Приключения в лесу

Наконец пастух ушёл совсем, колокольчики, что висели у коз на шее, смолкли, а я дождался темноты и только тогда покинул водяное укрытие, но тревога и тяжёлое предчувствие меня не покидали. Пастух не был дураком и хорошо понимал, что звери не ходят в перевязанной обуви. А для того чтобы ходить в такой обуви, человек должен быть либо партизаном, либо сумасшедшим. Я надеялся, что пастух окажется хорошим человеком и будет молчать. И с этой надеждой я и прожил следующие три дня. Вставая так же рано, спускался к реке, умывался, а потом принимался за поиски пищи. Я уходил довольно далеко. В двух-трёх часах ходьбы от моего убежища простирались поля Равногория, и там, укрывшись в листве какого-нибудь большого дерева, я смотрел на пахарей, дровосеков. Я наблюдал за ними и, конечно, если только представлялась возможность, брал то, что мне было нужно. Таким образом, из их сумок я снабдил себя солью, кукурузной мукой и даже спичками, которые хранил, как драгоценность. Потом я украл топор и даже охотничье ружьё у одного заснувшего охотника. Патронташ взять не решился, потому что охотник был им опоясан; ружьё не было заряжено, но, как увидим, позднее оно выполнит свою задачу. Мне нужен был ещё нож, я тогда мог бы зарезать какую-нибудь овцу и сделать пастырму [3] , а из кожи — царвули на зиму.

3

Пастырма — вяленое мясо.

После случая с козой я опять пошёл к полю, надеясь, что удастся достать нож, но напрасно — люди теперь не вешали сумки на деревья, а держали их возле себя. Опытный партизан сразу бы понял, что его присутствие в лесу обнаружено, но я был ещё неопытен и спокойно возвращался к тайнику. Больше того — в горах в этот день не слышалось позвякивания козьих колокольчиков. Это, вместо того чтобы насторожить меня, успокоило, и я пошёл даже не по лесу, а по тропинке. Как сейчас помню, спокойно шёл и жевал листья бука, как вдруг вылетела сойка с криком: «Кря-а-а-а, кря-а-а-а, кря-а-а-а!»

«Опять какая-нибудь лисица», — подумал я и пошёл дальше, но за сойкой появился дрозд. Он вместо своего обычного «тю-тю-тю» кричал: «Джик-джик-джик!» — что звучало ещё тревожнее. Вместе с тем дрозд поворачивал хвостик то влево, то вправо, словно говорил: «Нет! Нет! Нет!»

После дрозда подал голос зяблик, за ним воробьи, и моментально встревожился весь лес. Меня охватило тяжёлое предчувствие, и в следующее мгновение я шмыгнул в густой буковый лес и там стал ждать, что же произойдёт дальше. Спустя немного из-за дерева показались два жандарма. Если бы я ещё немного задержался на тропинке, то попал бы в засаду и жандармские пули продырявили бы меня, прежде чем я успел бы двинуться с места.

Если бы не тревога, поднятая птицами…

Жандармы шли рядом медленно и бесшумно. Сойка всё ещё продолжала кричать, но они не обращали внимания ни на неё, ни на дрозда, ни на воробьёв. Жандармы не знали птичьих сигналов и не могли понять, что об их присутствии известно. Они прошли мимо меня, и я почувствовал запах солдатских сапог.

Я пришёл в укрытие, дрожа после опасной встречи. Я был очень утомлён, лёг спать, но долго думал о случившемся. Было ясно, что пастух не умолчал о своём приключении и полиция решила меня разыскать. Поэтому и не пришли в этот день пастухи с овцами и козами, поэтому в лесу стало так тихо и спокойно. Хорошо, что были птицы. Я припоминал их сигналы и всё больше убеждался, что они были иными, чем в случае с горлицей, — более тревожными. Сейчас дрозд кричал не «тю-тю-тю», как тогда, а «джик-джик-джик» и вертел хвостом. А крик сойки стал более кратким, как бы обрубленным, и писк воробьев звучал отчаяннее. Всё это убеждало меня в том, что птицы могут не только предупреждать об опасности, но также сообщать, от кого она исходит.

Потом я узнал, что собаки по-разному лают на медведя, на волка, лисицу, зайца, кабана или человека, и это даёт возможность пастухам безошибочно узнавать, кто приближается к ним или им угрожает. Но в ту тревожную ночь, полную размышлений, я припомнил и другие особенности в поведении птиц. Я вспомнил, что, когда шёл по лесу, в одном месте лесные птицы не боялись меня, а в другом пугались и поднимали тревогу. Было очевидно, что у птиц есть свои районы. В моём районе они меня знали и держались спокойно, а в других не знали и настораживались. Нужно было, значит, любой ценой оставаться здесь, где птицы меня уже знали, потому что тут я мог полагаться на их сигналы.

Но мой район находился под наблюдением. Как быть?

