Примерный сын

Зная, что ответом мне будут мои же слова, я уже строил планы, прибегая к совершенно чуждым мне выражениям “взвалить все дела на себя” и “привести дела в порядок”.

– Это грандиозная мысль, Висенте.

– Как ты думаешь, по финансам это реально? У меня есть кое-какие сбережения, но я не знаю.

– Думаю, это выполнимо. Мне кажется идея очень, очень хороша. Тебе не хватало чего-то такого...

– Полагаешь, стоит попробовать?

– Ты же любишь свой магазинчик, разве нет?

Мгновение я колебался, прежде чем ответить.

– Да, люблю. Люблю, но...

– Так давай, действуй! Я должна тебя оставить, Винсенсо. Потом ты мне все расскажешь. Все будет хорошо, у тебя получится... Целую... Чао-чао. До встречи.

Я дал ей уйти. От ее внимания, хотя нам удалось поговорить лишь несколько минут, прежде чем она ушла на производственное собрание, я приободрился: шаг, который я хотел осуществить, не был неразумным, и мои усилия были бы оправданны. Винсенсо. Только она называла меня так. Это из-за одного итальянца, с которым она познакомилась, когда ей было восемнадцать, и она путешествовала по интеррейлу. [прим: интеррейл – европейский железнодорожный проездной, забронированный заранее по определенному маршруту на условиях безвозвратности] Некий, должно быть, потрясающий пиццайоло. [прим: владелец пиццерии] Когда Бланка рассказала мне о нем, меня одолел мощнейший приступ ревности, но очень быстро я понял, что она была права: глупо ревновать к прошлому, встречаясь со зрелой женщиной. Самым ужасным было бы то, что я оказался ее первым парнем, ведь до этого возраста она пребывала бы в девицах.

Успокоенный телефонным разговором с Бланкой, и разом наметив с легкой руки этой женщины план, я схватил телефон и позвонил своей сестре Нурии. К слову сказать, Бланку я и по сей день считаю очень хорошим человеком. Так вот, позвонив сестре, я поведал ей о том, как сильно ударилась при падении мать, и попросил ее прийти к нам в воскресенье пообедать. Она часто обедала с нами по воскресеньям, но далеко не всегда. Сестра была в разводе, у троих ее детей были разные отцы, и организовать визиты к нам для нее могло оказаться сложнее, чем преодолеть обычные трудности ее повседневной жизни. В те субботы и воскресения, когда не было детей, застать Нурию дома и затащить ее к себе было никоим образом невозможно, поскольку у нее всегда имелись планы с подругами или с каким-нибудь дружком, поэтому самое последнее, что ей хотелось бы, это прийти обедать с вдовой-матерью и братом “с душой улитки”, потому что, теперь я знал, это было так и не иначе.

Маме все равно, обедать ли с сестрой или без нее, у нее своя жизнь. Я хочу сказать, что мама не совсем типичная женщина, которой необходимо присутствие ее “цыпляток”, ее детушек вокруг, чтобы чувствовать себя полезной. Мама вполне самодостаточна, она никогда не была домохозяйкой, всегда работала. Не то, чтобы она не любила мою сестру или у нее возникали проблемы с внуками, ничуть не бывало. Мама не из тех маньячек, которые предпочитают умереть в одиночестве и грусти, прежде чем кто-либо оставит отпечаток на их серебряных пепельницах или оцарапает ботинком паркет. Нет, моя мама – женщина, не озабоченная подобными домашними проблемами. Для нее дом имеет свое ограниченное функциональное предназначение, и я никогда не слышал ее жалоб из-за разбитого стакана или шерсти нашего пса на диване. Как она сама говорит, ей неприятно командовать людьми, возвышаться над ними. И я думаю, что еще больше она не хочет, чтобы ей что-либо навязывали. Таким образом, если звоню я, то все путем, но доведись звонить ей, и мы никогда не увидели бы детей. Несмотря на то, что матери было безразлично, придет ли к нам моя сестра, я, тем не менее, ее приглашаю. Мне хорошо известно, что так будет лучше для мамы, Нурии и для ее детишек. В общем-то, и для меня тоже.

