Примкнуть штыки!

– Ничего пока не видно, товарищ лейтенант, – справляясь с собою, с той своей частью, которая буквально тащила его за полы шинели юркнуть на дно окопа и затаиться там, переждать, отозвался Воронцов. – Похоже, действительно наши выходят. Винтовки-то, товарищ лейтенант, наши, точно.

– Похоже.

– Бежит Красная Армия.

– А вот на эту тему помолчи, – резко оборвал его лейтенант и вдруг насторожился: – Ты что имеешь в виду?

– Да ничего.

– Ты, сержант, смотри, среди курсантов такие сопли не размазывай. Все эти разговорчики… За такое, знаешь, в особом отделе по головке не погладят. Так что имей в виду. И курсантов одёргивай, если услышишь что-нибудь подобное.

Похоже, лейтенант, и сам боролся со страхом, и это у него получалось лучше, чем у других. Нужно было просто немного быть похожим на старшего сержанта Гаврилова.

– Всё понял, товарищ лейтенант, – ответил Воронцов.

– А вот это уже хорошо, хоть и отвечаешь не по уставу.

«Хоть бы ушёл куда. Вот пристал…» Лейтенант выговорился, ещё раз назидательно посмотрел на Воронцова и навалился грудью на бруствер. Он молчал. Молчал и Воронцов. Но разговор, который только что состоялся между ними, оставил в душе Воронцова неприятный осадок.

Стрельба в лесу то немного утихала, то возобновлялась с новой и, казалось, гораздо большей силой и ожесточением. Раздался мощный взрыв, и ярко, с вибрирующим треском и скрежетом, полыхнуло густое пламя. Оно сперва ударило вверх, а потом разом опало и расплылось вширь, оплавило кроны деревьев и кромку поля поодаль, озарило лица курсантов, замерших в на брустверах своих окопов в напряжённом ожидании.

– Похоже, танк горит. Так танки взрываются. Боекомплект сдетонировал.

– Чей?

– Чей… Откуда там могут быть наши танки?

– Чем же они его угондобили?

– Да, дела… Наши-то боги войны не стреляют. Молчат.

– Как же наши стрелять будут? Это ж надо на открытую позицию выкатывать. На прямую наводку.

– А слыхали, братцы, артиллеристы-то наши буссоль в Подольске забыли?

– А что это такое?

– Да хреновина такая. Прибор для определения дальности. Чтобы по цели не мазать.

– А как же они стреляли?

– Вот мудаки!

– Как же они так лопухнулись?

– Как… Забыли углём в требе записать…

Курсанты засмеялись.

– Ничего, они и без буссоли лупанули их хорошо.

По поводу буссоли курсанты говорили правду. Ещё утром, когда дивизион начал готовиться к первому бою, вдруг обнаружилось, что нет буссоли. Без буссоли стрелять с закрытых позиций невозможно. Пришлось выкатывать орудия на прямую наводку, что и привело к такому ошеломляющему успеху.

– Там настоящий бой идёт, братцы!

– Что ж мы тут сидим, товарищ лейтенант?

– Прекратить разговоры! Всем оставаться на местах! Это может быть провокацией!

В зареве, в гуще пальбы, снова послышалось отчаянное: «Ур-ра-а-а!» И снова впереймы этому многоустому крику застучали длинными очередями немецкие пулемёты.

– Пулемёты установили.

– По всему периметру лупят. От наших окопов отсекают.

– Теперь вряд ли выпустят.

Сзади послышались торопливые шаги и в траншею обвалился Алёхин. Отряхнул полы шинели, пристроил на бруствере рядом с винтовкой Воронцова свою СВТ и сказал:

– Старшина отпустил. Иди, говорит, Алёхин, воюй.

Ещё после первого боя Алёхина отправили в тыл, в Воронки, сопровождать раненых. Там был организован общий для курсантов и десантников пункт сбора раненых. И вот Алёхин вернулся. Значит, раненых уже отправили в Подольск.

Воронцов вздохнул с облегчением. Отделение снова было полным.

С Алёхиным они вместе, в один и тот же день прибыли в Подольское пехотное училище. И сразу же, с самого первого дня, у них завязалась крепкая дружба.

– А чей танк горит, Сань? – спросил Алёхин, блестя воспалёнными глазами и стараясь разглядеть в маслянисто-слюдяной темени хоть что-нибудь.

– Кто его знает… Лейтенант говорит: может быть, провокация.

И тут в траншее заговорили наперебой:

– Да наши это!

– Прорываются! Неужели не понятно?

– Наши. Слышите? Кричат! Немец так разве будет кричать?

– Наши, конечно. Они и германа гробанули.

– Прекратить разговоры, я сказал! Вести наблюдение! Без приказа не стрелять!

Так, на брустверах, они продежурили час или, может, полтора. Боевое охранение, выставленное впереди и окопавшееся с двумя ручными пулемётами за лощиной над дорогой на бугре, тоже молчало, будто его там и не было. Но вскоре из-за речки приполз курсант в одной гимнастёрке и доложил, что бой идёт не дальше чем в полукилометре на поле и в пойме, что, по всей видимости, выходит какая-то наша часть и немцы пытаются её перехватить, бросили в дело танки, бронетранспортёры и миномёты, но стреляют вслепую. Лейтенант Ботвинский выслушал связного и, не задавая вопросов, тут же отправил на доклад к командиру роты. Связной вскоре вернулся. Постоял в траншее, поправил каску, потуже подтянул ремешок под подбородком и как-то отстранённо, будто не о своей участи, сказал:

– Ну, я пошёл. – Перемахнул через бруствер и, припадая к земле, побежал в пойму, в чёрную её бездонную прорву, время от времени рассекаемую вспышками недальнего боя и угловатыми тенями деревьев.

По цепи передали приказ старшего лейтенанта Мамчича: позиций ни в коем случае не оставлять, себя не обнаруживать, вести наблюдение и обо всёх изменениях обстановки немедленно докладывать командирам отделений.

Помкомвзвода Гаврилов понюхал воздух и сказал своему соседу, курсанту Денисенко:

– Возьми-ка, выпей. У меня тут малёхо осталось от вчерашнего. – И протянул в темноту стеклянную трофейную фляжку с остатками шнапса.

Денисенко бережно отвинтил крышку, отпил небольшой глоток и спросил:

– Что, товарищ старший сержант, сейчас начнётся?

– Начнётся, начнётся. Не дрейфь. Да что-то не начинается…

– Это да. Лучше бы уж сразу…

– Учти, Денисенко, в бою всегда всё складывается не в твою пользу, но ты это должен учитывать. Заранее! Ну, чего трясёшься?