Принцесса специй

— Хорошо, взгляните, — говорю я Американцу очень деловым тоном. — А мне нужно готовиться к закрытию.

Чтобы занять себя чем-нибудь, я перекладываю пакеты с пападами, пересыпаю рава [59] в бумажные мешки и аккуратно наклеиваю этикетки, передвигаю ящик атта на место по другую сторону двери.

— Постойте-ка, давайте я помогу.

И прежде чем я успела подумать, что его голос похож на нутовую муку, замешанную с сахаром, как его рука уже на ручке ящика, касается моей.

59

Рава — манная крупа.

Какими словами мне описать это прикосновение, опалившее все мое существо, словно огнем, но таким сладким, что я хотела бы, чтобы это жжение никогда не прекращалось. Я отдернула руку, верная законам Принцесс, но ощущение не ушло.

И еще эта мысль: никто и никогда раньше не хотел мне помочь.

— Прикольное место! Мне здесь нравится, — сказал Мой Американец.

О да, я знаю, какая ужасная бесцеремонность называть его «моим». И улыбнуться в ответ, когда на самом деле я должна была бы сказать: пожалуйста, уходите, уже очень поздно, до свидания, спокойной ночи.

Вместо этого я снимаю с полки пакет.

— Это дхания, — говорю я, — семя кориандра, сферической формы, как планета земля, оно просветляет взор. Когда вымочишь его и выпьешь раствор, это очистит тебя от старого чувства вины.

Зачем я говорю ему все это? Тило, остановись. Но то шелковое облако выталкивает слова из меня. В нем Он кивает и щупает крохотные шарики через пластиковую упаковку, вежливо и совсем не удивленно, как будто то, что я говорю, вещь самая обычная.

— А это, — я открываю крышку и просеиваю порошок сквозь пальцы, — амчур. Из черной соли и высушенного истолченного манго, лечит вкусовые рецепторы, возвращает интерес к жизни.

Тило, что-то ты разболталась, как девчонка.

— О, — он наклоняет голову, чтобы вдохнуть запах, поднимает глаза и одобрительно улыбается. — Этот запах ни на что не похож. Но мне нравится.

После этого он отступает.

Он говорит неожиданно официальным тоном:

— Я слишком вас задерживаю. Вам нужно закрываться.

Тилоттама. Глупая, тебе ли не знать. А ты подумала, что ему интересно.

У выхода он помахал рукой в знак прощания, а может, просто отгонял назойливо кружащихся мотыльков. Я почувствовала сильную грусть, потому что он уходил с пустыми руками и потому что я не смогла найти то, что он искал. И еще потому, что во мне что-то перевернулось, подсказывая, что я его теряю, единственного человека, сердце которого не смогла прочесть.

Но затем.

— Я еще зайду, — говорит Одинокий Американец и улыбается широчайшей улыбкой. Как будто действительно говорит, что думает. Как будто так же, как я, будет этого ждать.

После того как Одинокий Американец ушел, я бесцельно обошла магазин в необъяснимой печали. Неуспокоенность, эта старая болезнь, от которой, как мне казалось, я излечилась, поднималась во мне мутной и вязкой волной. Не могу вынести мысль, что должна запереть дверь. Сделать это — значит признать, что он и в самом деле ушел. Снаружи мерцают уличные огни. Мужчины и женщины поднимают воротники и исчезают в переходах, ведущих к неясно различимому шуму и грохоту метро. Желтая мгла заполняет обезлюдевшие улицы; где-то вдалеке начинают выть сирены, словно напоминая, как непрочно благополучие. Но, конечно, никто не обращает внимания.

Я ищу специю для него.

Различные специи помогают в различных бедах, — рассказывала Мудрейшая, уже после того, как научила лечению общих болезней. — Но для каждого человека есть своя особенная специя. Нет-нет, вас это не касается: Принцессам нельзя использовать специи для себя — я говорю о тех, кто к вам приходит. Это называется махмул — главная специя, и для каждого она своя, махмул — приносит удачу, успех или радость, отводит несчастья. Если ты не знаешь, как еще помочь человеку, нужно углубиться в себя и определить его главную специю.

Одинокий Американец, я затрудняюсь назвать твою, хотя всегда гордилась тем, что определяла это без промедления.

Я осматриваю полки. Калонджи? Аджвайн? [60] Порошок из манго с корнем имбиря? Чун, жгучий белый лайм, завернутый в листья бетеля? Ни то, ни другое. Ни одна не кажется подходящей. Может быть, дело во мне, в смущении моей души? В том, что я, Тило, не могу перестать думать об этих глазах, темных, как тропическая ночь, таких глубоких, как будто в них таится опасность.

60

Аджвайн — ореган, растение из семейства мяты.

И почему я так упорно называю его одиноким? Может статься, уже сейчас, пока я тут в досаде вышагиваю вдоль полок с чечевицей, нервно шарю руками по локоть в ящике с ражма, [61] чувствуя кожей перекатывание прохладных красных стручков, — он поворачивает ключ. Дверь распахивается, и женщина с волосами как золотистый туман поднимается с дивана навстречу ему с распростертыми…

Нет. Это не так. Я не могу позволить себе так думать.

Он заходит, зажигает свет, щелкает по кнопке, и звуки сарода [62] заполняют пустое пространство комнаты. Он откидывается на подушках из Джайпури [63] — да, ведь он любит все индийское — и думает обо всем том, что видел сегодня, о магазинчике, в котором собраны запахи всего мира, о женщине, чьи нестарые глаза притягательны, как…

61

Ражма — красные почковые бобы.

62

Сарод — струнный музыкальный инструмент наподобие ситара.

63

Джайпури — провинция в северо-западной части Индии.

Пустое мечтание. Глупая опасная надежда.

— Когда в ваши мысли начинают вплетаться ваши собственные мечты, — поучала Мудрейшая, — истинное видение начинает оставлять вас. Вас обуревает замешательство, и специи перестают повиноваться.

Остановись, Тило, пока еще не слишком поздно.

Я принуждаю свое сознание освободиться. Я должна полностью довериться рукам, моим рукам с поющими косточками, чтобы понять, что нужно Одинокому Американцу.

Магазин по-прежнему не заперт, кристально светящийся пузырек под пятой накрывшей все вокруг ночи. В дверном проеме серая масса роящихся мошек. Но я теперь вообще не могу подойти к двери.

Я иду во внутреннюю комнату и закрываю глаза. В темноте мои руки фосфоресцируют, как маяк. Я прощупываю пальцами пыльные полки.

Мои сияющие пальцы, коралловые пальцы, вы ведь скажете мне, что делать.

В спальне Одинокий Американец скидывает туфли, снимает шелковое покрывало с постели. Он сбрасывает с себя рубашку, и она свободно падает на пол. Свет играет на его плечах, на его спине, на упругих, мускулистых холмиках его ягодиц, когда он освобождается от брюк и стоит, прямой, гибкий, словно вылитый из слоновой кости. Сейчас он повернется — и…