Приключения в приличном обществе

Я поспешно скатился вниз, успев своевременно, чтобы вырвать из рук графини несчастного.

– Ля! Ля! Фа!
– в ярости рычала графиня, музицируя его носом рояль.

Не знаю, что на нее накатило. Впервые я видел ее настолько взволнованной. Бывала мигрень, но такое ... Она успокоилась не прежде, чем выхлестала полбутылки водки в один прием. Старичка же я проводил до калитки, сунув ему какие-то деньги в сухонькую ладонь.

– Ми, - пискнул старичок, подразумевая 'спасибо'.

Упрямство, конечно, с его стороны. Но не приходить же по этому поводу в бешенство. Проявила бы снисходительность к этому пожилому существу.

Днями позже, находясь перед зеркалом, изучая небольшую беременность в его стекле, она сказала:

– Знаете, как меня уверял один поклонник... покойного, в женщинах наибольшим изяществом отличается эта линия.

Она провела рукой вдоль правого бока - от нижнего ребра до колена.

Меня кольнуло предчувствие. Кошка вонзила свой коготок. Я мгновенно вспомнил садовника и похолодел.

– Кто уверял?

– Ах, мы читали с ним 'Леди Чаттерлей'.

– Это Артур?

– Ах, Артур вечно был занят. Он не участвовал в чтениях.

– Это, кажется, роман о каком-то садовнике?

– Да, но Артур его выгнал потом. Стал ревновать.

Было утро. Мы только что поднялись. Пока она вертелась у зеркала, репетировала стриптиз, я решил проверить возникшую у меня версию.

Можно было и позже это устроить. Но уж очень мне не терпелось развеять сомнения, касающиеся графининой репутации, или укрепиться в них. Я желал добраться до истины, куда б ни завела эта изящная линия.

Снег сошел. Яблони одевались листвой. Я перелез по ветвям в соседний участок и проник в дом. Запустение, паутина, пыль. Вся почти мебель была вынесена, не говоря уже о более компактных предметах роскоши. Записки садовника, помнится, последний раз я видел во флигеле, но коль уж он сгорел, то и искать там не было смысла. К тому же я был уверен, что найду эту тетрадь на каминной полке, и не ошибся: она была именно там.

Я ее тут же перелистал.
– 'Графиня, конечно, оказалась голая', - сразу наткнулся я на нужный текст. Я оторопел. И здесь этот мерзавец наблядокурил: что ж, нам и дальше идти по жизни вдвоем, он - на шаг впереди?

Мной овладели прошлогодние воспоминания. Деньги, побег, Ева. Сад.

Сами собой новые планы стали возникать в голове. Графиня - курва. Враги мертвы. Что меня здесь удерживает?

Я прихватил записки и покинул дом. Отыскал тайник и убедился, что деньги в целости. Трогать их я не стал. Пусть полежат, пока окончательно не определюсь с намерениями. Я вновь замаскировал своё тайное и отошел. И встал, как вкопанный. Словно обухом по башке ухнули: Засада! Как я забыл!

Коричневые шляпы торчали на прежнем месте. Даже сигары не погасили, уверенные, что я, как и мой тайник, теперь в их надежных руках. Прятаться поздно. Бежать бессмысленно. Постаравшись принять беспечный вид, я сунул руку в карман, где лежал ПМ, и двинулся в сторону шляп. Предстояло сделать примерно двадцать шагов. Насвистывая и оглядываясь по сторонам, нагибаясь, чтобы сорвать проклюнувшуюся былинку, останавливаясь и глядя в задумчивости на поврежденные грызунами стволы, я медленно и как бы беспечно приближался к руинам флигеля. Шляпы не предпринимали в отношении меня никаких действий, дожидаясь, пока сам подойду. Я бы мог на таком расстоянии продырявить этих ленивцев четырьмя выстрелами, если б не теплилась в глубине души надежда на мирный исход. Может, удастся договориться как-нибудь.

С этой мечтой я и ступил на развалины и - в который раз за это утро - оторопел. Никакой засады, господа, на меня не было. В пространстве меж останков фундамента мирно росли грибы.

