Приключения в Красном море. Книга 1(Тайны красного моря. Морские приключения)
Шрифт:
Я принимаю предложение, которое, похоже, сулит мне одни только выгоды. Однако незнакомец чересчур элегантен для мореплавателя!..
Среди ночи ветер стихает, а затем поднимается береговой бриз. Я расталкиваю экипаж, который спит на палубе, закутавшись в накидки.
Подняв парус, Мухаммед Муса, варсангалиец [24] , берется за румпель и, чтобы не заснуть, затягивает песню.
— Ответь же мне наконец, почему ты не пожелал сойти на берег в Эиде? — спрашиваю я у него. — Ведь люди, живущие там, всего лишь несчастные бедняки.
24
Варсангалийцы —
— О! Это старая история, о ней мне поведал отец, который чуть не поплатился в Эиде жизнью.
«В то время, — начинает свой рассказ Муса, — итальянцев в Массауа не было и в помине, весь район принадлежал турецкому султану, поскольку он является законным правителем любой страны, где живут правоверные. Мой отец был накудой небольшого сомалийского самбука; таких кораблей, построенных без единого гвоздя, где в качестве креплений использовались тафи, уже не увидишь сегодня. Принадлежало оно человеку из Бендер-Ласкорая (деревня, расположенная на мысе Гвардафуй). Однажды налетел штормовой ветер вари (разновидность самума), и судно укрылось в Эиде, получив при этом такие повреждения, что ни один местный плотник не мог его починить.
Мой отец, человек благочестивый, хорошо знал, что идти поперек судьбы — значит оскорбить Аллаха. Раз уж нельзя сразу отправиться в путь, самое разумное, не правда ли, остаться на берегу и переждать. Так они и поступили, благо у них была кругленькая сумма, вырученная от продажи груза их судовладельца. Они сочли вполне естественным для себя делом жениться и временно обосноваться в этих краях, полагая, что Бог, друзья и родственники позаботятся об их семьях, оставшихся на мысе Гвардафуй, пока обстоятельства не позволят им однажды вернуться в Сомали.
Мой отец и его кузен Джама остались одни, ибо другие члены команды воспользовались первой же возможностью и, уповая на случай, все сели на фелюгу, отправлявшуюся на север, в Джидду. Это еще более отдаляло их от сомалийского побережья, но Аллах всемогущ. Кто знает, как сложится их судьба?..
Тем временем деньги подходили к концу. Данакильцы, охотно отдавшие им в жены своих дочерей за приличную сумму, стали теперь относиться к сомалийцам, как к чужакам, и, по мере того как мой отец и его кузен становились беднее, затаенная неприязнь с каждым днем проявлялась все более открыто.
Их с удовольствием прогнали бы вон, но они заплатили за своих жен и к тому же не хотели с ними расстаться, поскольку те были редкие красавицы. Ты знаешь, эти данакильцы — люди без стыда и без совести: они зашивают женщин, давно потерявших невинность, чтобы продать их еще раз какому-нибудь простаку, который не очень-то в этом разбирается.
Однажды утром мой отец услышал крики, доносившиеся из хижины Джамы. Поспешив туда, он увидел своего друга распростертым на постели. Его ноги и руки уже окоченели, но жизнь еще светилась в глазах. Жена причитала так усердно, что даже неискушенный человек догадался бы, что она притворяется.
Мой отец сразу же смекнул, что кузен был отравлен абиссинским ядом, ибо подобные вещи случаются и у нас! Он сделал вид, что поверил в болезнь, но, вразумленный этим примером, в тот же вечер сел на хури с небольшим запасом провизии и уплыл, В море ему повстречалась фелюга с суданцами на борту, и после многих приключений он добрался до Бендер-Ласкорая.
Там он поведал о своих несчастьях
и, дабы поощрить компаньонов, перечислил им, какие богатства прятал у себя брамин, в течение десяти лет приобретавший жемчужины.Четыре фелюги с пятьюдесятью воинами на борту под предводительством моего отца приготовились к отплытию.
— Чтобы отомстить за смерть кузена или для того, чтобы наведаться к брамину? — прерываю я рассказ Мусы.
— Чтобы отомстить за кузена, но любая война предполагает еще и добычу, поэтому они были вправе подумать и о брамине.
Они приплыли туда ночью, — продолжил Муса, — и, по совету моего отца, который жил там долгое время, причалили к берегу на некотором расстоянии от деревни, а затем пошли вдоль моря, чтобы не попасться кому-нибудь на глаза, и без шума захватили всю деревню. Воины встали у входа в каждую хижину и по сигналу издали воинственный клич, принятый у данакильцев. Естественно, люди вылезали из жилищ полусонные. Их душили прямо на пороге; остальные, испугавшись, бросались наутек. Более ста данакильцев были убиты, другие мало на что могли сгодиться, так как, изуродованные, они уже не были мужчинами.
— Как это — изуродованные?
— Ну да, негоже ведь оставлять врага целым, мертвого или живого. Мы, например, отрезав что полагается, кидаем эти штуковины муравьям вместо корма, а данакильцы, они же сущие дикари, делают из них браслеты.
— А-а-а! Понятно… продолжай.
Итак, воины взяли себе женщин, лишившихся своих мужей. Это своего рода вознаграждение, а потом ведь остаются приятные воспоминания. Ты видел, насколько тамошние жители отличаются от других данакильцев? Дело в том, что в их жилах течет варсангалийская кровь. — Муса явно гордится эти подвигом.
— А что стало с брамином?
О! Его, конечно, искали, но, поскольку такие люди рождаются со страхом в животе, он спасся бегством, прихватив, конечно, свои жемчужины, ведь их не нашли, по крайней мере так утверждает мой отец. Естественно, лавочку его разграбили.
Они взяли все, что смогли, а мой отец снова завладел своей прежней женой, которую успели зашить.
Разумеется, он мог опять продать ее за приличную цену, так как она была очень красивой. Не так давно эта женщина умерла, родив четырех детей от султана маджертенов, которому отец уступил ее, как девственницу, за пятьдесят верблюдиц.
Все это доказывает, что никогда не надо прекословить Аллаху и что следует безропотно подчиняться своей судьбе».
— А данакильцы никому ничего не сказали об этой вылазке?
— Как же! На рассвете с гор спустились более тысячи людей, но наши фелюги уже вышли в море… Теперь ты понимаешь, почему там не любят варсангалийцев, а ведь я сын своего отца…
И он вновь запел свою протяжную песню.
Пока Муса рассказывал эту историю, небо посветлело и юнга принес мне кофе, который я люблю пить в этот неясный час между ночью и днем. Ветер стих, но судно раскачивают высокие волны, которые бегут с юга, и это говорит о том, что ветер прекратился ненадолго.
Я замечаю, что мой странный лоцман уединился на носу и, перегнувшись через планширь, изучает море. Спазмы, то и дело сотрясающие все его тело, красноречиво свидетельствуют о характере наблюдений, коим он предается. Морская болезнь у столь опытного моряка, за которого он себя выдает, достаточно неожиданна.
Закрадывается подозрение, что этот тип незаконно присвоил себе звание бывшего накуды, чтобы бесплатно прокатиться на судне. Естественно, команда отпускает шуточки по поводу его недомогания, вызванного, по его словам, совсем иными причинами и уж никак не морем.