Прикосновение к идолам

У Наташи был муж, известный штангист Дмитрий Поляков. Он был так хорош собою, что его носили на щите во время физкультурных парадов на Красной площади. Она от него ушла, но держала при себе. Он часто приходил к нам и молчал. На Селигерской турбазе она сошлась с инструктором физкультуры, как сейчас сказали бы, «качком», кудрявым и веселым, и перед войной у нее родилась девочка Наташа, очень похожая на мать. К тому времени пути наши как-то разошлись, мы с мамой и она с дочкой жили своей жизнью, иногда переговариваясь по телефону. Я уже работал на Студии, когда в 1955 году мне передали просьбу Натальи Власьевны прийти к ней. Мне все было недосуг, но узнав, что она умирает… Вместо огромной женщины, я увидел в постели миниатюрную, сморщенную и улыбающуюся мне девочку. Наташу съедал рак.

«Васик, я позвала тебя, чтобы проститься. Мои дни сочтены. Я хотела тебя увидеть. Я очень любила тебя — у меня не было детей и всю материнскую нежность, положенную женщине, я отдавала тебе… Теперь вот есть Наташка, но я ее бросаю на полпути, в четырнадцать лет… Не оставляй ее. Нет, жить она будет с Поляковым, она считает его отцом и он ее любит, но ты ведь знаешь его интеллектуальный потолок… Горько думать, что вдруг она вырастет темной девкой. У тебя ведь другая среда. Пусть она почаще будет с тобой и мамой… На смерть я смотрю спокойно — ну, еще одна командировка, но я очень мучаюсь. Я много грешила, но не настолько, чтобы так страдать. Я так кричу от боли, что люди останавливаются под окном».

Я был потрясен.

Недавно в дневнике К. Чуковского за 1922 год я прочел, как он пришел к Власу Дорошевичу и увидел высокую худую его дочь, которая, выйдя из спальни умирающего отца, сказала: «Скорее бы»… И я вспомнил, как Наталья Власьевна применила к себе это «скорее бы»… Она что-то приняла и тихо умерла во сне. Вечером она сама позвонила Арию Давидовичу, который занимался похоронами в Союзе писателей, и сказала, чтобы он приезжал утром. Так ушла из жизни дочь Власа Дорошевича.

Ее дочь Наташка продолжала жить с Дмитрием Поляковым и с нянькой, но зачастила к нам, подружилась с мамой, мы давали ей читать книги, водили в театр, я брал ее в киноэкспедиции. Она выглядела старше своих лет, была красивая, улыбчатая и пользовалась большим успехом у мальчиков. В десятом классе она родила девочку Катю — этим и закончилось мое опекунство… Она вышла замуж за своего одноклассника, отца дочки, зажила своей взрослой жизнью, и след ее потерялся. В 1974 году я встретил ее в метро — цветущую, белокурую, красивую (всю в отца, о котором она не подозревала), мы очень обрадовались и она приехала к нам. Они с мамой симпатизировали друг дружке, и она рассказала, что разошлась с мужем, вышла за другого, Поляков умер, дочка учится, а сама она работает в МВД, в оперативном отделе! (Знала бы Наталья Власьевна… Не этого ли она боялась, когда говорила, что дочь может вырасти «темной девкой»?) Поговорили, повспоминали и снова разошлись. А зимой 1983 года я приезжаю в Вороново для съемки сельского дома культуры. Сыро, холодно, на стенах все эти унылые призывы и диаграммы… Нас направляют к инструктору по работе с молодежью. Какая-то закутанная тетка оборачивается, и я узнаю Наташу. Потухший взгляд, улыбка только от встречи со мной… Оказывается, ее разжаловали из МВД, ибо занялась она там диссидентской деятельностью. Начальник школы МВД(!) и она печатали и распространяли крамолу в самом сердце Министерства внутренних дел! Ее ждал суд, но пока что ее сослали в Вороново, где она непонятно чему инструктировала молодежь.

Меня поразили гены — дочь исповедует то же, что и мать (а если глубже — что и дед.) Взгляды матери и дочери одни и те же, только дочь пошла дальше — время другое. И пока мы ходили по клубу и смотрели какую-то ерунду, а потом в столовке ели гигантские котлеты, я ей сказал, что она — вся в Наталью Власьевну в части критического реализма…

«Вася, расскажите мне о маме, я же ничего о ней не знаю, о чем она думала, какая была?» И в этом унылом обшарпанном клубе я рассказал ей о вольнодумстве матери. Она поразилась: «Подумайте, я от мамы ничего такого не слышала, я ведь была маленькая. И узнала обо всем только сейчас…»

Незадолго до этого на Студии, в объединении, которым я руководил, сдавали заказную картину про школу МВД. Принимать ее приехал начальник школы, генерал С. М. Крылов. Сняли картину показушную, в стиле ЦСДФ, а Крылов разгромил ее и потребовал показать недостатки школы, чем страшно всех озадачил. Следовало кого-то пригвоздить, что-то разоблачить, многое разнести в пух и прах. Как правило, заказные фильмы всегда приукрашивались, и мы удивились такой порядочности со стороны начальства, но режиссер переделал. Через несколько дней звоним: мол, все исправили, ждем генерала смотреть правдивый фильм.