Затрудняюсь определить, к какому роду, семейству, виду принадлежали эти необыкновенные экземпляры в количестве четырех. Возможно, были условно съедобны, возможно - вполне. Шляпки их были размером с тулью, что и ввело меня в заблуждение. Ножки - белы, крепки, выпуклы, как пресловутая линия, которая, как получается, и навела меня на них.

Из того места, где должен быть подпол, струился дымок. Вероятно, содержимое бидона садовника, смешавшись с подвальной сыростью, образовало некую щелочь или кислоту, которая и парила. Я думаю, это обстоятельство и способствовало образованию здесь мицелия и влияло на рост этих вряд ли съедобных грибов. А так же на вегетативный период, начавшийся слишком рано для представителей этой подлой растительности и продолжавшийся, как вы помните, едва ли не до декабря.

Звякнула калитка. Я замер, прислушался. Кто-то - и судя по звуку шагов, не один - уверенно и не разбирая троп, огибал дом. Я едва успел укрыться в кустах. Из-за угла один за другим появились четверо в милой глазу милицейской одежде, двое из них - в возрасте, но, судя по знакам различия - младший командный состав. Один из них щелкнул складным ножом и нагнулся над шляпой.

– Пост сдал, - сказал он, вручая гриб одному из товарищей.

– Пост принял, - шутливо ответил тот.

– Оце гарний гарнир, - сказал лейтенант, самый из четырех пожилой, принимая второй гриб.
– Оце дытына.

Не было необходимости смотреть на часы, чтобы узнать время: одиннадцать.

Зря не задерживаясь, но и особо никуда не спеша, милиция удалилась, унося условно съестное. Вероятно, эти четверо ежедневно сюда заглядывали.

Я по дереву, по ветвям, вернулся во владенья графини. Стараясь с ней не встречаться, прокрался в свой кабинет.

Внизу, в Акустическом зале, рвался из динамиков прерывистый звук. Графиня, верно, вертела ручки настройки, регулируя эквалайзер. По отдельным аккордам я догадался, что это Вагнер. Опять Вагнер, снова Вагнер, как в тот незабвенный вечер, когда садовник свалился с кровати и умер в конвульсиях, мукой исказив лицо.

Я вдруг ужаснулся мысли о том, что фаллическая стойкость, при жизни ему присущая, имеет какое-то отношение к грибам, с регулярностью Феникса возрождавшихся на пепелище каждое утро. Не этим ли так привлекательны они для ментов? Может, садовникова душа, или там, как хотите - эроэнергия, оргон, элан виталь - распределяется меж грибоедами?

Я, однако, оставил эту мысль на потом и погрузился в чтение.

'Слушай, говорит, Пантелей, музыку. Я, говорю, больше частушки люблю. В частушках и смак, и намеки всякие. А это - так, пузыри а не музыка.

Добивается, что ли, чего от меня? Девка она, конечно, ладная. Вот только линия не больно крута.

Тоже вот, читать мне взялась. Переведено, мол, прямо с английского. Мне-то что, сижу, слушаю. Только мимо ушей всё. Сидеть с ней, конечно, приятней, чем дёрн ковырять. Если постоянно и непрерывно работать, то превратишься в раба. Да и хозяин у ней больно уж скуп. Жалованье ничтожное положил, да и того не видывал. Ты, говорит, служи, а уж я не обижу. А я и не обидчивый. Ты при твоем достатке добрее будь. Увидел бедняка - дай копеечку. Ну их, этих графьёв. Уж лучше в госпитале, воспитателем. Графиня, правда, нет-нет, да подарит рублем.

Ну как, говорит, книга тебе, Епифан? Понравилась? А книжку, что читала она, я и не слушал. Тогда своими словами давай она мне объяснять. Мол, это про одного лесника, что хозяйку потягивал. Я тогда на это ничего не сказал. Но задумался.

Знаю я за собой этот грех - бабы меня любят. Только у меня свое мнение. Давай я ей в другой раз про эту линию объяснять. Она сразу все поняла. Догадливая. Я тебе, говорит, Антип, стриптиз окажу. И без тени застенчивости тут же разделась при мне под музыку. Осталась голая, как она есть.