Приключения во дворе

— Нет, — сказал Миша, — очень интересная книжка, не хочется.

…Валя сидел за столом и писал письмо отцу. Послезавтра отца должны были увезти в другой город, где ему предстояло отбыть срок наказания. Завтра Валя должен был с матерью идти на свидание в тюрьму. Он знал, что на свидании разволнуется и не сумеет сказать всего, что надо. Он хотел передать письмо прямо в руки отцу. Пусть тот потом спокойно его прочтёт.

«Папа, — писал Валя, — ты только не думай, что мы с мамой сердимся на тебя. Мы каждый вечер говорим о тебе и оба думаем одинаково. Мы думаем, что ты хороший человек и то, что было, — это несчастье. Папа, милый, не убивайся. Мы тебя будем ждать и писать обо всём, что у нас происходит. Мы знаем, что, когда ты вернёшься, ты будешь совсем другим. Мама мне часто рассказывает, какой ты был замечательный человек, пока не начал пить. Ты мне писал, папа, чтобы я не оступался. Я не оступлюсь, ты не бойся. Я даю тебе честное слово. А то, что ты оступился, так это всё можно исправить. Ты приедешь, и мы с тобой будем хорошо жить, и в кино ходить, и в театр. А о нас не беспокойся. Мы с мамой проживём. У мамы на работе люди хорошие и работа, она говорит, не тяжёлая. Мы будем — часто тебе писать, а ты только всё время думай о том, как мы хорошо станем жить, когда ты вернёшься».

Валя положил письмо в конверт и подошёл к окну. Жизнь во дворе замирала. Почти все ребята уже разошлись по домам. Пожилые люди сидели на скамейках, дышали свежим воздухом, тихо переговаривались. Темно было за окном. Но сквозь темноту Валя видел с удивительной отчётливостью то, что он уже много раз себе представлял: проходит время, он, Валя, уже в восьмом классе, он гораздо выше ростом, сильнее, умнее. В будущем году он уже пойдёт работать. И вот они с матерью встречают отца. Отец приезжает неожиданно. Он не хочет, чтобы его встречали. Просто открывается дверь — и отец входит. И отец не такой, каким его помнил Валя в последние годы, а такой, о каком рассказывала мать: добрый, стесняющийся, скромный человек. Отец входит и видят, что Валя с матерью сидят за столом. Валя готовит уроки, мать шьёт что-нибудь или читает. И оба они бросаются к нему.

Каждую подробность будущей встречи Валя представлял себе так отчётливо, как будто он её уже пережил. И как они сидят за столом, и как они расспрашивают отца, а отец расспрашивает их, и как мать, плача от радости, накрывает на стол и спрашивает отца, не сходить ли ей в магазин, но отец отрицательно качает головой. Нет, с этим кончено. Зарок на всю жизнь.

А назавтра Валя прибегает из школы. Матери нет, она ещё на работе, а отец дома, решили, что он дня три отдохнёт, прежде чем начать работать. И вот они вдвоём сын и отец разговаривают как мужчина с мужчиной.

Валя вынул письмо из конверта и дописал внизу: «Это скоро будет, что ты вернёшься. Помни, папа, что это будет скоро!»

…Вечер не торопясь шёл над городом. Замирала жизнь во дворах. Одно за другим гасли в домах окна. Миша уже спал, спал нервно, иногда вздрагивая во сне, иногда бормоча что-то невнятное.

Анюта писала письмо матери. Она знала, что до операции их с Мишей не пустят в больницу. Но ей обещали, что если они придут ровно в десять часов, то матери передадут записку, чтобы она её успела прочесть до того, как начнётся операция.

«Ты, мама, не бойся, — писала Анюта, — я говорила с доктором, и он сказал, что операция неопасная. Зато после операции ты очень скоро будешь здорова. Мы с Мишей ходили в кино, смотрели замечательную картину «Три мушкетёра». Он очень увлекается спортом, и это, по-моему, хорошо. Вообще у нас никаких событий не происходит. Живём дружно, весело, интересно. Крепко тебя целуем».

