Примкнуть штыки!

А пока начальник Малоярославецкого боевого участка командир 312-й стрелковой дивизии полковник Наумов усиливал как мог и кем мог Ильинский рубеж и передовой отряд. Чтобы курсанты и бойцы стрелковых маршевых рот продержались на Извери ещё день. Ещё ночь. Ещё сутки.

Но дравшиеся на Варшавском шоссе ни о чём этом не знали. Им отдавали приказы капитаны и лейтенанты, а иногда и сержанты. И они шли исполнять их.

Разбудил Воронцова гул моторов. Он открыл глаза и совсем рядом увидел небо. Ясное и умытое, оно распахнулось перед ним, и невозможно было оторвать взгляда и думать о чём-нибудь ином, кроме этого неба. С одной стороны оно сияло розовым, девичьим. С другой – было залито холодной зрелой синевой. Воронцов видел его таким только до войны.

Но теперь оно гудело моторами. Солнце ещё не поднялось над лесом, а самолёты уже летели в сторону Медыни и Малоярославца.

По траншее в сторону позиций десантников продвигалась группа офицеров. Услышав гул самолётов, они остановились. Кто-то вскинул бинокль. Шедший впереди сказал:

– Это не по наши души. Легион «Кондор», Пятьдесят третья эскадрилья. Старые знакомые. На Москву пошли.

Воронцов узнал в говорившем капитана Старчака.

– Не думаю, – ответил ему голос ротного. – Им сейчас и под Малоярославцем работы много.

– Ты думаешь, Леонтий Акимович, наши уже заняли оборону?

– Думаю, что да. Во всяком случае, наше училище уже там, я не сомневаюсь в этом.

– …тридцать шесть, тридцать семь, – считал самолёты офицер-артиллерист из зенитного дивизиона.

– Прекратите, лейтенант, – раздражённо сказал кто-то из офицеров, и тот сразу замолчал.

Командиры ушли. И – слава богу. Сон снова стал оплетать затёкшее тело Воронцова, клонить к коленям голову, и тут в мучительном полубреду перед ним понеслись один за другим образы и мгновенные картины всего того, что он увидел и что пережил в эти дни и ночи: старик с Георгиевскими крестами в горящем ночном городе, немец, бегущий прямо на него, высокая фигура командира батареи на пустынном шоссе, ноги Краснова, серо-зелёная гусеница в поле. И всё это, в несколько мгновений промелькнувшее перед ним, пахло почему-то йодом.

– Сержанта Воронцова – к командиру отряда! – послышалось откуда-то издалека, будто бы с другого края поля, того самого, которое он перешёл уже дважды и куда, видимо, предстояло пойти и в третий раз.

– Воронцова!..

– …к командиру!..

Он вскочил и тут же почувствовал, как тупой забытой болью проткнуло предплечье. Поморщился, перекинул за спину автомат и побежал по траншее.

Часовой, десантник в гражданском ватнике и стильной городской кепке, с ППШ за спиной, пропустил его:

– Давай шустрее, тебя уже ждут.

Старчак оглядел его с ног до головы, будто стараясь точно вспомнить, где, при каких обстоятельствах видел он этого стройного курсанта.

– Сержант Воронцов?

– Так точно, товарищ капитан.

– В атаку на Дерново хорошо вёл своё отделение. Молодец. Я тебя запомнил. А теперь, сержант, к делу. Дело вот какое. Говорят, ты родом из этих мест?

– Не совсем, товарищ капитан.

– А откуда?

– Моя деревня километрах в восьмидесяти отсюда. Если по шоссе, то – на запад.

– На запад. Значит, уже под немцем.

Воронцов сглотнул сухой комок, разом перехвативший горло.

– Дома кто-нибудь остался?

– Думаю, что да. Мать, сёстры, дед Евсей. Все там. Если в беженцы не подались. Отец и брат на фронте.

– Где воюют?

– Где-то рядом, севернее.

