Прикосновение к идолам
Шрифт:
Когда меня спрашивают: «Значит, старшая сестра отбила его у младшей?», я привожу слова Лили Юрьевны. Она писала: «Это было нападение, Володя не просто влюбился в меня, он напал на меня. Два с половиной года не было у меня спокойной минуты — буквально. Любовь его была безмерна. Но я ему сопротивлялась — меня пугала его напористость, рост, его громада, неуемная, необузданная страсть».
В первый же вечер, прочитав ей «Облако в штанах», Маяковский попросил разрешения посвятить ей поэму и с того дня посвящал ей каждую строчку всю жизнь.
За «Облаком» последовала гиперлюбовная поэма «Флейта-позвоночник», где поэт мучается и ревнует — впрочем, ревновать он продолжал всю жизнь.
Трагедия двух людей из «треугольника», которых Маяковский называл своею семьей, заключалась в том, что Лиля Юрьевна любила
Не понимая, как соединить эту ее любовь со всей остальной ее жизнью, Рита Райт спросила Лилю: «А если бы Ося женился, вы бы огорчились?» Она потемнела, как туча: «Этого не может быть! И никогда про это не говорите». Но когда появилась Евгения Гавриловна, Ося посветлел, помолодел, и Лиля за то, что Осе хорошо, приняла Женю и полюбила ее. И тогда я поняла, как она любит Осипа Максимовича».
Брик прожил с Евгенией Гавриловной до конца своих дней, двадцать лет. И все трое были в прекрасных отношениях друг с другом, и Лиля Юрьевна всю жизнь поддерживала ее материально. Думаю, что она так к ней относилась за то, что ее любил Осип Максимович. Он умер от разрыва сердца, поднимаясь домой по лестнице. Это было в 1945 году, и я помню его довольно хорошо.
Интересы Брика были поразительно разносторонни. Увлекался шахматами, фотографией, живописью. Превосходно знал историю. Помимо многочисленных статей, написал несколько пьес, четыре из которых были поставлены в московских театрах; по двум его либретто были написаны оперы, поставленные в Ленинграде; по его сценариям были сняты фильмы, в том числе знаменитый «Потомок Чингиз-хана» Пудовкина. Как-то отвечая на вопрос, что он больше всего любит в жизни, Брик ответил: рыться в книгах, думать и говорить о проблемах искусства, прийти человеку неожиданно на помощь. Он был заядлым библиофилом, непрестанно читал, и собранная им библиотека насчитывала около четырех тысяч томов. Библиография написанного и опубликованного им составляет почти пятьсот наименований. Это много. Но честолюбие было ему чуждо.
Он был небольшого роста, на лице его часто играла насмешливо-ироничная улыбка, он хорошо знал цену людям. Если человек был ему неинтересен, он посреди разговора вставал и уходил к себе. Про некоторых гостей, которых в доме бывало много, он иной раз говорил: «Зря потраченные время и деньги». Он был энциклопедически образован и, когда говорил, вокруг замолкали. Я не стеснялся спрашивать его о чем-то непонятном в прочитанном мною, и он всегда объяснял неясное коротко и доступно. Он научил меня читать Пастернака, и с тех пор многие его стихи я помню наизусть, хотя поначалу не все и не так понимал. Стихи объяснять трудно, но Брик это делал тактично и умело.
Я знал по воспоминаниям окружающих, что с Маяковским, фактически вторым мужем его бывшей жены, он был очень дружен, достаточно прочесть изданную полную переписку Лили Брик и Владимира Маяковского, где почти в каждом письме — о нем. Или такая подробность — Брик расставлял знаки препинания в стихах поэта, который просто не обращал на пунктуацию никакого внимания. Владимир Владимирович часто обращался к нему за различными советами.
Когда люди не могут чего-нибудь понять, то возникают слухи. Тому пример — «Треугольник». Жизнь этих трех людей из-за необычности их союза и необычности их самих всегда вызывала интерес и серьезных литературоведов — но в той же мере и обывателей, у которых этот непонятный для них союз вызывал злобное неприятие, замешанное на мещанской морали. Ведь сплетничать про Петю и Катю, которые никому не известны, неинтересно. А вот когда громкие имена… Сколько желтых страниц читали мы и про Панаеву с Некрасовым, и про Есенина с Дункан, и про Ахматову с Пуниным.