Анюта кончила письмо, положила его в конверт, потом взяла другой лист бумаги и продолжала писать:

«Мама, милая, пожалуйста, скорее выздоравливай! Если бы ты знала, как мне плохо и страшно! Мне даже посоветоваться не с кем. Сегодня оказалось, что у нас произошло большое несчастье: Миша попал в плохую компанию, стал играть на деньги, проиграл много, торговал билетами у кино, а потом хотел продать папин золотой портсигар. Всё это потому, что я не умею его воспитывать. Я не знаю, как это делать, мама. Мне пришлось сегодня быть в милиции, правда, там люди ничего, хорошие. Они откуда-то обо всём знают. Котом мне пришлось подраться с Быком. Это отвратительный мальчишка. Знаешь, как я боялась! У меня прямо ноги тряслись от страха. Ты прости, мама, что я это тебе пишу. Я понимаю, что я старшая, что я — глава семьи, пока нет тебя и папы, что я за всё отвечаю, но что же мне делать, если я, оказывается, ничего не умею, ничего у меня не получается! Ужасно, мне уже тринадцать лет! Я обязана уже всё делать правильно и разумно, я так и стараюсь, и всё равно ничего не выходит. Вот Миша сейчас спит и во сне переживает всё, что произошло, а мне и жалко его, и злюсь я на него. А ведь на него злиться сейчас нельзя, он даже во сне всё время вздрагивает. И я не знаю, как мне теперь быть? Проверять его всё время? Он обидится, разозлится, со зла может ещё чего-нибудь натворить. Доверять ему? А вдруг он опять с этим страшным Вовой Быком торгует билетами или ещё что-нибудь хуже. Мама, я не знаю, как мне быть. И мне посоветоваться не с кем. Я не хочу, чтобы кто-нибудь знал о том, что он натворил. Могут со зла или просто по легкомыслию начать его дразнить. А ты знаешь, как ему тогда будет плохо. Ведь он же ещё маленький. Ему только десять лет. Если я в тринадцать лет и то ничего не могу и не умею, так что же с него спрашивать? Ой, мама, выздоравливай поскорее! Это очень, очень нужно».

Анюта даже всплакнула, пока писала письмо, так ей стало себя жалко. Дописав письмо, она перечла его и ещё тихонько всплакнула, потом вытерла слёзы, письмо разорвала на мелкие кусочки и выбросила их в мусоропровод. Потом поставила будильник на семь часов, чтобы не опоздать завтра в больницу, разделась, легла спать, но долго ещё не могла заснуть.

…Вечер не торопясь шёл по городу, постепенно гасил свет в окнах. Катя Кукушкина встала со скамейки и прошла по опустевшему скверу. Она решила, несмотря на поздний час, побеспокоить человека. Ей необходимо было сейчас же, немедленно поговорить с ним и посоветоваться.

Глава двадцать третья. Деловой разговор

Был двенадцатый час ночи, когда Катя вышла из сквера и подошла к автомату. Она позвонила своей приятельнице, которая дружила со Сковородниковым, и попросила её сказать Ванин адрес. Оказалось, что Ваня жил довольно далеко, и всё-таки Катя села на троллейбус и отправилась его отыскивать. Она понимала, конечно, что неудобно беспокоить малознакомого человека поздно вечером дома, но очень уж ей нужен был сейчас его внимательный взгляд.

Она позвонила, и за дверью раздались шаркающие шаги. Катя решила, что идёт открывать какая-нибудь старушка, но открыл дверь сам Сковородников. Он был обут в шлёпанцы, и поэтому шаги его напоминали старушечьи. На руках он держал ребёнка месяцев девяти или десяти от роду. Он сначала смутился, увидя Катю, но потом рассмеялся и сказал:

— Заходи, Кукушкина. Ты извини, я сегодня в няньках. У жены выходной. Она к своим старикам поехала.

Ребёнок хватал секретаря то за нос, то за уши, и секретарь мотал головой, пытаясь освободиться от маленьких цепких рук.

Квартира была двухкомнатная, и в первой комнате, куда Сковородников ввёл Катю, очевидно, было что-то вроде кабинета. У двух окон стояли два письменных стола, на одном горела настольная лампа, лежали раскрытые книги и тетрадь.

Сковородников предложил Кате сесть и сел сам. Ребёнок немедленно схватил его одной рукой за нос, а другой ударил прямо в глаз. Сковородников откачнулся, сказал ребёнку строгим голосом «ну, ну» и посадил его так, чтобы тот не мог дотянуться до отцовского лица.

— Понимаешь, незадача какая, — сказал Сковородников Кате, — всегда он засыпает как убитый, а когда я остаюсь с ним, никак не желает спать. Ну ладно, он не помешает. Как дела в лагере? К вам, говорят, со всей Москвы гости ездят?

Глаза у него были серьёзные, даже хмурые, но Кате почудилось, что где-то в них таится усмешка.

— Плохо, — сказала она. — Я, наверное, не гожусь для этой работы.

— Так, — сказал Сковородников, — Почему ты решила?