Прикосновение к идолам
Шрифт:
Я ее спросил о Цветаевой, встречались ли они? «Я ее довольно хорошо знала, хотя не очень любила, мы слишком были разные. Но поэт гениальный, иначе я ее не переводила бы. А этот ужас с Эфроном и ее бегство! Как, ты не знаешь? Ах да, у вас об этом не пишут, ну, как-нибудь потом, это долго. А история с кораллами была уже в Москве — слышал о ней? Правда, к стихам она не имеет отношения. Лиля подарила крупные коралловые бусы Елене Тагер. Когда Марина Ивановна увидела их, она стала просить Тагершу отдать эти бусы ей, уж очень понравились. Каждый раз, как встречала ее, так и просила. «Я не могу, — отвечала та, — мне их подарила Лиля Юрьевна». «Так попросите ее, чтобы она разрешила вам отдать эти бусы мне!» Та, помявшись, спросила Лилю. И Лиля, несколько обескураженная, что ее подарок хотят передарить, все же
Эльза пригласила меня поехать на уик-энд к ним на дачу. В начале пятидесятых годов они с Арагоном решили подыскать себе к надвигающейся старости загородный дом и в конце концов остановили свой выбор на… полуразрушенной мельнице неподалеку от Парижа, в местечке Сен-Арну. Мельницу перестроили, получился уютный и оригинальный дом. «Боже мой, наконец-то мы отрезаны от всех этих любителей пожирать чужое время!» Для нее было важно одно — писать. Чем дальше — тем времени все меньше, «не успеешь отметить один день рожденья, как уже наступает следующий», а она была полна планов и надеялась, что судьба будет милостива…
Уже давно она была вне светской жизни, чужда публичности, хотя любила одеваться, предпочитала одежду от Грэс, всегда носила шляпы и до последнего дня отличалась элегантностью. Была очень изобретательна в части украшений одно время даже зарабатывала этим. «Как-то в начале тридцатых мы с Арагоном сидели в кафе и к нам подсел Жан Кокто. «Я думал, что это Эльза и Луи Арагон, — говорил он смеясь, — а это оказалась компания коммивояжеров, которая торгует бижутерией. Они все время говорили о бусах». Я делала бусы из всякой всячины — африканского гороха, метлахской плитки, пуговиц и даже из… клистирных наконечников. Продавала их, ведь Арагона тогда почти не печатали и мы жили на эти деньги. Ты же читал в «Красной нови» мою повесть «Бусы», где я писала про всю эту модную индустрию Парижа».
Я попал на эту знаменитую Мельницу, когда хозяев уже не было в живых, но еще все носило отпечаток их характеров и вкуса, все еще дышало их жизнью. Комната Эльзы обставлена только самыми необходимыми, но красивыми и оригинальными вещами — зеркало, комод, шкафчик для рукописей и дневников, которые она вела всю жизнь. Удобное плетеное ажурное кресло и письменный стол у окна, из которого открывается вид на лужайку, всю в цветах и куда весной доносится пение птиц. Как здесь было ей хорошо работать и как она это ценила! Здесь написаны все ее крупные вещи, десятки статей и сотни писем. Здесь большей частью создавала она свою знаменитую «Антологию русской поэзии», куда были отобраны лучшие стихи от Тредиаковского до Ахмадулиной.
Труд переводчика! Эльза Триоле в своей жизни переводила много, но перевод поэзии — при всей ее любви и приверженности к стихам — отнимает у нее много сил, она мучается, у нее опускаются руки, и все же она вновь садится к письменному столу, дабы «Антология» получилась достойной тех больших поэтов, которых она выбрала. Как она костерит по телефону и в письмах тех переводчиков, что она пригласила в помощь! Впечатление такое, что все они сговорились лениться, обманывать, скрываться, путать, болеть, жениться, разводиться, прятаться от жен и заодно от Эльзы, нарушать сроки, не подходить к телефону, выкручиваться, терять рукописи — Эльза просто вне себя! Месяцами она ищет Романа Якобсона по всему свету — он обещал написать предисловие. Тщетно. «Вчера разозлилась и с ходу, одним духом написала предисловие, покончив с неверным Ромой. Теперь книга закончена!»
Вспоминая ее разговоры и перечитывая письма, делаешь вывод, что «Антология» появилась только благодаря энтузиазму, настойчивости и стремлению Эльзы Триоле познакомить читающую публику с лучшими образцами русской поэзии. «Вышла «Антология». Глазам не верю. Теперь идет подготовка к вечеру. Если все это сбудется и я еще буду жива, то буду лежать и лежать, ничего не делать, пытаться не переживать, не огорчаться, не волноваться и не позволять брать меня за горло!»
