Приключения в Красном море. Книга 2(Человек, который вышел из моря. Контрабандный рейс)
Шрифт:
Петрос возвращается с кусочком бурого вещества на раскрытой ладони. Он сам делает все необходимое, чтобы проверить качество продукта: нюхает его и дает понюхать мне, затем отщипывает кусочек, придает ему форму заостренного конуса и поджигает его. Вещество горит слабым, слегка коптящим пламенем, и, после того как Петрос поспешно задувает огонь, от него исходит белый пахучий дым. Я беру вещество в свою очередь с видом знатока и проделываю с ним только что увиденную операцию. Однако я не спешу задуть пламя, а, наоборот, даю ему погореть, молча указывая на огонь с невозмутимым и несколько презрительным видом. Торговец, заподозривший неладное, восклицает:
— О, не волнуйтесь, у меня есть гораздо лучше. Я подумал только, что вас удовлетворит товар
Я отвечаю с видом оскорбленного достоинства:
— Я приехал сюда издалека не за тем, чтобы покупать отбросы. Покажите-ка мне лучше, что у вас еще имеется.
Он снова исчезает и тут же возвращается с таким же, но более пластичным веществом, на сей раз зеленоватого цвета. Он проделывает тот же эксперимент, но теперь пламя гораздо выше и очень сильно коптит. Он не гасит огонь. Видимо, это признак безупречного качества.
Теперь я знаю, как выбирают гашиш.
Я выражаю свое удовлетворение, и мы договариваемся о количестве скупаемого товара: четыреста ок по цене двадцать франков за оку.
Теперь мы отправляемся за товаром на склад, где он хранится.
Служанка вручает нам короткие факелы из воска, и двое крепких слуг, вооруженных здоровенными дубинками, следуют за нами. Петрос открывает низкую дверь, за которой открывается каменная лестница, ведущая в погреб.
Из подземелья разит плесенью. Мы оказываемся в склепе, выбитом в горном известняке. В этом сводчатом круглом помещении свалены мешки с последним урожаем гашиша. Слуги отбирают мешки в количестве, примерно соответствующем моему заказу, кладут их среди зала и бьют по ним своими палками изо всех сил, чтобы размельчить вещество и придать ему порошкообразную форму.
Мы являем собой весьма странное зрелище: священник Папаманоли в своей длинной черной сутане и рядом с ним — Петрос, ссыпающий образцы каждого мешка в белый пакет с видом прокурора, зачитывающего приговор. Мы держим в руках восковые свечи, бросающие отсвет на двух плечистых детин, без устали лупящих по пузатым мешкам. Наши гигантские тени мечутся под сводами подземелья, и напуганные светом летучие мыши мелькают над головами, слегка задевая нас мягким крылом и заставляя дрожать пламя факелов.
Я был единственным из зрителей, кто оценил романтическую прелесть этого незабываемого зрелища.
Петрос вручает мне пакет с образцами порошка, свидетельствующими о среднем качестве товара.
Мешки сносят в гумно, чтобы холодный ночной воздух помешал порошку слежаться.
Я отправляюсь в отведенную мне комнату в сопровождении моей переводчицы-дурнушки и юной босой служанки с кувшином воды, полотенцами и прочими принадлежностями для гостя, отходящего ко сну. Я бы предпочел, чтобы красотка одна показала мне комнату, чтобы иметь возможность продвинуться в увлекательнейшем этнографическом исследовании, и про себя посылаю старую деву, говорящую по-французски, ко всем чертям.
Новые простыни из грубого, сотканного вручную полотна, совсем заледенели, и мне не удается согреться; события дня вихрем проносятся в голове, разгоряченной гашишем, который я вдыхал в подвальном склепе. Я вскакиваю с кровати, не в силах оставаться на месте. Моя комната соседствует с чердачными помещениями, где, должно быть, спят служанки… Надо поглядеть…
И вот я крадусь впотьмах, на ощупь, задевая головой связки лука и кукурузы, подвешенные к потолку, спотыкаясь о пыльные мешки, как вдруг полоска света пробивается у меня под ногами и до моего слуха доносятся голоса с нижнего этажа. Я ложусь на живот и вижу сквозь щель в рассохшемся полу деревенскую комнату с побеленными известью стенами, по которой движутся двое. Папаманоли раздевается, собираясь улечься в кровать, а Петрос, стоя со свечой в руке, читает голубую бумагу, похожую на телеграмму. Прочитав, он возвращает ее священнику, который тут же подносит ее к свече, преспокойно сжигает и растирает пепел каблуком.
