Примула. Виктория

«Для меня абсолютно невозможно не быть в Лондоне; два или три дня — это уже долгое отсутствие. Заседает парламент, что-нибудь случается каждый день. Ты забыл, дорогая моя любовь, что я — монарх!»

О! Если бы он попытался об этом забыть. Каждая английская газета упорно стремилась ему об этом напомнить...

Надо сказать, что монархия по самой своей природе — институт интернациональный. Монарх должен вступать в брак с титулованной особой, принадлежащей к определённому династическому гнезду. Браки с подданными, свойственные, к примеру, византийским императорам и первым Романовым, отнюдь не укрепляют, но разрушают монархию, разлагают её, приводя к подножию трона феодальные кланы, отличающиеся в высшей степени жадностью и беспринципностью.

Виктория и Альберт по рождению принадлежали к солидным династическим гнёздам — Ганноверы и Сакс-Кобурги. Но им обоим несколько не повезло. Их брак пришёлся на вторую половину девятнадцатого века, когда национальная доктрина, окончательно пробуждённая к деятельной жизни Великой французской революцией, уже бродила по государствам Европы не в качестве призрака, но вполне ясно скаля свои вампирические клыки, готовая высосать последнюю кровь из монархических семейств. Ибо согласно зловещей национальной доктрине, нация представляет собой предельно замкнутую общность, которая должна воспроизводить себя исключительно в своём, замкнутом брачном ареале. В принципе столь неестественный способ размножения вскоре привёл бы к естественному вырождению, вращая в замкнутом кругу «своих» всевозможные наследственные недуги. Впрочем, в расширении брачных ареалов нуждаются и династические гнезда, и в двадцатом веке это активно происходит. Общности, в том числе и общности национальные должны на самом деле со временем распадаться. Должны образовываться некие новые общности. Но какое было дело Виктории и Альберту до всех этих процессов! Английская нация уже третировала их как «немцев». И если Виктория всё же могла рассчитывать на признание, ведь она родилась в Англии, она выросла в Англии, она всё же являлась потомком нескольких английских монархов; и уже по всему тому могла рассчитывать на признание своего народа; и, стало быть, если она могла на это признание рассчитывать, то принцу Альберту, её мужу, рассчитывать было решительно не на что. В глазах замкнутой общности, зловеще именуемой «нацией», он всегда оставался только лишь «иностранцем», «немцем», «чужаком», которого следует подозревать во всевозможных злоумышлениях против принявшей его страны. Вся его дальнейшая недолгая жизнь пройдёт под этим клеймом роковой «чуждости». И мы можем считать, что ему ещё повезло! Несчастных его внучек, Елизавету Фёдоровну и Александру Фёдоровну, связанных брачными узами с домом всё тех же роковых Романовых, национальная доктрина русского патриотизма просто-напросто швырнёт на произвол судьбы, и весьма жестокой судьбы. И никто за них не заступится. И тщетно Александра Фёдоровна станет уверять, что она — англичанка! В тогдашней Европе национальную принадлежность определяли не по воспитанию, не по языку и культурным приоритетам и пристрастиям, но по крови!

Англичане так и не простят Альберту его «немецкого» происхождения.

Но королева, несмотря ни на что, была счастлива. Рядом с ней теперь всегда находился человек, которому она безоговорочно доверяла; человек серьёзный и образованный, добрый и внимательный советчик, уже начинавший вникать в государственные дела страны, будущей родины его потомков, его детей и внуков. В кабинете королевы появился второй письменный стол. Молодые супруги работали, что называется, в четыре руки; это веселило их, в этом было нечто от детской игры...

«Я читаю и подписываю бумаги, а Альберт промокает их...»

Она полюбила радовать его маленькими подарками-сюрпризами. Он разместил в Букингеме свою библиотеку, прибывшую из Кобурга, и постоянно пополнял её, выписывая всё новые и новые книги. Она поспешила подарить ему изящный разрезной нож с перламутровыми инкрустациями; ведь книги ещё долго будут издаваться таким образом, что при чтении придётся разделять страницы особым ножом. Она собственноручно вышила для его любимых карманных часов синий бархатный футляр, на откидном клапане белым шёлком вышила она сердце, а по обеим сторонам — золотыми нитями — инициалы: «А» и «К» — Альберт Кобургский. И как же было приятно видеть, как он перед сном аккуратно кладёт часы в этот футляр, вышитый её руками, и вешает над прикроватным ночным столиком.

Но помимо их общего теперь кабинета, он устроил и свой собственный кабинет, рабочую комнату, обставленную чрезвычайно просто. Кровать, узкая, наподобие тех, походных, что ставились в палатках полководцев. Деревянные полки с книгами, преимущественно техническими. Кресло рядом с кроватью. Простой плетёный стул, рабочий стол...

