Принцесса Иза

Вдохновенная речь Иволгина была так логична, так заманчива, что я не нашелся, что ответить ему, и ничем не мог опровергнуть высказанных им положений.

III

В Каире я в тот приезд прожил недели три, несколько раз повторял свой опыт и проводил ночи у подножия сфинкса в надежде что-нибудь увидеть, но явления больше не повторялись, и я решил, что тот раз у меня просто разыгрались нервы, и все то, что я тогда видел, было результатом разыгравшейся фантазии. Я ехал в Египет в надежде увидеть что-нибудь необычное, и виденное мною явилось только результатом моего душевного настроения. Теперь-то и хорошо знаю, что все это происходило не во сне, а наяву. Церемонии эти происходят в известные дни года, и я совершенно случайно попал в ту именно ночь, когда происходила одна из них. Конечно, для того, чтобы увидеть что-нибудь, надо было, чтобы я удовлетворял некоторым условиям, лежащим внутри меня, чего я тогда еще не знал. Теперь я обыкновенно всегда присутствую на них, так как мне известны дни, когда бывает богослужение, и если ты пожелаешь — то, я надеюсь, мне удастся получить для тебя разрешение посмотреть на одно из них. Надеюсь, ты погостишь у меня: ближайшая церемония произойдет через семь недель; это будет в полнолуние, и ты все тогда хорошо увидишь.

Эти три месяца я провел почти исключительно в арабской части города и в мечетях, куда меня привлекал их таинственный полумрак, так гармонирующий с простотой их обстановки и ритмическим гулом от чтения Корана правоверными. Я бежал от суеты современного Каира с его великолепными отелями и напыщенными англичанами и искал спокойствия среди тишины молчаливых мавзолеев, воздвигнутых над гробами великих людей когда-то свободного Египта. Но это было все еще не то: я жаждал углубиться в седое прошлое древнего Египта, когда священная долина Нила управлялась туземными фараонами, углубиться в ту эпоху, когда всюду воздвигались жертвенники Амону, Озирису, Изиде и другим богам, покровительствовавшим стране великого Рамзеса. Меня неудержимо привлекала к себе эта эпоха, казавшаяся мне чем-то родным и близким, но для этого надо было проникнуть внутрь страны, подняться вверх по Нилу и посетить знаменитые Карнакские храмы и древние царские могилы в Фивах.

Я отправился в Луксор, расположенный на восточном берегу Нила, в нескольких верстах от Карнака и Фив. Луксор — это небольшое местечко, но имеющее несколько прекрасных гостиниц, устроенных с расчетом удовлетворить требовательных и капризных англичан. Одна из них лежит на самом берегу Нила, а в нескольких шагах от нее находятся развалины храма Амона, выстроенного за 1.500 лет до Р. X. фараоном Аменхотепом III; но при Рамзесе II храм был значительно расширен, была выстроена великолепная колоннада, поражающая и теперь своими размерами, поставлен пилон и два обелиска и устроен передний дворик, где между пилястрами воздвигнуты были огромные статуи самого Рамзеса; некоторые из них сохранились и до нашего времени. Храм этот очень пострадал, часть его находится под землей, и в этом месте возвышается теперь небольшая мечеть с минаретом.

Сравнительно с храмами Карнака Луксорский храм производит меньшее впечатление, но зато хорош он при лунном освещении; впрочем, тогда выигрывают вообще все развалины, — например, более поэтического места, чем Акрополь в Афинах при луне, я не видел. Резко выступают тени, фигуры кажутся еще больше, и чудится, точно оживают они в эти ночи, озаряемые бледными лучами таинственной луны.

На другой же день после приезда в Луксор я отправился в знаменитые стовратные Фивы с целью посетить гробницы царей и цариц, которые меня особенно интересовали и притягивали.

Выехал я из Луксора около пяти часов утра. Солнце только что взошло и золотило Ливийский хребет, который тянулся на западе и в скалах которого похоронены бывшие владыки Египта и их приближенные. Было еще свежо. Переправившись через Нил, мы направились с проводником на ослах к западу. Вдали показались знаменитые колоссы Мемнона, эти до сих пор величественные, хотя и весьма пострадавшие от времени и землетрясений, остатки седой старины Египта; после них виднелась песчаная полоса, тянувшаяся уже вплоть до подножия самого хребта. Почва постепенно повышается; мы приближаемся к цели. Наконец мы у входа в одну из гробниц; там собралась уже большая компания туристов всевозможных национальностей; мы с проводником присоединились к ней, вошли в коридор, который должен был привести нас к самой гробнице. У всех в руках были свечи, которые мерцали в темноте, слабо освещая внутренность коридора. Толпа вела себя, по обыкновению, крайне непристойно, ведя неподходящие обстановке разговоры, слышались хохот, шутки; меня все это крайне раздражало, и я понемногу отстал от толпы и остался наконец один, стараясь разглядеть живопись на стенах, которая изображала картины из жизни старого Египта. Но странно — все это казалось мне удивительно знакомым, и я ломал себе голову над вопросом, где я мог это видеть, и решил, что, вероятно, все это было издано, и я где-нибудь видел это издание, хотя никак не мог припомнить, где именно.

