Принцип четности

— В воду живо! — крикнул я Холодову, махая рукой.

Он вышел из оцепенения и неуклюже побежал, едва не споткнувшись по пути.

— Я плаваю очень плохо… — замямлил он, когда мы сбегали по склону к речке.

— Чего тут плыть-то, боже мой?! — выдохнул я, стаскивая с себя сумку.

Холодов что-то жалобно лепетал позади, но я не обращал на него внимания. Потом я перебросил сумку на тот берег и первым бросился в воду. Плыть в одежде — неблагодарное дело, но я все же преодолел эти несчастные метры за несколько секунд. Но выбравшись из речки, я увидел, что Холодов барахтается на середине, выпучив глаза и отчаянно колотя руками по воде. Осыпая его проклятиями, я кинулся обратно, на подмогу. Когда мы выбрались из воды, Холодов опять стал похож на рыбу, выброшенную на берег. Он хватал ртом воздух и, наверное, с минуту елозил конечностями по песку, не в силах подняться на ноги.

Оранжевый „туман“ уже вплотную подходил к противоположному берегу.

Наконец, Холодов оклемался и выпрямился, отплевываясь и ежась от холода.

— А теперь, Дмитрий Андреевич, — сказал я, — как уж повезет. Бежать надо, что есть мочи. Я не знаю, что у него на уме, но нам больше ничего не остается. Понятно?

— Понятно… — подавленно ответил Холодов, шмыгая носом. — А если он того… стрелять начнет?

— Не думаю, — неуверенно сказал я. — Даже, если и начнет… Вряд ли, он великий снайпер. Ну, если что, падайте на землю, что ли… За дерево спрячьтесь, в конце концов!

— Хорошо, — пробормотал он, потупясь.

— Тогда вперед, — приказал я.

И мы побежали. Пока мы возились на речке, Березин успел хорошо от нас оторваться. Мы мчались по лесу и не видели его впереди. Позиции его были более выгодные, и при желании он мог бы элементарно подстрелить нас из засады как кроликов. Но не думаю, что он этого хотел. Скорее всего, им тогда руководил обыкновенный страх. Банальное желание выжить… На пути к поляне с вертолетом пришлось здорово загнуть маршрут влево, но скорость наша была уже значительно выше, чем у „тумана“, и мы должны были добраться до поляны раньше его. И мы почти добрались до нее, до этой желанной поляны. Она уже виднелась впереди, в каких-нибудь сотне метров, как вдруг Березин дал о себе знать.

— Ну-ка, стоять!.. — донесся до нас его возглас.

Мы осторожно сбавили темп, перешли на шаг и стали оглядываться. Березина не было видно — очевидно, он кричал из укрытия.

— Я сказал: остановиться! — рявкнул невидимый Березин. — Больше не предупреждаю!

Я сделал Холодову знак рукой, и мы стали передвигаться, пригнувшись к земле.

Тогда Березин открыл огонь. Я не верю, что он стрелял в нас. Скорее всего, он просто палил в воздух, над головами, чтобы напугать и остановить нас. Так или иначе, ему это удалось, потому что в тот момент, когда грянул первый выстрел, у нас не было возможности трезво поразмыслить. Мы упали в траву. Холодов даже закрыл зачем-то руками голову. Березин выстрелил три или четыре раза, и надо сказать, это возымело свое действие. Одна из пуль попала в дерево прямо над нами, сверху и на нас посыпалась кора. Мы лежали, распластавшись, и не поднимали голов. Выстрелы прекратились, но какое-то время мы продолжали лежать неподвижно, напряженно вслушиваясь в тишину. Я услышал, как хрустнули ветки в отдалении, со стороны поляны. Теперь дорога была каждая секунда. Я вскочил и рванулся изо всех сил. Даже если бы Березин стал в этот момент стрелять, я бы уже не остановился. Но стрелять он не стал. Потому что был уже внутри машины, и двигатель вертолета уже работал. И я не успел. Совсем немного не успел.

Когда я выбежал на поляну, вертолет, рокоча, оторвался от земли, поднялся над деревьями и, мелькнув на мгновение на фоне вечернего сереющего неба, исчез из виду.

С минуту я стоял, закинув вверх голову. Ну, вот, пожалуй и все, с каким-то полным безразличием подумал я. Убрав пистолет в кобуру, я сначала сел на траву, а потом повалился на спину.

Вверху было небо, покрытое серыми пятнами облаков, стояла тишина, удары сердца в груди постепенно смолкали и становились реже. Ничего больше не хотелось. Какая-то странная апатия вдруг овладела мною. Рядом возник Холодов с перепачканным лицом. Рукав его плаща оказался надорван. Он в полнейшем молчании сел рядом, вытирая от земли ладони, и стал стаскивать с себя мокрый плащ. Признаться честно, я думал, что он впадет в панику, начнет ныть и причитать или еще что-нибудь в таком духе. Но этого не произошло. Холодов держался на удивление спокойно, хотя лицо его и имело довольно унылое выражение. Некоторое время мы молчали, затем я вытащил из сумки карту и стал ее изучать. Перспективы у нас были, надо сказать, безрадостные. Чтобы не позволять „туману“ приближаться к нам, мы должны были двигаться практически в одном направлении: по радиусу от центра его возникновения. Если, конечно, исходить из предположения, что „туман“ расширяется равномерно во все стороны. Но других-то предположений все равно не было. Судя по карте, если двигаться в том направлении, в котором нас гнал „туман“, через несколько часов мы должны были выйти к болотам. Сам я в районе этих болот не был ни разу, хоть и охотник, но если верить рассказам тех, кто там ходил, места были довольно гиблые. Немного успокаивало то, что болотистая местность периодически перемежалась с лесной — это означало, что можно будет делать нормальные остановки для отдыха. Сколько придется идти до ближайших населенных пунктов глухих деревенек — сказать было очень трудно. Два дня, три, неделю?.. Не стоило тогда даже про это загадывать. Просто у нас не было никакого другого выбора, и в некоторой степени это облегчало нам задачу.

Я изложил ситуацию Холодову. Он выслушал молча, ежась от холода и с каким-то угрюмым безразличием, только в конце устало поинтересовался:

— А искать нас не станут?

— Если смотреть правде в глаза… — ответил я. — На это лучше не рассчитывать, Дмитрий Андреевич. Трудно сказать, что у Березина на уме, но, по всей видимости, он явно не заинтересован в том, чтобы нас нашли. Поэтому, я думаю, он что-нибудь насочиняет при первой же связи с землей.

— Да, — кивнул Холодов, соглашаясь. — Пожалуй, ему больше ничего не остается.

— Придется рассчитывать только на свои силы, — сказал я. — Значит так. Сейчас идем очень интенсивно. Чтобы оторваться от „тумана“ как можно дальше до наступления темноты. Если удастся поспать, то совсем немного. Может быть, по очереди… Понимаете? Дмитрий Андреевич, у меня просьба к вам. Вы только не отчаивайтесь раньше времени. Хорошо?

Он ничего не ответил, лишь пошмыгал носом. Я сложил карту и убрал ее обратно. Мы посидели еще немного, затем отжали из одежды ту, что поддалась отжиманию, и двинулись в путь. Времени тогда было, кажется, около четырех часов.

К болотам мы вышли гораздо раньше, чем я ожидал. Где-то часа через два после интенсивной, изматывающей ходьбы. Мы просохли за это время, но устали зверски. О голоде я уже не говорю, благо что по пути попадались ручьи, из которых мы пили. Мы практически ни о чем не говорили по дороге — было совсем не до этого. Да говорить-то особо было не о чем. Только иногда мы оглядывались назад, туда, где по пятам за нами полз оранжевый „туман“. С течением времени мы все же стали удаляться от этой твари. Это немного радовало. „Туман“ отставал, хотя и медленно. Поначалу мы могли контролировать этот процесс, наблюдая, как он потихоньку становится все дальше и дальше. Потом расстояние стало настолько велико, что он просто исчез из виду. Но он шел за нами, он продолжал монотонно преследовать нас, и расслабляться нельзя было ни на минуту. Впереди неминуемо предстояла ночевка, и я понимал, что тогда весь наш выигрыш в расстоянии исчезнет. Поэтому я позволил нам сделать первую остановку, только когда мы выбрались к первой болотистой преграде. Там вдали, за болотами, снова виднелся лес. Это несколько утешало, но я знал, что это болото только первое из тех, через которые нам предстоит пройти.