Тридцать
лет прошло, но лучше и полнее, чем «Антология» Эльзы Триоле, во Франции не появилась. И не одно поколение французских читателей, открывая этот том, приобщалось к вершинам русской поэзии.Брожу я по «Мельнице» — по-нашему это дача и дачный участок — цветы, посаженные Эльзой, садовые скамейки, выкрашенные Арагоном, вот здесь бегали любимые пудели, их запирали, когда приезжала Эльза, — так радостно они бросались на нее, что сбивали с ног. Здесь она принимала своих друзей со всего света — Жолио Кюри, Пабло Неруду, Шагала и Пикассо, Юткевича, Эренбурга, Черкасова, Любовь Орлову, Симоновых, Плисецкую, — с трудом, но находила для них время, ибо любила этих людей и ей с ними было интересно. Здесь же, в своем кабинете на втором этаже, куда доносились соловьиные трели из сада, она закончила свой последний роман «Соловей замолкает на заре», в котором предсказала свою смерть. И здесь же умерла она, семидесяти четырех лет, от сердечной недостаточности. Было это в 1970 году.
Арагон и Триоле распорядились, чтобы после их смерти в «Мельнице» могли бы время от времени жить и работать молодые неимущие писатели — такие, какими были они сами в юности, — и пользовались бы их огромной уникальной русско-французской библиотекой. И в качестве «дара Франции, каким бы ни был тип ее правительства» они завещали стране все свои рукописи, документы и письма — дар, который невозможно переоценить.
Эльза и Арагон похоронены у себя в саду, под вековым ясенем. Я долго стоял над могильной плитой, думая о белокурой маленькой москвичке в кружевных панталончиках из-под платьица, которую мама за ручку водила гулять на Чистые пруды. И — о закончившей свой путь на окраине провинциального французского городка знаменитой писательнице. Я вспомнил, как Эльза сказала однажды, что город любят не за красоту самого города, а за те чувства, которые человеку пришлось там испытать. Для нее это были Москва и Париж. Я вспомнил, как в последние годы постепенно накапливались на полке у ее сестры в Москве аккуратно присылаемые Эльзой, том за томом, собрание сочинений Триоле и Арагона, их знаменитое «Перекрестное» издание, где сплелись его и ее творчество, их книги. Более сорока томов, украшенных фронтисписом Анри Матисса. На могильной плите выбиты слова Эльзы Триоле: «Мертвые беззащитны. Но нас защитят наши книги». Если бы…
Сергей Лифарь на бюллетене
В начале октября 1980 года у меня были съемки в Софии. Смотрю — афиша: «Гала-спектакль Сержа Лифаря» с болгарскими артистами.
Лифарь! Имя, вплетенное в легенду русского балета, — невозвращенец, фаворит Дягилева и премьер его труппы, красивый и талантливый артист, для которого писали специально Стравинский и Прокофьев, главный балетмейстер «Гранд Опера», коллаборационист, известный пушкинист…
И он здесь, в Софии.
В программе были три его постановки: «Парад» Берлиоза, «Ромео и Джульетта» Чайковского и «Федра» Пуленка-Кокто. «Ромео» я видел с Ивет Шовире, прима-балериной Гранд Опера, во время гастролей в Москве, а вот на «Федру» билет тогда достать было невозможно, и я обрадовался, что через 22 года настиг-таки ее в Софии!
«Парад» оказался ужасно провинциальный: вся труппа, начиная с учениц, шествовала, хотя и под музыку Берлиоза, но не в музыку. Все без исключения некрасивые брюнетки, сильно растрепанные. Походили-походили, чего-то немного поделали ручками и застыли в апофеозе. «Ладно, думаю, скорее бы «Федра». Но вместо порочной царицы вывели Лифаря в черном двубортном костюме, с бабочкой. Очень довольный, низко кланяется, занавес давали несколько раз. Я думал, что он выше ростом, а он оказался невысоким.
«Федра» была великолепной. Поставленная 30 лет назад, она ничуть не устарела. Мне очень понравилась хореография и красивые скульптурные композиции, возникающие на мостках второго плана и сценография Кокто. Партия Федры драматичная, статуарная, с выразительными позами. Два очень страстных, каких-то завораживающих дуэта. Роль, которую могла бы исполнить Майя Плисецкая, — как будто это все было поставлено на нее.
После спектакля захожу за кулисы. Представляюсь. «Господа! — кричит возбужденный Лифарь. — Познакомьтесь с балетоманом из Москвы. Он специально прилетел на мой вечер!»