По мнению родственников, сестрица Нурия немного похожа на мать, возможно, поэтому очень скоро ее муж оказывался лишним. Как я уже сказал, все ее дети от разных мужей, поскольку ей проще иметь ребенка от законного мужа. Сейчас она встречается еще с одним парнем и, судя по тому, как продвигаются у них дела, мне кажется, что очень скоро у меня будет четыре племянника и четверо бывших зятьев. Или пятеро, а может быть, и шестеро. Однако Нурия не понимает, что у нее аллергия на разного рода обязательства и договоры, и думает, что она просто невезучая, раз ей попадаются, по ее словам, одни недоделанные. На самом деле все дело здесь в матери, которая не научила ее терпению. Впрочем, это всего лишь мое мнение. В нашей семье терпение было только у меня. До этого воскресенья с проклятой паэльей.

Нурия заявилась с Хорхе, своим новым дружком, простым парнем немного моложе ее, общительным, и в кои-то веки, нормальным. Кое-что я плохо понимаю, и эта тема весьма щекотлива, чтобы выносить ее на обозрение чужих людей, тем не менее, мне кажется, что во сне отец дал мне четкие разъяснения, и я не мог больше ждать. Я должен был, как можно раньше, схватить быка за рога. Я тореро, конечно, не в буквальном смысле этого слова. Словом, пока готовилась паэлья, а Паркер в присутствии детей в необычайном возбуждении носился вокруг стола в ожидании цыплячьих костей, которые рано или поздно упали бы, я произнес:

– На днях мне приснился отец и...

Но никто не обратил на меня никакого внимания. Несколько разочарованный, я собрался с силами и снова открыл рот, чтобы продолжить:

– Я много думал в эти дни о делах, вертел так и этак и...

– Мне не нравится паэлья, я ее не люблю, – встряла крошка-племянница Амели. Кстати, сестра дала ей это имя в честь фильма. Ей даже пришлось поругаться со служащей в отделе регистрации, которая, вполне логично, стремилась записать племянницу как Амелию, но Нурии удалось добиться своего, хотя никто из наших родственников не имеет ничего общего ни с Францией, ни с кинематографом.

– Как это не любишь паэлью? Ах какая замечательная паэлья, пальчики оближешь. Паэлью любят все испанцы. Паэлья – это достояние человечества. Она нравится даже каталанцам, – вмешался вышеупомянутый Хорхе, имевший весьма своеобразное чувство юмора. По-видимому, его отношения с моей сестрой находились в фазе гиперсексуальной суперактивности, и он просто хотел порадовать и осчастливить других настолько, насколько был счастлив сам.

– А мне не нравится, – упорствовала племянница.

– Съешь, как миленькая, – отрезала сестра, – и перестань трогать собаку.

– Не буду, – возразила девчушка, – и, между прочим, мама, у собаки есть имя, его зовут Паркер.

– Висенте, положи ей паэлью, – приказала сестра.

– Если она сказала, что не хочет паэлью, я могу приготовить что-то другое, – предложил я.

– Никакого другого, если есть паэлья, значит, съест паэлью. Перестань тискать собаку! – заорала сестра.

– А я не хочу- у-у, – упрямо тянула племяшка Амели. – Па-а-аркер, краса-авчик, милашка-Паркер...

– Будет паэлья, ясно? Паэлья. – Сразу видно, что сексуальная активность не возымела столь положительный эффект на настроение Нурии, в отличие от ее возлюбленного.

– В самом деле, Нурия, мне это не трудно. Подогрею что-нибудь. Амели, ты любишь омлет? Есть также вчерашние котлетки. С кетчупом – объедение, – предложил я племяннице, которая прижималась личиком к собачьим ушам, все больше сияя от счастья.

– Ей нравится только паэлья, какую готовит ее отец, – уточнил Серхио, мой старший племянник.

Так вот в чем могла крыться истинная причина полного нежелания племянницы есть рис и внезапная одержимость ее матери, моей сестры, с которой она его проглотила. Это из-за дочери на Нурию накатывает умопомрачение, которое можно оправдать лишь тем, что девочка как две капли воды похожа на своего отца, которого Нурия не может даже видеть. Она ненавидит его так же страстно, как некогда обожала.

Нурия находится с бывшим мужем на ножах; они целыми днями ругаются из-за опеки, алиментов и машины, которая оформлена на сестру, а пользуется ею он. В конце концов, это беда всех разведенных, но сестра, порой, путает дочь со своим бывшим и начинает спорить с ней, настаивая на вещах, не относящихся к делу, например, на паэлье или проявлении ее нежности к собаке.

Итак, мы начинаем есть желтый рис в молчании. Кто знает, какой еще новый конфликт может возникнуть между Нурией и ее шестилетней дочерью? Тогда в течение следующих пятнадцати дней мне может не представиться снова возможности все рассказать, так что я набрался храбрости и выпалил то, что хотел: