Приключения Вернера Хольта. Возвращение

— О том, сколько подбили вашего брата, сводки стыдливо умалчивали, — издевался Хеннинг. И видя, что Штефенхауз не успокаивается, повелительно гаркнул: — А теперь молчать, обер-фенрих!

Прислушиваясь к их пререканиям, Хольт думал про себя: мне бы их заботы! Штефенхауз глотал одну рыбку за другой, рассол по подбородку стекал ему на грудь. Рядом сидела Ингрид. Она ковыряла вилкой в своей тарелке и вдруг крикнула:

— Ой, боюсь! Вы видели, она махнула мне хвостиком!

Все рассмеялись, а Штефенхауз с умилением воскликнул:

— Что за прелесть, что за милая детка!

На что Гитта состроила гримаску.

Хольт почти ничего не ел. Зато он пил уже вторую чашку кофе. Его усталость все больше превращалась в какое-то состояние возбужденной и даже настороженной апатии. Рядом с ним сидела Аннероза Вульф. И хоть ему было безразлично, что думает о нем ее братец, он все же сказал:

— Гизберт, кажется, очень на меня рассердился?

— Ничего, я все улажу! — заверила она, покраснев.

Штефенхауз потянулся к кофейнику.

— Что это, все выпили? — удивился он.

— Можешь заварить еще, — буркнул Хеннинг.

Штефенхауз постучал себя по лбу.

Но тут поднялась Гитта.

— Так и быть, жертвую собой, — сказала она спокойно. И уже в дверях бросила через плечо: — Но только пусть кто-нибудь из мужчин составит мне компанию.

— Я с вами! — вызвался Штефенхауз, чуть не подавившись селедкой.

— Нет, Фред, — уклонилась Гитта. — Я не вас имела в виду. Мне осточертели ваши анекдоты. А вам, господин Хольт, не угодно?

Так он и думал! Хольт встал и последовал за Гиттой в кухню. Она поставила чайник на огонь и пододвинула к плите табуретку. Хольт закурил. Гитте не удастся вывести его из равновесия. Но, увидев, что она сидит у газовой плиты, словно не замечая его, он ощутил невольную тревогу.

Только когда вода закипела, она очнулась от размышлений.

— Ах, да, ведь я хотела рассказать вам анекдот.

Гитта ополоснула кофейник кипятком и заварила кофе.

— Сделайте одолжение, — сказал Хольт.

Она поднялась и прикрыла кухонную дверь.

— Это в самом деле забавный анекдот, — сказала она, глядя ему в глаза. — Итак: наше солнышко и вам согревает душу, верно?

— Покамест мне не смешно, — ответил Хольт.

— Ничего, вы будете смеяться, когда я расскажу вам, что наше солнышко, наша милая детка, в пятнадцать лет назначенная руководительницей к эвакуированным детям, крутила с кем попало.

Хольт курил. Он примерно так и думал. Впрочем, не все ли ему равно! Он глядел в окно на серое утро. Он, кажется, чуть не забыл, что ему опять предстоят скитания. Хольт слышал, как Гитта спросила:

— Ну как, одобряете мой анекдот?

Он поднялся и посмотрел на нее сверху вниз. Он смотрел на нее, пока она не съежилась под его взглядом. И покачал головой. Затем пошел обратно в столовую.

В столовой все еще завтракали, и Хольт подумал, что ему в сущности дела нет до этих людей. Разве только с Ингрид чувствовал он какую-то близость, и этого не изменило даже сообщение Гитты. Он стал у порога и, продолжая курить, с удивлением думал: как это все ему чуждо — и столовая, и люди за столом, их слова и мысли. Удивительно, ведь еще полчаса назад он отлично чувствовал себя в их кругу.

Он прислушался к разговору Хеннинга и Штефенхауза. Расслышал слова: «Переждать… Европа…» «Наши жертвы во спасение западного мира…» И больше не думал: «Мне бы их заботы!» — слух его внезапно обострился: тон Хеннинга был ему слишком хорошо знаком, он все еще жил в его памяти!

— Вы были офицером? — спросил он.

— Обер-лейтенант! — ответил Хеннинг.

Хольт кивнул: ясно, а почему бы и нет? Хеннинг с первого же знакомства был с ним приветлив и внимателен.

Но что это они говорят? Германия не погибнет уже потому, что героизм… героизм немецкого солдата… возрождение Германии…

Возрождение? Героизм? Знакомые слова!

Он вспомнил все: муштру и лекции об «идее героического»… И то, как Венерт хотел сесть в машину, чтобы смыться, и как Вольцов в подвале командного пункта бил его кулаком по лицу… Весь ужасный финал вновь ожил в его памяти. Снова эсэсовцы четко и резко выделялись в рамке его прицела. Хольт видел, как Венерт рухнул в чашу фонтана, а труп Вольцова крутился над ним на веревке…

— Что это с Хольтом? Что за гримасы вы корчите? — спросил его Штефенхауз. — Вам дурно?

— Я… я не расслышал ваших последних слов… Что вы сказали, господин Хеннинг?

— Я говорю, — с готовностью повторил Хеннинг, и голос его, как всегда, звучал уверенно и твердо, — достаточно того, что союзники относятся к нам без должного уважения; однако немало и немцев усматривают в несчастьях фатерланда лишь повод, чтобы обливать нас грязью. Об этом, к сожалению, пока можно говорить только в узком кругу, но настанет день, когда никому не будет дозволено порочить честь немецкого солдата. Тому, кто на это осмелится, место на виселице!

— Я, собственно, не сторонник таких радикальных мер, — сказал Хольт раздельно. И продолжал негромко, но отчетливо: — Но раз вы завели этот разговор, у меня возникает сомнение: уж если кому и место на виселице, то скорее вам, господин Хеннинг!

Воцарилась тишина. Тишина ледяным холодом объяла всех в комнате. Вошла Гитта Тредеборн, поставила кофейник на стол и села. Увидев, что Хеннинг и Штефенхауз воззрились на Хольта, как на помешанного, она озадаченно спросила:

— Что у вас произошло?

Хольт ничего не замечал. Слова Хеннинга привели ему на память книги и изречения, которые неотвратимо толкали незрелого подростка в войну. Он вспомнил, как Экке приветствовал смерть и с ликующим возгласом швырнул гранату в пулеметное гнездо… Как пламенное возмущение Херстена, пробудившееся в его нордической крови, созрело в идею Великой войны… Как исчерченный рунами меч, ударяясь о щит, сзывал народ на священный тинг этого злосчастного тысячелетия… Он взглянул на бледное лицо Хеннинга, плывущее в желтом свете, и снова перед ним возникла «судьба» во плоти и крови — рослый человек со смелым профилем, а на самом деле такое же смертное существо!