Жест в сторону моей комнаты убеждает меня в том, что они говорят обо мне, а телеграмма, возможно,
была той самой бумагой, которую принесли за обедом в Пирее у госпожи Смирнео.Утром я просыпаюсь от шума — дом гудит, как потревоженный улей. На гумне, где сложены мешки, по которым вчера гуляли дубинки слуг Петроса, в густой пыли копошатся работники.
На середине комнаты стоит нечто вроде бильярдного стола: очень частая сетка, натянутая на основание с четырьмя ножками. Сюда ссыпают лопатами порошкообразный гашиш.
Большая простыня прикрывает ножки стола, не позволяя просыпанному порошку рассеиваться в воздухе.
Женщины, спрятавшие волосы под платок, равномерно распределяют порошок и просеивают его. Мужчины забирают его затем большими лопатами и насыпают в гигантский железный чан, чтобы сделать смесь однородной.
Госпожа Петрос лихорадочно шьет на машинке мешочки из белого полотна, и одна из женщин проставляет на них с помощью резиновой подушечки клеймо в виде слона. Затем она передает мешочки другой работнице, которая наполняет, тщательно взвешивает и завязывает их.
Наконец мешочки, равномерно уложенные между стальными дисками, попадают под большой пресс. Когда они скапливаются в достаточном количестве, мускулистый мужчина в безрукавке поворачивает винт, и мешки медленно сплющиваются, превращаясь в твердые, как воск, лепешки размером тридцать на пятнадцать сантиметров и толщиной всего в четыре сантиметра. В таком виде гашиш вывозится на экспорт, и слон, красующийся на каждом пакете, является фабричной маркой.
Петрос время от времени помогает вместе с высоким мужчиной вращать пресс. Я не вижу лица его напарника, так как он накинул на голову полотенце с отверстиями для глаз. Глаза кажутся мне знакомыми… Ну да, конечно, это не кто иной, как мой кюре Папаманоли. Он снимает маску со смехом, и передо мной предстает длинная борода и знакомый пучок волос. Он надел капюшон, чтобы уберечь свою пышную растительность от пыли. Вполне естественно, что он решил помочь родственникам.
Мало-помалу гашиш приводит работников и работниц в возбуждение, и они принимаются распевать во все горло, шутить и приставать друг к другу с криками и беспричинным хохотом.
Я тоже невольно заражаюсь всеобщим весельем. Даже маленькая дурнушка из Триполи теряет свою серьезность и ведет себя вольно… К счастью, работа подходит к концу, иначе не знаю, чем бы все это обернулось.
На дворе мастер запаивает оцинкованные ящики, куда будут сложены пластины гашиша.
Пока кипит работа, служанки в нарядных платьях накрывают на стол в тени высокого орешника перед гумном. Все — и хозяева, и слуги — усаживаются за длинным столом и едят вместе, как в добрые старые времена. Жареный барашек, дичь, форель — поистине пантагрюэлевский пир, сродни тем, что закатывали когда-то средневековые феодалы. Такое возможно теперь лишь в сельской местности с благодатным климатом. Впрочем, никто не выходит здесь за рамки приличий, ибо эти горцы, живущие на лоне природы, сохранили естественное чувство стыдливости.
В заключение я удовлетворю любопытство тех, кто хочет знать все о приготовлении и хранении гашиша.
Поля, где растет конопля, тщательно пропалывают, удаляя все мужские растения, чтобы женские не могли больше плодоносить. Таким образом, на листьях скапливается больше клейкой массы. Выделения становятся еще более обильными, когда подрезают верхушку отросшего растения. Как только первые, нижние листья начинают желтеть, их осторожно срезают, стараясь не испачкать в песке или земле, высушивают в тени и складывают в ригу. Некоторые из производителей сохраняют только листья, ибо стебли нигде не используются. В самые трескучие зимние морозы, когда восковидная масса, выделяемая листьями, становится хрупкой, как смола, высушенные растения размельчают, растирая их между двумя кусками парусины. Таким образом получают порошок, являющийся смесью измельченных листьев и смолы — действенного компонента гашиша. Она придает порошку свойство спрессовываться при давлении и размягчаться под воздействием тепла.