Принцесса льда

Любила Маша и фильмы с Энтони Хопкинсом. Хотя ни один из них не значился в заветном списке, сам Хопкинс ее завораживал. Ей казалось, что в нем есть какая-то высшая мудрость и что он понимает о жизни нечто очень важное.

…Под конец третьей четверти зачастили контрольные. Маша через пень-колоду пыталась к ним готовиться, но не могла усадить себя даже за шпаргалки: мозги намертво заклинило на «Хрустальном коньке», который, как огромный магнит, притягивал все без остатка душевные силы. И Маша начала избегать контрольных. Сперва осторожно: если контрольная была на первом уроке, намного опаздывала и выдумывала всякие форс-мажоры, начиная с будильника, который почему-то не прозвонил, и заканчивая поездом, постоявшим двадцать минут в тоннеле. Потом стала «заболевать» – проще говоря, прогуливать. С утра вместе с мамой выходила из дома и доезжала с ней до кольцевой, где должна была пересесть на другую линию. Но вместо этого переходила на противоположную сторону платформы и ехала обратно. Забрасывала домой школьную сумку, брала коньки и тренировалась на катке возле дома, уже не замечая непрошеных зрителей, тыкавших в нее пальцами. Правда, каток в конце марта растаял, а для роликов было пока рано, но Маша не угомонилась – продолжала заниматься дома, на полу. В последнюю неделю перед «Хрустальным коньком» она интуитивно почуяла какую-то опасность. Слишком уж часто она пропускала по одному дню – не заработать бы себе на голову лишние неприятности. И Маша дала себе слово больше не рисковать и не пропустить ни единого урока. Ей казалось – если всю неделю она с виду дисциплинированно будет ходить в школу, то и на соревнованиях выступит удачно.

Глава 15 «Тройка назад-наружу»

После уроков в пятницу, накануне «Хрустального конька», Маша торопливо одевалась, чтобы вовремя поспеть на последнюю репетицию. И вздрогнула, услыхав:

– Климова! Поднимись-ка в мой кабинет.

Это была завуч.

– Сейчас? Извините, но я очень спешу…

– Уж не знаю, куда ты спешишь, на свидание с кавалером или еще с кем, – язвительно сказала завуч. – Но сегодня тебе придется задержаться. У меня к тебе серьезный разговор.

Они зашли в кабинет. Завуч заперла дверь, молча указала Маше на стул. Сама уселась в кресло напротив, нога на ногу. Вся эта прелюдия говорила, что разговор будет действительно серьезным.

– Что происходит? – отчеканила завуч. – Почему ты перестала учиться?

– Я не перестала, – сказала Маша. Кровь мгновенно прилила к лицу, забилась в висках, горячо запульсировала под веками.

– Почему у тебя столько пропусков? Ольга Николаевна (так звали Машину классную) составила список. С конца третьей четверти ты пропустила десять дней. Ты болела?

– Д-да, у меня был насморк… А в прошлый четверг я, наверное, отравилась, живот с утра заболел…

– Так, насморк, отравилась, а остальные дни? – завуч сверлила ее безжалостным взглядом. – Где справки от врача?

– Я, это самое, не вызывала врача…

– Вот как? Тебе известно, что нашей школе без справки можно болеть один-два дня, не больше? А без записки – вообще нисколько? Если пропускаешь день, нужна записка от родителей. Тебя не было… – она глянула в листок, лежавший на столе, – двадцать второго и двадцать шестого февраля, четвертого, десятого, пятнадцатого и двадцать второго марта, пятого, восьмого, четырнадцатого, девятнадцатого апреля. В понедельник принесешь записку, и чтобы твоя мама объяснила каждый, – она подняла указательный палец, – КАЖДЫЙ твой пропуск! – И протянула Маше листок.

Помертвевшей рукой Маша опустила листок в карман.

– Теперь следующее. Учителя на тебя жалуются. Все без исключения, – продолжала завуч ровным голосом. – Нет докладов по истории России и по биологии, нет сочинений по литературе. Домашние задания сдаешь с опозданием или не сдаешь вообще. По английскому долги не закрыты с прошлой четверти. Игорь Борисович (это был преподаватель английского) говорит, что не допустит тебя на следующий урок без всех, – она снова подчеркнула: – ВСЕХ сданных долгов. На малом педсовете о тебе был очень неприятный разговор. Почему ты полагаешь, что к школе можно относиться так… по-хамски? – Ноздри ее раздулись, хотя говорила она по-прежнему негромко и бесстрастно. – Напрасно ты так думаешь. С таким отношением к учебе это твой последний год в нашей школе. Решением большого педсовета тебя просто исключат.

Она поднялась с кресла, открыла дверь, выпуская Машу в коридор.

– Без записки в понедельник не приходи.

Оглушенная, как после бомбежки, на деревянных ногах Маша побрела к метро. В ушах грохотало, вокруг все дробилось и сплывалось, как фотография, снятая не в фокусе.

