Принцесса дачного поселка

– Где ты его взял?

– Он в книге был.

Мы склонились над листком.

Ровным, аккуратным почерком вверху было написано:

"Милая Лера! Я понимаю, как страшно виноват перед тобой и перед Андреем. За свои поступки я привык отвечать сам. И объяснить все должен сам. Я всегда был для Андрея непререкаемым авторитетом. Когда я понял, что он серьезно увлечен тобой, я рассказал ему о том, что ты - моя дочь. Андрей не отдалился от меня, но, я знаю, он никогда не был счастлив. И вот, спустя почти десять лет, я узнаю правду. Мало того, что я разрушил счастье сына, я еще и лишил себя радости общения с внуком. Я прошу тебя только об одном: не надо больше громоздить ложь. Пусть он знает, кто его отец. Так получилось, что я узнал правду, когда жить мне осталось всего ничего. И теперь я огорчен только тем, что у меня уже нет времени на то, чтобы стать ему достойным, любящим дедом. И еще одна просьба: я уйду спокойным, зная, что будущее моего внука обеспечено. Пусть деньги, которые я оставлю тебе, пойдут на его обучение, помогут ему определиться с жизненным выбором. В конце концов, так должно было быть, если бы я тогда не вмешался. В свое оправдание могу только сказать, что не знал, насколько глубоко зашли ваши с Андреем отношения. Я не хочу и не могу жить..."

Письмо обрывалось на этих словах. Видимо, кто-то прервал пишущего или помешал, сбил с мысли. Он отложил его, а дописать не успел.

Мы с Сергеем переглянулись:

– Надо звать Андрея. Как ты думаешь, что он имел в виду? Не могу и не хочу жить? Что же, это - самоубийство?

Сергей покрутил головой.

– Знаешь, он сильный мужик, у него оставались неоконченные, но очень важные для него дела - не мог он вот так запросто взять и застрелиться.

Лера вздохнула:

– А может, он хотел сказать: "Я не хочу и не могу жить во лжи" или что-то в этом роде?

Сергей сказал:

– Теперь мы никогда наверняка ничего не узнаем.

Лера поморщилась:

– Зато Земцов обрадуется. Может, не показывать его никому? Оно все-таки мне написано. И, замечу, очень личное.

Я покрутил головой.

– Знаешь, я согласен с Владимиром Георгиевичем, ложь редко бывает во благо. Кого сейчас удивишь историей супружеской измены тридцатилетней давности?

Лера оскорблено сказала:

– Двадцатипятилетней, положим.

Я примирительно сказал:

– Ну, извини, ошибся.

Я кивнул Сергею:

– Отдайте письмо Земцову, только с Андреем предварительно, все-таки, посоветуйтесь.

Лера помчалась в дом, чтобы собрать мне еду в дорогу, а я тихо попросил Сергея:

– Если честно, я тоже не верю, что это было самоубийство. Поэтому прошу: с Леры и детей глаз не спускай. И не расслабляйся. Ну, давай!

Я забросил сумку с вещами на заднее сидение, обнял на прощанье детей, поцеловал Леру, забрал у нее пакет с едой и, посигналив, отъехал.

СЕРГЕЙ ЧАЙКА

После отъезда Игоря я забрал у Леры письмо и прошел через калитку. На веранде никого не было, и я хотел, было, пройти дальше, к парадной двери, но увидел, что дверь, ведущая в библиотеку, приоткрыта. Поколебавшись, я заглянул туда.

Оба брата Тобольцевых были здесь. Андрей сидел в кресле у большого стола, а Гоша стоял рядом со шкафом, в котором хранились ружья.

Андрей поднял на меня глаза.

– Вот.
– Я протянул ему письмо.
– Данил нашел этот листок в справочнике. Не знаю, как он туда попал, но, видимо, Владимир Георгиевич писал его незадолго до того, как ...

Андрей молча прочитал письмо, горько кивнул.

– Я разговаривал с отцом той ночью. Видимо, он не решился обсуждать это с Лерой, а, может, думал, что она с ним не захочет больше видеться, поэтому написал это письмо. Может быть, он надеялся, что еще можно что-то исправить.

Гоша, в продолжение этого с мрачным лицом изучавший оружие за стеклом, повернулся к нам:

– Можно и мне прочитать его?

Андрей пожал плечами и протянул ему листок.

– Ничего нового ты не узнаешь. Я и так рассказал тебе все, что произошло тогда летом.

Гоша близоруко поднес листок к глазам, пробежал его. С тоской сказал:

– Я удивляюсь, как она вообще с нами со всеми разговаривает. Ты ведь знал тогда, что Лера мне очень нравится?

Андрей потер лицо, поднялся:

– Гоша, это уже не актуально.
– Он повернулся ко мне.
– Ты хочешь, чтобы я отдал это письмо Земцову?

Я пожал плечами:

– Лера просила меня передать это письмо тебе. А уж ты сам реши, как тебе им распорядиться.

Я толкнул дверь, но на пороге остановился:

– Может быть, и лучше представить все это дело, как самоубийство?

Гоша спросил:

– А почему ты-то так уверен, что отец не мог сам...

Я хмуро посмотрел на него и сказал:

– Знаешь, я был знаком с твоим отцом очень недолго, но он на меня не произвел впечатления человека, который может посчитать уход из жизни способом решения всех проблем. Тем более, что осталось незавершенным то, что он наметил в последний свой день.

Гоша кивнул:

– И письмо, видимо, очень важное для него, он не дописал. Кто-то помешал ему. Кто?

Андрей поднялся, подошел ко мне.

– Я хотел бы принести тебе свои извинения. Я даже на минуту не думал, что ты причастен к этой истории.

Он протянул мне руку, я пожал ее.

– И еще. Ты можешь думать все, что хочешь, но я Леру люблю. Правда, теперь уж и не знаю, как сестру или... Все-таки я столько лет приучал себя думать о ней, как о сестре. Но, в любом случае, я желаю ей счастья. И я рад, что рядом с ней оказался ты.

Я кивнул им обоим, круто развернулся и сбежал вниз по ступеням, оставляя их наедине с семейными неприятностями.

Без долгих разговоров я забрал детей и Леру на пляж.

Уплыл далеко за буйки и лежал на воде. События, которые разворачивались на наших глазах и невольно втягивали нас с Лерой в самую воронку драмы, мне нравились все меньше. Холодная вода помогла мне прийти в себя.

Я вышел из воды, рухнул на горячий песок у ног Леры. Она сняла темные очки и с тревогой посмотрела на меня:

– Я уж хотела организовывать спасательную экспедицию. Тебя так долго не было.

Я приподнялся, нашарил сигареты и закурил.

– Просто хотел подумать кое о чем. А рядом с тобой мне трудно сосредоточиться.

Она поправила очки и сердито посмотрела на меня:

– Сережа, ты о чем-нибудь другом можешь думать?

Я почесал нос.

– Если честно, то нет, не могу. Мне нравится думать о тебе, о нас, нравится представлять, как все будет ночью, нравится смотреть на песчинки, которые пристали к твоим ногам.

Она задышала, и с тревогой оглянулась по сторонам, не слышит ли нас кто.

– Тебе нравится смущать меня?