– Севернее нас Вязьма. Там, по слухам, дела наши плохи. Но мы, видишь, держимся! – спохватился Старчак. – И ещё сутки должны продержаться. Твоя задача, сержант, такая. Возьмёшь троих человек понадёжнее и пройдёшь вот по этому маршруту. – Старчак расстегнул на колене планшет и провёл пальцем по карте вдоль извилистой синей жилки реки Извери. – Запоминай маршрут. Записей никаких не делать. Всё должен держать в памяти. Дойдёте до устьев Извери и – назад. Если обнаружите противника или следы его пребывания, выясните, куда, в каком количестве переместился или перемещается и прочее. Сразу высылайте связного. В бой не вступать. Повторяю: ваша задача – разведка. Обнаружить противника и вовремя оповестить нас. Смотри внимательно – ваш маршрут: Темново – Екимово – Слобода – Богданово – Дорохи – Ярцево – Болобоново. Всё. Здесь конец маршрута. – Палец Старчака уткнулся в излучину Угры. – Держите связь с местным населением. Но в деревнях не останавливаться, в домах не отдыхать. При выходе из населённого пункта… А ну-ка, сержант, проверим полевой устав пехоты. Как там дальше?

– При выходе из населённого пункта, – процитировал Воронцов знакомое место устава, – отделение должно действовать так, чтобы жители не знали действительного направления его движения.

– Всё правильно. Но ты должен действовать ещё хитрее: всей группой в населённый пункт не входить. Никто не должен знать, сколько вас, с какой целью вы там находитесь. И ещё: на этом участке действуют две наши группы. В каждой по три человека. Уже более суток прошло, а от них ни слуху ни духу. А люди надёжные, бывалые. Пароля для связи с ними никакого не существует. Они друг друга хорошо знают. Вы их тоже, думаю, узнаете. Одеты так же, как и мы. Если что, назовёте моё имя и отчество.

– Кого думаешь взять с собой? – спросил стоявший рядом Мамчич.

– Разрешите взять с собой курсантов Алёхина и Селиванова, товарищ старший лейтенант.

– Хорошо. Только Селиванов пусть оставит во взводе пулемёт. В дороге, в лесу он вам ни к чему. Возьмите автоматы и побольше гранат. Кого ещё?

– Не знаю. У меня в отделении больше никого в строю не осталось. Только трое.

– Возьмите с собою сержанта Смирнова. Смирнов остался один.

– Слушаюсь.

– Да, вот ещё что… Капитан Базыленко мне сказал, что ты ранен?

– Пустяки. Царапина. Я уже забыл, на какой руке.

– А слышишь как? Контузия не сказывается?

– Слышу хорошо. Уже всё прошло.

Мамчич и Старчак молча переглянулись.

– Ну, ладно, Воронцов, больше мне послать в разведку некого. Действуй по обстоятельствам. Будь хитрее врага. Постарайся сохранить себя и своих людей. А сейчас ведите их всех на кухню. Поешьте как следует. Старшина кое-что выдаст в дорогу.

– Слушаюсь! – Воронцов вскинул к виску ладонь и вдруг подумал, что, возможно, видит своего ротного в последний раз, а потому сказал, обращаясь к Старчаку, но глядя на ротного: – Товарищ капитан, разрешите обратиться к товарищу старшему лейтенанту Мамчичу?

– Да, конечно. Что такое?

– Товарищ старший лейтенант, у меня к вам личное. Разрешите поблагодарить вас за то, что в рукопашном бою вы спасли мне жизнь.

– Это правда? – спросил Старчак Мамчича. – Вы были рядом?

– Да. Сержант храбро дрался. Заколол штыком немецкого гренадера первым же ударом. Спасибо тебе, сержант. Спасибо, сынок. – Мамчич обнял Воронцова. – Личное… Это не личное, сержант.

– Всё равно спасибо.

– Иди, сержант, пора.

Воронцов быстро собрал свою группу. Селиванов ни в какую не хотел расставаться с пулемётом. Автомата ему не нашлось. Помкомвзвода Гаврилов отдал ему немецкий карабин, отсыпал немного патронов и сказал:

– Вам там, может, и стрелять не придётся. В одиночку много не навоюете. Лучше сухарей побольше возьмите.

Кухню они отыскали на окраине Воронков. Под старыми липами, в овраге дымилась труба. Рядом лежали сухие берёзовые поленья, принесённые из деревни. Кашевар, пожилой дядька из роты аэродромной обслуги, сидел на бревне, привалившись спиной к толстой, в два обхвата, липе и курил трофейную сигарету. Пока шли к кухне, захолодало. Подул ветер. Курсанты запахнули шинели и подняли воротники. С поля, которое косяком белёсой стерни уходило к дальнему лесу, а возле деревни заканчивалось картофельными огородами, потянуло низкие тучи, и вскоре пошёл дождь. В окопах было всё же уютнее, теплее.