Она опоздала на сорок пять минут: Вероника с Полиной уже вовсю тренировались. Сергей Васильевич поймал ее в коридорчике у раздевалки:

– К тебе есть серьезный разговор. Когда я тебе сказал новые коньки купить? Сколько месяцев прошло? Ни коньков собственных, ни костюма для тренировок! Без термобелья занимаешься, охлаждаешься после того, как разгорячишься, как еще простуд не нахватала, непонятно. Так нельзя относиться к занятиям! – повторял он слова завуча, будто они сговорились. – Что стоишь, быстро переодевайся! У тебя соревнование на носу, а ты на тренировки опаздываешь.

…Маша занесла было ногу на лед, Сергей Васильевич задержал ее у бортика:

– Да, самое главное: в августе ты едешь на спортивные сборы в Финляндию с группой из школ олимпийского резерва. Деньги надо сдать заранее, до десятого мая. Тысячу восемьсот девяносто евро. Плюс справки, это на диспансеризации будет. Загранпаспорт у тебя есть?

– Нет, – ошарашенно проговорила Маша. В глазах снова все завертелось и поплыло, солнечное сплетение сжалось, вокруг него начал вращаться полый цилиндр, стремительно набирающий обороты.

Вероника громко фыркнула.

– Нет загранпаспорта?! – изумился Сергей Васильевич. – Срочно делай! Узнавай, где твой ОВИР, завтра же фотографируйся и пиши заявление! У меня список документов с собой, – он похлопал по карманам. – Нет, в другом пиджаке. Неважно, в Интернете найдешь, там все есть. Ну, за работу!

Каталась Маша заторможенно, как заводная кукла, руки-ноги сами по себе совершали заученные движения. Цилиндр вращался все быстрей, все неистовей. «Шшух, шшух, шшух», – отдавалось в ушах, будто из нее огромным насосом выкачивали жизненные силы. К горлу подступала дурнота, вспухая, как закипающее молоко. Сергей Васильевич что-то объяснял, Маша не понимала и не слышала его слов. Порывалась признаться, что ни на коньки с костюмом, ни тем более на Финляндию денег у нее нет и не будет. Уже подъехала к бортику, за которым он сидел, открыла рот, собираясь заговорить, Сергей Васильевич поднял на нее глаза… и Маша сделала вид, что зевает.

– Что-то ты сегодня сонная, – сказал он. – Ступай-ка домой пораньше. Перед соревнованием важно чувствовать себя отдохнувшей.

На улице шел сильный дождь. Он беспрепятственно лил в сумку с коньками: когда Маша укладывала вещи, на сумке разошлась молния. Не замечая холодных капель, которые стекали по лбу и струились за шиворот, Маша думала об одном: добраться до дому, сесть на кровать в темной комнате и унять наконец это бешеное вращение…

Она отперла дверь. Не успела удивиться тому, что в квартире горит свет, как из комнаты в коридор резко шагнула мама.

– Кажется, нам надо серьезно поговорить, – произнесла она роковую фразу сегодняшнего дня. Лицо ее пылало, а голос был ледяным.

И тут ее взгляд упал на спортивную сумку, из которой торчали лезвия коньков.

Маша уже с каким-то равнодушием уронила сумку на пол и прислонилась плечом к стене. Не было сил ни оправдываться, ни удивляться тому, что именно сегодня мама неожиданно пришла с работы раньше.

– Так вот оно что… – заговорила мама тихо-тихо. – Я-то думаю, в чем дело. Почему мне звонят из школы и, не жалея красок, расписывают ее подвиги. Прогулы, долги по всем предметам. Так расписывают, что меня чуть инфаркт не хватил. Отпрашиваюсь с работы, бегу домой, а ее – ни слуху ни духу… А дело-то вот в чем… – Ее голос сорвался в крик, точно вулкан вырвался наружу: – Она с коньками куда-то шастает! Втихую! Да как ты смеешь! Тратить! Время! На какие-то коньки! Учиться бросила! Из школы ее вот-вот исключат! Живет во вранье, и хоть бы глазом моргнула!

Никогда прежде мама так не кричала. Маша видела и слышала ее как будто издалека. И собственный голос тоже показался далеким и чужим.

– Потому что ты мне не разрешила. – Она говорила без интонации и ничего не чувствовала – ни волнения, ни страха, ни стыда от разоблачения. – А я не могу не кататься. Я не могу без коньков.

– А учебу бросить она может! Лучшая школа Москвы! И все коту под хвост!

– Я пропускала, потому что к соревнованиям готовилась.

– К соревнованиям?! Ты кем себя возомнила, великой фигуристкой? Таких, которые научились прыгать и крутиться на льду, тысячи! Или ты воображаешь, что станешь разъезжать по миру? Деньги лопатой грести?