Принц без королевства
Шрифт:
— Ухо?
— У меня в самом конце Марсель сажает Розалинду к себе на колени…
Он приподнял листок в машинке, чтобы прочитать последние фразы. Под именем «Марсель» Казимир в романе вывел себя. Он сочинял историю ресторана — ту, которую видел в мечтах.
— Вот послушайте: «Марсель сидел на кухне, и собранные в пучок волосы его невесты лезли ему в глаз. Зато другим глазом он очень хорошо видел ее ухо, похожее на…» Вот здесь я споткнулся. Похожее…
— На флаг?
Фермини посмотрел на работника.
— Прекрасно! На флаг, значит…
— Да, я так думаю… — скромно сказал Бартелеми.
— Но тогда, вы понимаете, немного выше я должен упомянуть
Он вновь склонился над машинкой, и тут в дверь постучали.
— Звучит просто великолепно! — сказал Бартелеми, уже видя свое имя под именем патрона на титульном листе книги.
Какой-то человек прижался носом к витрине, стараясь заглянуть внутрь.
Бартелеми замахал руками: мол, ресторан не работает.
— Он мне все вдохновение перебьет! Гляньте-ка сами, кто это, — попросил Фермини.
Служащий поспешил к двери и высунул голову наружу.
— Мы закрыты до полудня.
— Я только хотел забронировать столик.
— У нас не бронируют, месье.
Посетитель говорил с иностранным акцентом.
— Я приехал издалека, хочу посмотреть ваши края. Вернусь в Париж только вечером 31 декабря и волнуюсь, что у вас не будет свободных мест.
— У нас никогда нет свободных мест.
Казимир Фермини встал и подошел к ним.
— Бартелеми, я прошу вас быть с месье учтивее.
Месье смущенно улыбнулся.
Фермини приосанился и объявил:
— Дорогой друг, вам очень повезло. У нас здесь никогда не бронировали столики. Никогда, клянусь вам головой моей тети Режины. Но сегодня я сделаю это — забронирую для вас столик, потому что минуту назад я завершил труд всей жизни. Свою первую книгу.
— Примите мои поздравления, — растроганно сказал клиент.
Бартелеми тоже казался очень взволнованным.
Казимир Фермини машинально сунул правую руку за пояс. Ему не терпелось нащупать там шпагу Академии [41] .
— «Кастрюли вечности», — пояснил он.
— Что, простите?
— Так называется книга.
— Браво! — воскликнул Бартелеми.
Клиент раскраснелся от волнения: его всегда восхищала французская культура, французская мода, литература, кухня. Наконец-то он в Париже!
41
Члены Французской академии по торжественным случаям надевают особый костюм: фрак с воротником и лацканами, расшитыми зелеными пальмовыми ветвями, двууголку, плащ и шпагу.
Они пожали друг другу руки.
— Идите с Бартелеми, он запишет ваше имя.
— Меня зовут Коста.
— У вас будет вон тот маленький столик, за которым я сейчас работаю.
— Для меня это особая честь.
— Вам будет здесь удобно, господин Коста. Залы на втором этаже дома напротив арендованы для костюмированного ужина. Но, надеюсь, шум вас не потревожит.
Бартелеми проводил гостя и вернулся к патрону.
— Костюмированный ужин? — тихо спросил он.
— Так лучше для репутации заведения. Мы скажем, что у них маскарад.
Бартелеми это явно не убедило. Он отошел в сторону.
Казимир Фермини вынул лист из машинки. И шепотом перечитал последние несколько строк.
— «Марсель
сидел на кухне перед открытым окном, откуда долетали порывы ветра. Собранные в пучок волосы его невесты лезли ему в глаз. Зато другим глазом он очень хорошо видел ее ухо, которое трепетало, как флаг. И этот трепет передавался его сердцу».Половина страницы так и осталась пустой. Он закончил свою книгу.
Наконец Мэри услышала вдалеке гул мотора, приглушенный густым туманом: это приближался автомобиль Этель.
С самой рождественской ночи Мэри ждала ее, изнывая от тоски. Офицеры Королевских воздушных сил звонили в замок, когда разыскивали Этель. Они и сообщили Мэри о гибели Пола. Горничная сохраняла спокойствие до тех пор, пока не положила трубку, а потом с горестным воплем побежала по коридору.
Той ночью, накинув на плечи шаль, Мэри выскочила босиком из замка. Волоча шаль по траве, она подошла к дереву, под которым покоились родители Этель и Пола, и начала ожесточенно браниться. Она швыряла на могилу все, что попадалось ей под руку: палки, комья замерзшей земли. Она говорила ужасные вещи. Что они бросили своих детей, а теперь отнимают их у нее по очереди — сначала одного, потом вторую. Она подобрала шаль и, рыдая, поставила на место упавший букет. А потом развернулась и ушла.
На следующий день Мэри, спавшую на стуле в холле, разбудил шум подъезжающего «рэйлтона». Она выбежала на крыльцо. Автомобиль остановился прямо перед ней. Этель выключила мотор, но не вышла из машины. Она смотрела на Мэри. Та горестно кивала, давая понять, что ей уже все известно.
Во мраке лицо Этель выглядело чужим. Пробило десять часов утра, но ночная мгла еще не рассеялась. Девушка снова завела мотор и исчезла.
Появилась Этель только вечером. Все слуги вышли ей навстречу. Но она едва поцеловала Мэри и сразу закрылась в комнате родителей. Посреди ночи горничная отперла дверь и увидела Этель, спавшую на диване перед потухшим камином. Она перенесла ее на кровать.
На следующее утро, когда Мэри собиралась принести чай, оказалось, что Этель уже нет.
Ее искали весь день. Машина стояла на месте. Питер с сыном Николасом прочесывали лес. Мэри осмотрела чердак.
Николас вернулся в замок последним.
— Самолет…
— Какой самолет? — удивился Питер.
Никто не знал о его существовании.
— Самолет пропал.
Позднее, уже ночью, Мэри обнаружила на кровати Этель книгу, которую Пол привез сестре из Индии несколько лет назад. Книга была открыта на главе «Джатинга». Мэри начала читать. Речь шла о птицах, которые раз в году целыми стаями прилетают в долину Джатинга на севере Индии. Там они бросаются на деревья и скалы, разбиваются и умирают. Автор заканчивал эту историю словами: «Как же велико должно быть их отчаяние».
Мэри опустилась перед кроватью на колени и заплакала.
За окном взошла луна. Лань Лилли бродила между самшитовыми изгородями и поглядывала на темный замок. Эверленд был словно спаленное молнией дерево: жизнь в нем угасла, и только одинокая сова тоскливо кричала в дупле.
Ветер и дождь хлестали по башням Нотр-Дам. Под колоколом Кротиха никого не нашла, но в печке еще горел огонь. Чтобы немного обсохнуть, она стала крутиться над пламенем, как дичь на вертеле. И тут заскрипела лестница. Показался звонарь Симон. В руках он нес пучки склеенных перьев — скорее всего, это были остатки гнезд, свитых под крышей собора.