Конечно же, Альберт годился отнюдь не только на то, чтобы промокать деловые королевские бумаги! Он получил отличное образование, с упором на математику и прочие точные науки. Принц обладал острым умом и отличной памятью. Вскоре он сделался для молодой жены поистине ходячей энциклопедией. А ведь кроме того он любил и понимал музыку, разбирался в живописи, ездил верхом, как и полагалось титулованному аристократу, и очень ловко фехтовал.

Своё место в государстве Альберт определил тактично и весьма разумно, объявив публично, что его долг — растворить собственное «я» в личности королевы.

На практике, однако же, личность супруга оказывала сильное влияние на личность королевы. И в политике, и в частной жизни. Вошли в обыкновение вечера в музыкальном салоне Букингемского дворца. Альберт приобщил королеву к музыке Вагнера.

На рождество залы Букингема украсились еловой хвоей. В рождественский пудинг запекли монету, сулящую богатство. Монета досталась Альберту. Он взял серебряный маленький диск двумя пальцами и произнёс, что главное достояние его жизни — служба Её Величеству!

Происходили перемены и в политике. Ещё совсем недавно Виктория не выносила сэра Роберта Пиля, его манеру держаться с этой спокойной важностью. То ли дело был очаровательный лорд Мельбурн, всегда такой остроумный, даже немного таинственный. Однако Альберт совершенно иначе отнёсся к сэру Роберту, выказывая ему всяческое уважение. Королева и сама не заметила, как стала разделять многие пристрастия супруга, соглашаться с большей частью его мнений и восхищаться его вкусами. И вот она впервые любезно приняла лидера тори. Это произошло 30 августа 1844 года.

* * *

С 1841 года стал выходить юмористический (впрочем, даже скорее сатирический) еженедельник, названный по имени марионетки, изображавшей весёлого шута, — «Панч». В английской прессе появился ещё один печатный орган насмешки над королевой и её супругом. Но всё равно ведь это была Её пресса. Её пресса, её оппозиция, её народ, её страна...

* * *

По проекту Альберта был выстроен их новый дом, домашний дом. Альберт сам заказывал мебель. Здесь они отдыхали от придворных, от парламента. Здесь муж читал у камина, а жена вышивала. Осборн. Их домашний дом.

* * *

У королевы появились некоторые bouderies [61] . Она ожидала ребёнка. Первенец. Страна также пребывала теперь в ожидании. Страна ждала появления наследного принца, принца Уэлльского. Страна жаждала возвращения к мужскому правлению.

61

Капризы (франц.).

Между тем, дитя, ещё не рождённое, уже познало печальную участь монархов — быть убитыми посредством террористических актов. Разумеется, большинство монархов умирает своей, не насильственной, а естественной смертью, от болезней, а то и от старости. Но каждому монарху, всегда и везде, грозит смерть от руки политического террориста (впрочем, это может быть и обыкновенный психопат, маньяк; но такое случается совсем редко!).

Виктория и Альберт ехали из Букингема в Кенсингтон — навестить заболевшую герцогиню Кентскую. Внезапно принц заметил в сумеречном вечернем свете человека, направившего в сторону королевской кареты поблескивающий предмет. Этот предмет был пистолетом! Прогремел выстрел. Форейторы растерялись. Террорист швырнул наземь один пистолет и тотчас поднял другой. Принц прикрывал королеву, не помышляя о спасении, о защите собственной жизни. Террориста окружили прохожие. Вскоре мужчины уже размахивали кулаками, в воздух неровно поднялись, вскинулись трости. Карета снова тронулась с места.

Произошёл ужасный акт расправы. Неизвестный был забит кулаками, камнями и палками. Та часть общества, которую он не презентировал, которую презентировал не он, приветствовала появление королевы в ложе Друри-Лейн. Неизвестный остался неизвестным.

Виктория записала в дневнике по поводу своей первой беременности:

«...ужасно, что первый год счастливой супружеской жизни испорчен и омрачён такими противными неудобствами...»

Мужчины и ханжествующие женщины никогда не прощали королеве этой записи! И до сих пор не прощают. Она осмелилась доверить бумаге именно то, о чём думают все без исключения молодые будущие матери! Думают, но сказать, высказать так или иначе, всё же не решаются ни за что. Цивилизация, управляемая мужчинами, заставила женщин затвердить крепко-накрепко, что беременность — суть наивысшее благо для существа женского пола. Жаловаться на ужас родов, на тяжесть нелепо выступающего живота, женщинам запрещено. И когда одна из них, королева, осмелилась сказать правду, её обвинили и продолжают обвинять в холодности, в бесчувствии, в нелюбви к собственным детям. Королева отнюдь не была феминисткой, она отнюдь не боролась за права женщин. Она просто осмелилась высказать правду...