Тогда я придумал следующее. Отойти подальше и совершить открытое нападение. Напасть, например, на каких-нибудь дровосеков или пастухов с ружьём в руке и таким образом отвлечь внимание полиции от моего района. Кроме того, одним ударом я бы обеспечил себя всем, что мне было необходимо, и в первую очередь — одеялом, ножом и солью.

Дрозды в беде. Партизанская операция с незаряженным ружьём

Прежде чем совершить партизанскую операцию, необходимо было в течение двух-трёх дней как следует отдохнуть и набраться необходимых сил. Нужно было не только хорошо отдохнуть, но и как следует подкрепиться, поэтому я наловил в реке десяток форелей, а вечером, когда стемнело, разжёг гайдуцкий костёр и испёк их. «Гайдуцким» назывался этот костёр потому, что разжигался в яме, яма покрывалась тонкими камнями, а когда они накалялись, на них и пекли — если было что печь. Разжигали сухие дрова, чтобы не было очень много дыма, хотя ночью дым не виден, а камни прикрывали огонь, так что он оставался скрытым.

Я второй день не выходил. Спустился к реке только раз, чтобы напиться. Третий день начался, как второй, с печёной рыбы и лежания. Был ясный и спокойный день. Певчие птицы своими голосами оглашали лес. Солнце спокойно пригревало. Пчёлы перелетали с цветка на цветок и собирали мёд, а я лежал на спине с закрытыми глазами и думал о предстоящем приключении. Вдруг раздался тревожный писк дрозда, и я услышал свист крыльев. Я увидел, что мои друзья пулей взлетают к небу, а потом снова опускаются и кружат над кустарником, оглашая окрестности тревожным «тю-тю-тю». Я схватил топор и бесшумно продвинулся вперёд, пока наконец не увидел дерево, над которым летали два дрозда. Это был огромный дуб, на вершине которого находилось их гнездо. Его я сразу увидел, но под деревом не было никого. А тревога наверху не прекращалась, и всё бы кончилось очень плохо, если бы в последнее мгновение я не заметил, что одна из «веток» дерева извивается и её конец изгибается, как крюк на пастушьей палке, над гнездом дроздов, где сидели три или четыре птенца. «Живой» веткой был огромный уж, готовый проглотить птенцов. Я размахнулся и рассек топором его надвое. Нижняя половина соскользнула по дереву и упала у моих ног, а верхняя, с головой, покачалась и только после второго удара стала падать с ветки на ветку, пока не очутилась на земле.

Дрозды увидели, как страшное пресмыкающееся корчится и вздрагивает перед смертью, но успокоились, только когда я палкой отбросил в сторону останки ужа.

С этого дня Джико и Тютюка (так я стал называть дрозда и дроздиху) ещё больше привязались ко мне, а когда я отправился в свой первый боевой поход, сопровождали меня до опушки леса. Они перелетали с ветки на ветку и подбадривали меня своими весёлыми «чири-ик, чири-ик», которое звучало как: «Держись, держись и не бойся!»

А мне действительно необходима была поддержка, потому что я отправился на партизанскую операцию с незаряженным ружьём! И сколько неизвестного ожидало меня в грядущем приключении… Я всё ещё не знал, где и на кого нападу и окажут ли мне сопротивление. Лишь одно было ясно: нападение надо совершить вечером, а ночью любой ценой вернуться в укрытие.

И всё-таки мне очень везло. Во-первых, я думал, что совершаю налёт на пастушью хижину, а оказалось, что это была сыроварня и там соли и хлеба было сколько душе угодно. Да ещё два новёхоньких карабина и много одежды. Там в то время было только двое мужчин, потому что пастухи ещё не вернулись с пастбища. Я толкнул дверь, направил на них дуло незаряженного ружья и крикнул:

— Руки вверх!

Оба замерли на месте и подняли руки, испуганные не столько ружьём, сколько моей всклокоченной бородой и диким взглядом.

Один из них был молодым крестьянином в обмотках, галифе и спортивных ботинках, другой — в городской одежде, человек лет пятидесяти, остролицый, с красивыми синими глазами, в которых я не заметил никакого испуга. И он поднял руки, но спокойно, с улыбкой смотрел мне прямо в глаза.

— Оружие есть? — спросил я.

— Нет! — ответил остролицый.

— Подходите по одному — я вас обыщу!

Я обыскал молодого, а когда он вернулся на место, принялся за другого. Он успел мне шепнуть:

— Нужно поговорить наедине!

Меня заинтересовало, что такое он мне может сказать, велел ему связать молодого, натянуть поглубже шапку ему на голову, чтобы тот не мог ни слышать, ни видеть. Потом кивнул — мол, выйдем отсюда — и спросил, что он хочет сказать.

— Прежде всего взведи курок двустволки, — посоветовал он, — а то и выстрелить не сможешь, если будет нужно.

— Ещё что? — спросил я.

— Ещё то, что я, как и ты… твой товарищ!