А нам говорят: «Не может он приехать. Застрелился».

— Понимаешь, Вася, Сергей Михайлович покончил с собой, не выдержав. И теперь я одна за все в ответе. Но еще хуже, что я сейчас облучаюсь. Думаю, что до суда дело не дойдет, достаточно будет приговора врачей.

Увидев у меня «Неподведенные итоги» Рязанова, попросила дать ей книгу — «Это про меня?» — и нерадостно усмехнулась, так похоже на Наталью Власьевну.

Суд не состоялся — она умерла в сорок два года. Мы были в отъезде и о похоронах не знали. Через месяц позвонила дочка Катя, я спросил про какие-нибудь бумаги из архива Натальи Власьевны, но у нее ничего не оказалось. Сама она работница на фабрике. Так, кажется, кончается «Госпожа Бовари» — дочь Эммы работала на фабрике…

Марлен Дитрих — на сцене и дома

Вот она сходит по трапу и мы впервые видим ее воочию — расстегнутое, модное в те годы двубортное пальто, в руках цветы, приветливая улыбка. Высоко поднятые брови делают ее лицо удивленным. Только что кончился дождь, и она осторожно обходит лужи, обмениваясь любезностями с Тамарой Макаровой, которая ее встречала.

Марлен Дитрих! Отраженная в лужах асфальта, она все равно для меня «Голубой ангел», но вместо крыльев у нее за спиной — мировая слава, сияние голливудских огней, в миллионы застрахованные ноги, ослепительные туалеты и «надменно-печальные» шляпы, которыми она поразила нас раз и навсегда еще в студенческие годы, в ледяных просмотровых залах института военной поры.

Никакой звездности, приветлива с репортерами, которых почему-то немного. Единственная кинокамера — наша. Небольшое интервью, полушутливые ответы на вопросы, искренняя и располагающая улыбка. Красивая женщина, которая ведет себя естественно и вызывает желание улыбнуться ей в ответ.

Передо мной — расшифрованная фонограмма интервью, которому не суждено было попасть в киножурнал. Уж очень оно не подходило для правительственной студии!

«Я очень рада, что в Москве, я много читала о России и даже однажды сыграла вашу императрицу Екатерину, о, это было давно. Но мне сказали, что мои фильмы не шли у вас. Неужели это правда? Неужели вы не видели всех этих километров глупых целлулоидных страстей? (смеется). Ну, тогда передо мной трудная задача — понравиться публике тет а тет. Я надеюсь на снисходительность, увы, мои песни не в тех ритмах, я теперь несколько де-моде, и такие брови уже не носят. Но я никогда не шла за модой, я ее создавала…

— Кого вы знаете из русских?

— Я отлично помню Шаляпина, он был красивый и научил меня варить борщ (опять смеется). Сначала я училась готовить, а потом попробовала водку, один из самых здоровых алкогольных напитков. В конце войны я отпраздновала встречу американцев с русскими, выпив русской водки. В Голливуде мы встречались с Эйзенштейном — да, да, я и Штернберг. Есть известная фотография, где мы сняты втроем. И я любила слушать Вертинского. Даже хотела, чтобы он снялся со мною, но ничего не вышло, так как он пел свои песенки по-русски. Это было давно-давно, до войны. Кого я хочу увидеть в Москве? О, вашего писателя Паустовского, он пишет замечательно. Я потрясена его рассказом «Телеграмма»…

— Что вы будете петь в Москве?

— Тот же репертуар, что в Париже или Токио. Много о любви. Но не только.

— А ваш костюм — правда ли, что его создал специально для вас Диор и что к нему приставлена камеристка? (Вопрос иностранной корреспондентки.)

(Смеется.) — И да и нет. Платье от Кристиана Диора, но никто к нему не приставлен. Со мной ездит моя костюмерша, которая помогает мне за кулисами. Для меня платье на сцене означает очень многое — я не доверяю женщине, которая равнодушна к одежде, — наверняка, это женщина с прошлым. Я — ваша современница и надеюсь, что платье вам понравится, оно очень скромное — кусочек тюля и много бриллиантов». (Здесь смеются все..)»

Ее концерт оставил впечатление неизгладимое. Представьте себе довольно провинциальную сцену (Театр киноактера), какие-то нелепые выступления фокусника и ксилофониста (антураж Москонцерта) — тоска смертная. И вот объявляют ее. Под музыку она медленно выходит из левой кулисы, чарующе красивая, в белом пышном песцовом «sortie-de-bal» с треном и, отвечая на овацию публики, склоняется в долгом поясном поклоне.

Первый номер — «Джонни», любовное танго. Оркестр играет вступление, она, наклонив голову, слушает и вдруг, с первым же словом поднимает руки, песцовая накидка мгновенно падает к ногам, и Марлен Дитрих предстает перед нами в сверкающем платье. Она поет, возвышаясь в этом белом облаке, но первый куплет никто не слышит — такие стоят аплодисменты.