Примула. Виктория

Вот такое удалое, немного даже и простецкое, очень викторианское рыцарство! Выражения типа «нехристь» оставляем, впрочем, на совести переводчика [112] .

Но всё же и всё же — главное лицо, вокруг которого выстраивается, создаётся мужской мир Киплинга, это — Женщина, великая Женщина, Королева, Виктория, Королева-Победа! Её Бард, он может и ворчать на неё порой и даже чувствовать, что его мужское достоинство несколько поколеблено её женской властью, но всё равно она остаётся Королевой. И вокруг маленькой, толстой старой женщины, английской матери, становятся стеной новые английские рыцари, её запылённые пылью Востока солдаты, как стояли вкруг старухи Бэсс Тюдор пираты и военачальники. Потому что красота Королевы — не в её внешности, а просто... в умении быть Королевой!..

112

...на совести переводчика... — перевод И. Грингольца.

Викторианский бард говорит о солдатах Виктории...

При чуме и холере себя береги, Минуй болота и кабаки. Холера и трезвость — всегда враги, А кто пьян, тот, ей-богу, скверный солдат. Скверный, скверный, скверный солдат, солдат Королевы! Если сволочь сержант до точки довёл, Не ворчи, как баба, не злись, как осёл, Будь любезным и ловким, — и вот ты нашёл, Что наше спасенье в терпенье, солдат, В терпенье, в терпенье, в терпенье солдат, солдат Королевы! Если жена твоя шьётся с другим, Не стоит стреляться, застав её с ним. Отдай ему бабу — и мы отомстим, Он будет с ней проклят, этот солдат, Проклят, проклят, проклят солдат, солдат Королевы! Если ты под огнём удрать захотел, Глаза оторви от лежащих тел И будь счастлив, что ты ещё жив и цел, И маршируй вперёд, как солдат, Вперёд, вперёд, вперёд, как солдат, солдат Королевы! Если мажут снаряды над их головой, Не ругай свою пушку сукой кривой, А лучше с ней потолкуй, как с живой, И ты будешь доволен ею, солдат, Доволен, доволен, доволен, солдат, солдат Королевы! Пусть кругом все убиты, — а ты держись! Приложись и ударь, и опять приложись. Как можно дороже продай свою жизнь. И жди помощи Англии, как солдат, Жди её, жди её, жди её, как солдат, солдат Королевы! Но если ты ранен и брошен в песках И женщины бродят с ножами в руках, Дотянись до курка и нажми впотьмах И к солдатскому Богу ступай, как солдат, Ступай, ступай, ступай, как солдат, солдат Королевы!

И англо-бурскую войну, в конце концов, выиграли англичане, потому что её выиграли... стихи викторианского барда! Со стороны буров никто не написал подобной роскошной классики!..

Только два африканских пригорка, Только пыль и палящий зной, Только тропа между ними, Только Трансвааль за спиной, Только маршевая колонна В обманчивой тишине Внушительно и непреклонно Шагающая по стране. Но не смейся, встретив пригорок, Улыбнувшийся в жаркий час, Совершенно пустой пригорок, За которым — Пит и Клаас, — Будь зорок, встретив пригорок, Не объявляй перекур: Пригорок — всегда пригорок, А бур — неизменно бур. Только два африканских пригорка, Только дальний скалистый кряж, Только грифы да павианы, Только сплошной камуфляж, Только видимость, только маска — Только внезапный шквал, Только шапки в газетах: «Фиаско», Только снова и снова провал. Так не смейся, встретив пригорок, Неизменно будь начеку, За сто миль обойди пригорок, Полюбившийся проводнику, — Будь зорок, встретив пригорок, Не объявляй перекур: Пригорок — всегда пригорок, А бур — неизменно бур. Только два африканских пригорка, Только тяжких фургонов след, Только частые выстрелы буров, Только наши пули в ответ, — Только буры засели плотно, Только солнце адски печёт... Только — «всем отступать поротно». Только — «вынужден дать отчёт». Так не смейся, встретив пригорок, Берегись, если встретишь два, Идиллический, чёртов пригорок, Приметный едва-едва, — Будь зорок, встретив пригорок, Не объявляй перекур: Пригорок — всегда пригорок, А бур — неизменно бур. Только два африканских пригорка, Ощетинившихся, как ежи, Захватить их не больно сложно, А попробуй-ка удержи, — Только вылазка из засады, Только бой под покровом тьмы, Только гибнут наши отряды, Только сыты по горло мы! Так не смейся над жалким пригорком — Он достался нам тяжело; Перед этим бурым пригорком, Солдат, обнажи чело, Лишь его не учли штабисты, Бугорка на краю земли, — Ибо два с половиной года Двух пригорков мы взять не могли. Так не смейся, встретив пригорок, Даже если подписан мир, — Пригорок — совсем не пригорок, Он одет в военный мундир. — Будь зорок, встретив пригорок, Не объявляй перекур: Пригорок — всегда пригорок, А бур — неизменно бур!

