Принцесса науки(Софья Ковалевская)

Я полагаю поэтому, что теперь, быть может, было бы неблагоразумно и несвоевременно хлопотать о моем назначении: лучше подождать до окончания начатых мною работ. Если мне удастся выполнить их так хорошо, как я надеюсь, то это может служить значительным подспорьем для достижения намеченной мной цели».

Ковалевский не одобрял намерений жены стать доцентом на кафедре и, приехав в Берлин, пытался переубедить ее переменить свои планы. Но это ему не удалось, и Владимир Онуфриевич уехал, не оставив семье почти никаких средств. Софья Васильевна, взяв дочку, поехала к сестре в Париж.

В Париже Софья Васильевна пережила много тревожных дней. Тяжело заболела девочка, и поставить ее на ноги, не имея достаточно денег и не зная хороших врачей, было непросто. Как только Фуфа выздоровела, Софья Васильевна немедленно отправила ее в Одессу к брату Ковалевского Александру Онуфриевичу, верному другу их семьи. Самой Ковалевской пришлось еще больше сократить свои расходы.

«Опять пришлось на старости лет приняться за студенческую жизнь со всеми ее печалями и радостями», — пишет Софья Васильевна Александру Онуфриевичу.

Несмотря на то, что Ковалевской материально было очень трудно, она работала необычайно много, не уступая своим французским коллегам. Исследования Софьи Васильевны были так интересны, что ее избрали членом Парижского математического общества, и радость признания заставила ее забыть даже о своем материальном неблагополучии.

Здесь же, в Париже, она в последний раз увиделась с мужем. Владимир Онуфриевич был послан в Америку от министерства финансов и в Париже находился проездом. Встреча продолжалась недолго и была тяжелой для супругов.

«Софу я видел на минуту, — писал Владимир Онуфриевич брату, — и мы расстались дружно, но и думаю — прочно, и я вполне понимаю это и на ее месте сделал бы то же самое, поэтому не пытаюсь отговорить ее переменить решение, хотя это мне и очень тяжело».

Софье Васильевне было не менее тяжело, чем мужу, но она понимала, что разрыв неизбежен. Трудно судить, кто был больше виноват в этом разрыве. Владимир Онуфриевич, который уберегал жену от житейских забот, не только не был с ней откровенен, как с другом, но скрывал истинное положение их финансовых дел? Или Софья Васильевна, которая не могла не видеть, как нервничает и мечется ее муж, и не постаралась серьезно разобраться, отчего это происходит?

А дела у Ковалевского были катастрофически плохими. Пайщики товарищества стали обвинять общество в злоупотреблениях и взятках. Владимиру Онуфриевичу, как и другим членам правления, грозило привлечение к уголовной ответственности. Удрученное состояние Ковалевского усугублялось еще и тем, что он вдруг почувствовал себя неспособным к научной деятельности.

«Я внутри себя не имею ни одной научной идеи и просто не знаю, как буду работать (над диссертацией), когда даже лекции не могу составить хорошенько», — в отчаянье писал Ковалевский брату в Одессу. Тяжелое душевное состояние, полное одиночество Владимира Онуфриевича, разочарование в своих способностях как ученого — все это привело его к трагическому решению — уйти из жизни.

Записку, что он лишает себя жизни вследствие стесненных обстоятельств, он адресовал своему товарищу — Языкову.

«Для охранения сколько-нибудь моей памяти прошу тебя, когда меня не будет, напечатать мое последнее заявление. Одну из главных причин моего конца составляет расстройство дел, особенно то, которое вытекло из моего участия в „Товариществе „Рагозин и К°““. Будучи в течение года и 10 месяцев членом Правления, я могу по совести сказать, что не сделал ни одного злоупотребления, а старался всячески ограждать интересы дела и пайщиков…»

А в своем последнем письме брату Ковалевский писал: «…всему виноват я сам: неустойчивость характера, которая не дала мне тотчас по возвращении из-за границы в 1875 году, несмотря на отсутствие места, все-таки неуклонно сидеть над научными занятиями, а побудила завести разные дела для материального обеспечения в будущем — вот главная причина, приведшая меня к такому концу.

Напиши Софе, что моя всегдашняя мысль была о ней и о том, как я много виноват перед нею и как я испортил ее жизнь, которая, не будь меня, была бы светлою и счастливою…»

15 апреля 1883 года Владимир Онуфриевич покончил с собою, надышавшись хлороформом.

Верный друг Юлия Лермонтова хотела взять тело Ковалевского из меблированных комнат, где он жил в последнее время, к себе. Ей было отказано, так как она «не имеет родственных прав».

«Я обратилась к некоторым знакомым профессорам, и я надеюсь, так как он принадлежал к ученой корпорации университета, то позаботится университет, чтобы ему был отдан последний долг в приличной форме», — писала Лермонтова.

Ковалевского похоронили за счет университета, ассигновавшего на его похороны скромную сумму. Все дела, связанные с похоронами, вела полиция…

Страшная весть о смерти мужа сразила Софью Васильевну. Она хотела уморить себя голодом, не ела пять суток и потеряла сознание от горя и истощения. На шестой день она попросила карандаш, бумагу и молча начала писать какие-то математические выкладки. Это был хороший признак — наука вновь пробуждала ее к жизни. После болезни и сильных душевных переживаний Софья Васильевна очень изменилась внешне — за несколько дней сразу состарилась на несколько лет, а между бровями появилась глубокая морщина.

Как горько она упрекала себя, что не проявила настойчивости, не заставила мужа ограничиться только университетскими делами и заниматься наукой. Впоследствии она всю жизнь корила себя за это.

Едва Ковалевская несколько оправилась от постигшего ее горя, она поехала в Берлин к профессору Вейерштрассу, который звал ее и предлагал жить у него «как третьей сестре».

Осенью 1883 года Софья Васильевна приехала в Одессу за дочерью. Здесь в это время проходил VII съезд русских естествоиспытателей и врачей. Как ни угнетена была Софья Васильевна, она нашла в себе силы выступить на съезде с докладом на тему своей последней работы «О преломлении света в кристаллах».

Перед отъездом в Стокгольмский университет Ковалевской надо было сделать еще одно важное дело — восстановить доброе имя Владимира Онуфриевича, которого продолжали обвинять в спекуляции вместе с Рагозиным. Сначала она поехала в Москву, где надо было прекратить судебное разбирательство по делу Ковалевского и устроить дочку у Юлии Лермонтовой.

Софья Васильевна разобрала бумаги мужа, нашла документы, бумаги и записки, из которых было ясно, что Владимир Онуфриевич ни в чем не виноват, и добилась полной его реабилитации.