Только в 1918 году, проверив свое чувство к поэту, Лиля могла с уверенностью сказать Брику о своей любви к Маяковскому. Поскольку к этому времени она, как известно, уже не была женой Осипа Максимовича, эта любовь не могла омрачить ни их отношений, ни дружбу Маяковского и Брика. Ни о каком «menage en trois» не могло быть и речи. Они все трое решили никогда не расставаться и прожили всю жизнь близкими друзьями, тесно связанными общими интересами, вкусами, делами, бытом наконец. Лиля Юрьевна любила дом, общий
стол, интересных людей вокруг. Маяковский всегда имел обед, свежестиранную рубашку, был ухожен — она терпеть не могла разгильдяйство, богемность, небритых и расхристанных мужчин. Авторитет ее был непререкаем, все домашние ее слушались и ходили по струнке.Втроем они жили на даче в Пушкино. Одно время снимали домик в Сокольниках и жили там зимой, а у поэта была небольшая комната в коммуналке на Лубянской площади, куда он мог уединяться для работы. С 26-го по 30-й — последние четыре года — Маяковский и Брики жили в крохотной квартирке в Гендриковом переулке на Таганке, где у каждого была малюсенькая комната и одна общая — аж 14 метров!
Лиля Юрьевна писала: «Как много в горке стояло посуды! Я покупала ее так: «Дайте, пожалуйста, три дюжины самых дешевых стаканов». Или «тарелок». Ведь к нам ходило так много людей! В столовой каждую неделю было собрание «Нового ЛЕФ» а, ставили стеклянный бочонок с крюшоном, я делала бутерброды. Водку не пили, и пьяных не бывало никогда».
В Гендриковом переулке после смерти поэта устроили музей, и Лиля Юрьевна отдала туда всю обстановку. В семидесятых годах его закрыли.
В начале тридцатых ЛЮ переехала в кооперативную квартиру на Арбате, в Спасопесковском переулке, а в 1958 году она поселилась на Кутузовском проспекте, где прожила до конца дней и где теперь живу я.
«Любить я могу только ее»
Любовь Маяковского и Лили Юрьевны не раз подвергалась серьезным испытаниям. В годы, когда революция ломала прежнее искусство, пересматривала все на свете вообще — казалось, что и человеческие отношения должны найти новую форму, новые взаимосвязи. И что любовь, верность, ревность тоже в известной степени претерпят изменения, и отношения людей в чем-то станут другими. Но вот — в чем? Здесь много наломали дров, и подчас ломали эти дрова люди незаурядные. Можно вспомнить и Александру Коллонтай, и Ларису Рейснер… Авангардизм нес новую идеологию и недвусмысленно заявлял о своих намереньях перестраивать не только жизнь общества, но и каждого человека в частности. А Лиля Юрьевна и Владимир Владимирович исповедовали именно эту идеологию.
В 1922 году в их отношениях наступил кризис, и причин был целый комплекс. Решили расстаться на два месяца, не видеться, подумать о том, как жить дальше. Лиля была убеждена: чтобы творить, нужно испытывать мучения, лишения. Благополучие губит художника.
6 февраля 1923 года она писала Эльзе в Париж: «Мне в такой степени опостылели Володины: халтура, карты и пр. пр…, что я попросила его два месяца не бывать у нас и обдумать, как он дошел до жизни такой. Если он увидит, что овчинка стоит выделки, то через два месяца я опять приму его. Если же нет — нет, Бог с ним! Прошло уже два месяца: он днем и ночью ходит под моими окнами, нигде не бывает и написал лирическую поэму в 1300 строк!»
С высоты сегодняшнего дня видно, что Маяковский пошел на эксперимент под влиянием Лили, всецело ей подчиняясь. Результатом явилась поэма «Про это», одна из вершин любовной лирики нашего века, художественный документ эпохи. Но каких мук это стоило поэту!
Моя мать Галина Дмитриевна, разбирая в 1930 году архив поэта, перепечатала письмо-дневник, обращенное к Лиле. «Он вел его, работая над «Про это», день за днем описывая свои мысли и чувства: это очень интимно, адресовано только Лиле, и она его никому не показывала. Его видело всего несколько человек. Это документ необычайной важности. Письмо-дневник написано на той же сероватой, большого формата бумаге, на которой написана и вся поэма. Оно писалось каждый день, пока он работал, и из этого дневника выросло не только «Про это», но и некоторые последующие стихи.
Когда, разложив перед собою этот дневник и рукопись поэмы, я читала их параллельно — у меня было ощущение, будто я совершаю святотатство, заглядываю в такие глубины творческого процесса, куда другие не допускаются.
Письмо-дневник является также необычайной силы человеческим документом, отражающим тяжелое душевное состояние поэта во время этой работы. Некоторые страницы закапаны слезами. Другие страницы написаны тем же сумасшедшим почерком, каким написана и предсмертная записка. У меня было впечатление, что он несколько раз был близок к самоубийству во время написания поэмы».