И много лет спустя аукался с этим романтическим викторианским рыцарством, с этим запылённым солдатским рыцарством Великого Барда Великой Королевы Хемингуэй, а в России — Николай Гумилёв, и за ним — Николай Тихонов, Константин Симонов, Твардовский на страницах «Василия Теркина», Луговской...

Но, конечно, главным киплингианцем русской литературы был и остаётся Николай Гумилёв!..

Я бельгийский ему подарил револьвер И портрет моего государя...

Допустим, подарить какому-нибудь «Фуззи-Вуззи» портрет Николая II, подловатого бедолаги, — не бог весть какой подарок! Но что имеем, то и дарим! Так уж вышло, что Королевой Киплинга была Виктория, а царём Николая Гумилёва — Николай II...

Стихотворение называется «Пыль» и имеет подзаголовок: «(Пехотные колонны»)...

День-ночь-день-ночь — мы идём по Африке, День-ночь-день-ночь — всё по той же Африке (Пыль-пыль-пыдь-пыль — от шагающих сапог!) — Отпуска нет на войне! Восемь — шесть — двенадцать — пять — двадцать миль на этот раз. Три — двенадцать — двадцать две — восемнадцать миль вчера (Пыль-пыль-пыль-пыль — от шагающих сапог!) — Отпуска нет на войне! Брось-брось-брось-брось! — видеть то, что впереди. (Пыль-пыль-пыль-пыль — от шагающих сапог!) — Все-все-все-все — от неё сойдут с ума, И отпуска нет на войне! Ты-ты-ты-ты — пробуй думать о другом, Бог-мой-дай-сил — обезуметь не совсем! (Пыль-пыль-пыль-пыль — от шагающих сапог!) Отпуска нет на войне! Счёт-счёт-счёт-счёт — пулям в кушаке веди, Чуть-сон-взял-верх — задние тебя сомнут. (Пыль-пыль-пыль-пыль — от шагающих сапог!) Отпуска нет на войне! Для-нас-всё-вздор — голод, жажда, длинный путь, Но нет-нет-нет-нет — хуже, чем всегда одно — Пыль-пыль-пыль-пыль — от шагающих сапог, И отпуска нет на войне! Днём-все-мы-тут — и не так уж тяжело, Но-чуть-лег-мрак — снова только каблуки, (Пыль-пыль-пыль-пыль — от шагающих сапог!) Отпуска нет на войне! Я-шел-сквозь-ад — шесть недель, и я клянусь, Там-нет-ни-тьмы — ни жаровен, ни чертей, Но-пыль-пыль-пыль-пыль — от шагающих сапог, И отпуска нет на войне!

* * *

Королева старела.

23 апреля 1881 года публично казнили молодых революционеров, совершивших удачное покушение на Александра II. Целая эпоха миновала с той далёкой-далёкой поры, как юную королеву Вики кружил в занятных танцах наследник престола огромной полуазиатской державы. Потом прошло ещё время, и они породнились через брачный союз детей, Марии и Альфреда. Виктория Английская и Александр II потихоньку презирали друг друга. Оба про себя удивлялись: как могла я, как мог он... симпатизировать этому, этой... И вот он, русский царь, убит. Он успел натворить немало глупостей. Он, пожилой отец многочисленного семейства, презрел разум и логику. Он показал открытый пример безнравственности... Романовы, Романовы! Гнилая династия... Королева задумчиво приподнимает отяжелевшие, уже старческие руки с подлокотников кресла... Или не в самой династии дело, а в стране, в загадочной России, которая более не хочет Романовых!.. Сегодня королева записала в дневнике, что молодых террористов не следовало казнить публично... Как это глупо! Новый император, Александр III, он, кажется, просто-напросто глуп! Публично казнить заговорщиков! Неужели ему не понятно, что на репутации дома Романовых расплывается ещё одно грязное пятно... А их и без того полагают в Европе жестокими тиранами... Какая глупость эта публичная казнь! О какой мести за гибель отца может идти речь?! Правитель, легитимный правитель не может, не имеет права поступать, как обыкновенные люди! Быть правителем, императором, королевой — это не должность, это жизнь; и это опасная жизнь, это жизнь, полная опасностей! Именно поэтому правитель — выше понятия мести!