К самому саркофагу я подошел в то время, когда дикая орда туристов с таким же шумом уже уходила обратно. Я подошел к саркофагу — он был пуст: очевидно, мумию куда-нибудь увезли, и она под № украшает какой-нибудь музей. Мне стало невыносимо грустно, я прислонился к стене и задумался. Мне казалось, что я присутствую при похоронах, мне чудились рыдания близких людей, хоронивших драгоценный для них прах и украшавших с любовью эту дорогую для них могилу. Затем проходят века — являются чужие люди, взламывают саркофаг, выкидывают из него мумию, обшаривают его и ищут драгоценности и высчитывают те барышни, которые получат они за эту удачную находку саркофага и мумии, когда-то оплаканной, а теперь валяющейся в пыли в полном пренебрежении. Под тяжелым гнетом этих грустных мыслей опустился я на колени перед саркофагом, точно желая вымолить прощение за поругание святыни, совершенное моими современниками; я был точно в каком-то оцепенении. Не знаю, сколько времени продолжалось такое состояние, но вдруг я почувствовал, что будто кто-то на меня смотрит; я поднял голову и к удивлению увидал стоящую у самого саркофага молодую женщину дивной красоты в богатом древнеегипетском одеянии. Черты ее мне были очень знакомы. Глаза ее были устремлены на меня, и она, видимо, рассматривала меня и точно что-то припоминала. Я, в свою очередь, стал ее рассматривать, — весь ее облик, ее лицо, наконец и ее одежда — все казалось мне не только давно знакомым, но чем-то удивительно близким, родным; меня неудержимо влекло к ней. Так прошло несколько мгновений; мы внимательно друг друга разглядывали. Наконец она провела рукой по глазам и заговорила:

— Зачем ты здесь, что привлекло тебя сюда? Праздное любопытство или алчность, которой заражено современное человечество? Но ты опоздал: видишь эту могилу — ее уже успели разграбить раньше; ты здесь ничего уже не найдешь, не найдешь даже той, чей прах с любовью и со слезами был опущен в этот саркофаг, — даже он понадобился твоим собратьям, даже несчастная мумия дала им пригоршню презренного металла, который заслоняет у вас все ваши чувства, отнял у вас все святое. Что сделали вы из священной земли Амона-Ра? Что сделали вы с ее некогда свободными жителями? Зачем разрушили вы наши храмы, зачем надругались над нашими богами, над нашими святынями? Неужели ваша религия не научила вас почитать святыни других, не научила вас относиться с уважением к прошлому? Ведь и мы любили и страдали — за что же вы, пришельцы, оскверняете наши могилы, чем провинились мы перед вами? О, настанет время, когда и ваши храмы будут брошены, и ваши могилы разрыты, и тела ваши выставлены на показ праздной толпе, ищущей развлечений! Час возмездия настанет и для вас, и вы испытаете то, что испытываем теперь мы!

Голос египтянки звучал гневно и чуть дрожал; видно было, что она волнуется, в ее словах чувствовалось глубокое горе. Ее речь была как бы продолжением моих собственных дум; я вполне признавал справедливость ее тяжелых обвинений и, опустив голову под тяжестью их, точно сам переживал те страдания, которые были написаны на лице моей таинственной собеседницы и особенно в ее глубоких черных глазах. Она замолкла и впилась в меня взорами, точно желала прочесть мои мысли, узнать впечатление, произведенное на меня ее словами. Я сделал шаг назад и хотел уйти, думая, что мое присутствие только увеличивает муки прекрасной египтянки, видящей во мне одного из представителей ненавистных ей разрушителей ее святынь, но она подняла руку, делая знак, чтобы я остался, и заговорила вновь.

— Я вижу, — сказала она, — что ты не похож на твоих соплеменников, что и ты готов возмущаться всем тем, что сделали и делают твои собратья. Если я не ошиблась, и если это так, то готов ли ты попытаться исправить тот грех, который они совершили по отношению к моему праху? Готов ли ты помочь мне найти его и возвратить священной земле?

Ее глаза, недавно еще гневные и метавшие искры, смотрели теперь на меня с мольбой и как бы ожидали с трепетом моего ответа. Но какой же ответ мог я ей дать, как не желанный ею? Я весь находился под обаянием ее неземной красоты, какая-то непонятная сила влекла меня к ней, ради нее я был готов на все, я чувствовал, что отныне моя жизнь принадлежит всецело ей, этой неведомой представительнице египетской старины.

— Скажи, что я должен сделать, и я это сделаю, хотя бы это стоило мне жизни, — ответил я, приближаясь к египтянке.

Она взглянула на меня такими благодарными глазами, что я едва удержался на ногах. Она приблизилась ко мне, положила свою маленькую ручку на мое плечо и сказала:

— Я верю тебе, но раньше, чем действовать, раньше, чем я расскажу все, чего от тебя ожидаю, — ты должен вынести ряд тяжелых испытаний, и только если ты выйдешь из них победителем, я скажу тебе свое желание, и только тогда ты приобретешь право видеть меня и помогать мне.

Точно электрическая искра пробежала по мне, когда я почувствовал прикосновение руки: весь дрожа, опустился я на колени и, целуя края ее одежды, скорее прошептал, чем сказал:

— Я — твой раб, ради тебя я готов на всякие испытания, на всякие мучения. Я не знаю, почему, но мне кажется, что я знаю тебя уже очень давно, и что я любил тебя, как люблю теперь.

При этих словах я почувствовал, как египтянка вздрогнула; ее рука опять опустилась на мое плечо, и я почувствовал ее трепет.