницы на автопилоте дымилась сигарета. Время от времени взгляд парня блуждал по ресторану, небрежно минуя столик, облюбованный противоположным полом.

Владимир заказал запеченную свинину и мятный джулеп [27] .

— А что это за пиво, которые тут все пьют? — спросил он официантку.

— «Юнеско», — ответила она, улыбаясь и по вопросу легко определив, что Владимир здесь новичок.

— Ах да. Одно пиво.

Покопавшись в сумке, он достал толстый, потрепанный блокнот, наследие школьных времен; на страницах мелькали то стихотворение, то прозаический отрывок. Владимир швырнул блокнот так, чтобы его витой позвоночник звякнул о стол, а затем постарался изобразить полнейшее равнодушие, когда девушки за соседним столиком и молодой Хэмингуэй на другом конце ресторана уставились на него. Вынув мраморный «паркер» с логотипом материнской компании, Владимир улыбнулся. Улыбка адресовалась ручке.

27

Коктейль на основе виски или коньяка, с водой, сахаром и мятой.

Те, кто наблюдал за Владимиром годами, не обнаружили бы в его мимике ничего примечательного: улыбка, как всегда, расползлась по лицу, оседая на выпяченной нижней губе и в безмятежных зеленых глазах. Но Владимир (возможно, начитавшись плохих романов) верил, что улыбка способна рассказать целую историю, если вдобавок в нужные моменты вздыхать и благодушно качать головой. В данном случае Владимир надеялся выразить следующее: «Да уж, мы с этой ручкой много чего повидали. В те странные, отчаянные годы мы помогли друг другу не развалиться на части. Порт-Ланд, штат Орегон; Чэпел-Хилл в Северной Каролине; Остин в Техасе и, конечно, Седона, штат Аризона. Может, еще Ки-Уэст. Сейчас уж не вспомнить. Раздолбанные машины, случайные женщины, группы, которые распадались из-за яркости наших творческих индивидуальностей. И всегда и всюду она была со мной, моя ручка. Я пишу. Я писатель. Нет, скорее, поэт». Владимир слыхал, что в этих местах поэзия была на особом счету. Все рифмовали, в джаз-клубах устраивались поэтические вечера. Но Владимиру необходимо было выделиться из толпы… «Я поэт и писатель. Нет, поэт и романист. Но зарабатываю на инвестициях. Поэт-романист-инвестор. А еще импровизирую в танце».