Приключения Вернера Хольта. Возвращение

Хеннинг усадил Хольта за столик и протянул ему рюмку коньяку. Они чокнулись.

— В час добрый! За ваше драгоценное, Хольт! — И Хеннинг присел на ручку кресла. — Ну, что скажете? Сногсшибательно, верно?

Хольт молчал. Еще недавно в Ганновере ему пришлось ночевать в угольном подвале. А тут этот блеск, эта роскошь и сверкающие наряды…

— Говоря по чести, все это блеф, — продолжал Хеннинг, словно отгадав мысли Хольта. — Наш лозунг: держи хвост пистолетом! Каждый старается показать товар лицом в надежде к кому-нибудь примазаться.

Вот уж кому трудно втереть очки! — подумал Хольт. Хеннинг положительно ему импонировал.

— Все это чистейший анахронизм, — продолжал Хеннинг, поведя кругом рукой. — Была бы у нас приличная конъюнктура или были бы мы сами чем-то получше, а не мелкой сошкой, тогда извольте, сделайте милость! Знаете, что представляет собой эта свадьба? Свидетельство деловой благонадежности! Глядите, люди добрые, Бергман и K° выстояли войну и теперь почтительнейше предлагают свои услуги на предмет будущих гешефтов: дали же они за дочерью четверть миллиона недвижимостью! — Он отставил рюмку и, вытащив из кармана сигареты, предложил Хольту. — Я советовал Рольфу не зарываться, отложить помпу до лучших времен, — добавил он, давая Хольту прикурить.

— Откровенно говоря, ваша точка зрения для меня неожиданна, — признался Хольт.

— Я не обольщаюсь иллюзиями, — пояснил Хеннинг. — Я, так сказать, реальный политик, знаю, что к чему.

Тут кто-то позвал Хеннинга. Он дружески похлопал Хольта по плечу:

— Желаю веселиться!

Хольт в раздумье мял пальцами сигарету. Он не мог разобраться в Хеннинге. Вспоминалась душная комната и как Хеннинг срывал с себя галстук. «Дерьмо… Кусок дерьма…» Хольт прогнал это видение, встряхнулся и выпил коньяк.

Он прошелся по комнатам, высматривая малышку Тредеборн, но ее нигде не было. В зимнем саду вспыхнул магний, это среди кадок с пальмами снимали новобрачных.

В холле он встретил Аннерозу Вульф, она густо покраснела. Костлявую, плоскогрудую девушку обрядили в небесно-голубое бальное платье с тесно облегающим лифом и бесконечными рюшами, оборками и бантиками на плечах и бедрах. Вид у нее был смехотворный, Хольту стало жаль ее. Он решил оказать ей внимание. Но, ведя Аннерозу к креслу, он с нетерпением думал об Ингрид Тредеборн.

— Утомительно большое общество, не правда ли?

— Но уж, конечно, не вам, — возразила она. — Вы, должно быть, повсюду как дома.

Хольт рассмеялся, скрывая смущение. Тут к ним весьма кстати подошел Гизберт в темно-синем костюме причастника, из которого он успел вырасти. Торчащие уши отливали красным. Он поздоровался с Хольтом и спросил:

— Ну как, понравились стихи?

— Д-да-а, — без увлечения протянул Хольт. Он все оглядывался на двери прилегающих комнат, но, так как сестер не было видно, позволил Вульфу втянуть себя в разговор.

— Пошли в кабинет, — предложил он.

Он подвел Аннерозу к столу, пододвинул ей кресло и уселся сам. Он вспомнил, что собирался прощупать, чем этот Вульф дышит, теперь ему представился удобный случай. Горничная принесла им вина и печенья.

— Вашего Рильке я, к сожалению, понял не на все сто, — начал он без долгих предисловий. — Его ранние стихотворения хороши, даже очень хороши. Из позднейших мне понравились «Пантера», «Алкест», баллада об Орфее. Правда, мне от них как-то не по себе, но возможно, это и предвзятость. А уж насчет всего прочего я пас! Такие вещи, как «Дуинезские элегии» или «Песня женщин, обращенная к поэту», до меня, хоть убейте, не доходят.

Лицо Вульфа, начиная от ушей, налилось краской.

— Умом, понимаете… умом не постичь этого самого целомудренного из поэтов. Его надо почувствовать!

— То есть как это почувствовать? Объясните мне человеческим языком!

Вульф тщетно искал слов.

— Его… надо… Почитайте стихи вслух, и вы их почувствуете, — сказал он.

— Ах, вы об этом! Тут вы правы, они звенят. Звенят, словно колокольчик в обедню.

— «Где нет нутра, там не поможешь потом», [22] — процитировал Вульф в гневе, и лицо его стало совсем багровым.

22

Гёте, «Фауст».

Хольт пригнулся к нему в своем кресле.

— Чувство, конечно, вещь почтенная. Но у меня возникает одно опасение. — Он вытащил спичку из коробка и закурил. — Да, да, опасение! Я, например, вспоминаю пресловутую идею героизма. Она тоже взывала к чувству. Но ведь человек наделен и разумом, способностью понимать! Так вот этой способностью я и намерен впредь пользоваться, с вашего разрешения. Я больше не согласен опираться на слюнявое «нечто», которое якобы живет вот здесь, — и он хлопнул себя по груди. — На то самое «нечто», от которого хочется выть при звуках рождественской песни, но которое больше, пожалуй, ни на что не годится.

— В таком случае вам недоступно искусство! — надсаживался Вульф. — Его постигаешь только чувством, и создается оно для избранных… Для узкого круга посвященных!

Глядя на негодующего Вульфа, Хольт казался себе святотатцем, осквернителем храма.

— Какой же круг вы имеете в виду? — спросил он.

— Круг людей образованных, — отозвался Вульф с неопределенным жестом, не то включавшим, не то выключавшим присутствующих.

— А кого вы считаете образованными людьми? — допытывался Хольт.

— Ну, таких, как здесь вот, — сказал Вульф с тем же загадочным жестом.

— Вот как! — рассердился Хольт. — Так неужто и невесту? Она непроходимо глупа, разве вы не заметили? Вы и ее причисляете к избранным?

Вульф со страхом огляделся, не слышал ли кто. Зато сестра его, до сих пор не проронившая ни звука, так обрадовалась, что даже похорошела.

— Оставим этот разговор, — сказал Хольт примирительно. — Во всяком случае, ваш Рильке меня не удовлетворил. Читая Шторма или Гёте, я могу сказать, что я чувствую, а Рильке меня сбивает с толку. Я только и слышу, что звяканье колокольчика и запах ладана. Не люблю, когда чувством подменяют разум.

— Но уж свои стихи я вам ни за что не покажу, — сказал Вульф не то со злобой, не то надменно. — Вам их тем более не понять!

Хольт все еще не оставил надежду смягчить Вульфа.

— Попытка не пытка, — заметил он со всем возможным дружелюбием. — Я вполне понимаю того, кто от полноты чувства ударяется в поэзию. — И с улыбкой: — Я и сам, когда влюблен, готов писать стихи.

Но Вульфа это вдвойне разозлило.

— Такие чувства, как любовь, мне абсолютно чужды, — бросил он презрительно.