* * *

Россия... Сергей Михайлович Кравчинский, народник, революционер, сын военного врача, поклонник Гарибальди, убивает прилюдно, в Санкт-Петербурге, на Михайловской площади, шефа жандармов Мезенцева, убивает кинжалом и скрывается. Пишет брошюру «Смерть за смерть», где объясняет, что «...терроризм — не более, как охранительный отряд, назначение которого — оберегать пропагандистов от предательских ударов врагов». В сущности, террор — фактически единственное оружие борьбы русских революционеров с царизмом, в распоряжении которого все методы подавления — тюрьмы, виселицы, расстрелы, каторга... Кравчинский эмигрирует в Лондон, где выпускает под псевдонимом Степняк первый русский роман, написанный на английском языке, — «Carer of a Nigilist». Автор сам переводит свой роман на русский язык и даёт новое название — «Андрей Кожухов». С 1882-го по 1891 год Степняк-Кравчинский публикует на итальянском языке ряд очерков под общим заглавием — «Подпольная Россия», в которых, в частности, проводит красной нитью мысль о том, что «терроризм, как система, отжил свой век и воскресить его невозможно». Теперь Степняк-Кравчинский полагает, что, не имея опоры в массах, «устраивать заговоры — глупость и преступление, если не перед совестью, то перед историей».

Он жил в одном из предместий Лондона. Однажды утром он переходил пригородную железнодорожную линию и был убит налетевшим из-за поворота поездом.

Это случилось ранней зимой, в декабре 1895 года. Утро было туманное.

Смерть Степняка-Кравчинского могла, пожалуй, символизировать своего рода конец русской викторианско-лондонской эмиграции. Прибежищем следующей волны эмигрантов, после гражданской войны, после революции семнадцатого года, будет уже не Лондон, а Париж, и будут эти люди преимущественно нелиберального направления мыслей. Новые русские либералы — диссиденты — появятся лишь во второй половине двадцатого века, и — опять же — в силу многих причин — найдут кров и защиту в Париже и Нью-Йорке...

* * *

Королева старела.

В 1887 году Англия торжественно отпраздновала пятидесятилетний юбилей её правления. А спустя десять лет отпраздновано было и шестидесятилетие правления Виктории. Страна была накормлена, одета и не ходила босиком. Социальные контрасты, некогда вызывавшие ужас, ставившие разутого голодного бедняка против живущего роскошно аристократа, всё более и более стирались. И это был весомый результат внешней и внутренней политики старой толстой женщины, которая любила вести дневник, читать книги и в свободное от государственных дел время заниматься обыкновенным женским рукоделием.

Давным-давно, когда она, неопытная восемнадцатилетняя девочка, взошла на престол Альбиона, газета «Таймс», скептически формулируя общее, общественное мнение, писала, что страна не намеревается раболепствовать перед королевой. Страна уважала сам институт монархии и потому обещала, скрепя сердце, уважать и новую королеву, никаких особенных полезных и благотворных для страны действий не ожидая от неё, впрочем. А теперь, когда она уже стара, теперь всё изменилось! Теперь газеты хором утверждают (и никто их к этим утверждениям не принуждает, право!), что английская монархия и сама Англия сильны как никогда; хор журналистов твердит без принуждения о «мягкости в сочетании с твёрдой волей», а также о «полнейшем бескорыстии и кристальной честности» королевы...

С именем королевы теперь была связана фактически новая нация — викторианцы, о которой автор «Человека, являвшегося Четвергом», Гилберт Кит Честертон [113] , успевший впитать живую атмосферу викторианства в первую половину своей жизни, писал:

«...Англичанин-викторианец шагал по свету в ярком солнечном сиянии — символ солидности и прочности, со своим цилиндром и бакенбардами, со своим деловитым портфелем и практичным зонтом. Однако по ночам с ним что-то происходило; какой-то нездешний кошмарный ветер врывался в его душу и подсознание, вытаскивал его из постели и швырял в окно, в мир ветра и лунного блеска — и он летел, оторвавшись от земли; его цилиндр плыл высоко над трубами домов; зонт надувался, словно воздушный шар, или взмывал в небо, словно помело; а бакенбарды взмётывались, словно птичьи крылья».

113

...Гилберт Кит Честертон... — английский писатель Гилберт Кит Честертон (1874—1936) известен более всего как автор цикла детективных рассказов о патере Брауне.