Я помню, перед тем броском мы отдыхали под деревом, на одной из опушек, с которой открывался унылый вид на топи. Я полулежал и в очередной раз с компасом в руке разглядывал карту. Холодов сидел, прислонившись спиной к дереву и вытянув перед собой длинные ноги. Лицо его было бледно и измучено. Глядя с какой-то смертельной тоской на простирающуюся в нескольких десятках метров черно-бурую зловещую равнину, он вдруг заговорил. Я даже сперва не сразу понял, ко мне ли он обращается, или же разговаривает сам с собой. Скорее всего, это напоминало размышление вслух. Не помню, что именно он бормотал тогда. Что-то о том, что все так и должно было быть. Это и должно было случиться, говорил он, и ничего не происходит просто так. Обрадовались, значит, сунулись, а нам по мордам. По соплям, по сопатке… Как неразумных детей взяли, да мордой — в дерьмо. И правильно, видимо. Нечего соваться, куда не следует… Как же так, удивился я тогда. Это вы говорите, Дмитрий Андреевич? Ведь вы, должно быть, ученый. Я, конечно, к науке отношения не имею, но тоже, вроде, понимаю. Такая уж видно у вашего брата судьба, значит… У нашего — да, согласился он. А у вашего? У нашего-то брата на роду написано мордой в дерьмо тыкаться, а вы-то, спрашивается, тут при чем? Вам за что такие радости?.. А вы ее еще и защищаете, эту науку. Странно, Иван Константинович, вы ж ее ненавидеть должны… Не понравились мне его слова. Я ему сказал, что ни в чем его не обвиняю, и не собираюсь в дальнейшем этого делать. И давайте, говорю, не будем об этом. Никто в случившемся не виноват, просто нам не повезло. Холодов лишь криво усмехнулся. Не повезло, повторил он очень странным тоном, приподняв бесцветные брови. А что такое тогда есть везение? Получить нулевой результат и остаться при этом живым и невредимым? Это, да? В какой-то мере мы этим постоянно и занимаемся. Ездим туда-сюда, пристаем к бедным свидетелям, пишем рапорты, изучаем отчеты да еще мозгами скрипим. Скажите на милость, кому это надо? Кому нужно такое везение? Я не мог понять, к чему он клонит, и вообще, мне был не по душе этот разговор. Ладно, будет вам, Дмитрий Андреевич, сказал я ему. Вы просто устали и замучались. Когда устаешь, всегда видишь мир в мрачном свете. Ничего, выберемся, потерпите. Он не ответил, умолк и больше не произнес ни слова до самого конца нашего привала.

Потом я давал ему наставления относительно нашего перехода через болото. Ступайте только по моим следам, говорил я ему строго. Старайтесь не отставать, если что кричите. Холодов слушал рассеянно, все глядел под ноги, а потом неожиданно огорошил меня. Он вдруг сказал: а, может, мне не ходить никуда? У меня отвисла челюсть, а затем он добавил фразу, от которой у меня прошел мороз по коже. „Это совершенно не нужно,“ — произнес он безразличным тоном, и передо мной в одно мгновение возникло бескровное, восковое лицо Лешки Прохорова. Я тогда огрызнулся на Холодова, даже закричал на него со злости. Стал стыдить… Чтоб, говорю, я больше таких слов не слышал! Прекратите распускать нюни, вы же, Дмитрий Андреевич не баба, и в таком духе… Он не спорил со мной, только тяжело вздыхал, и из глаз его никак не пропадала тоска.

Напоследок я попытался, как мог, его приободрить, и потом мы двинулись через болото. Первое время я частенько оглядывался назад и ждал, когда Холодов догонит меня, потом стал делать это все реже и реже. Силы мои были на исходе. О Холодове и говорить не приходилось, он держался неизвестно за счет чего и то и дело падал на колени, охал, с трудом вытягивая из трясины ноги. Его мотало из стороны в сторону с такой силой, что если бы не корявый шест, служивший ему опорой, он вообще не смог бы идти. Каждый раз, оглядываясь назад, я видел, как он отставал от меня все больше и больше. Затем он стал периодически вяло подавать мне руками знаки, чтобы я не ждал его и шел дальше… Я уже почти ничего не соображал, мне самому казалось, что если я свалюсь, то не смогу подняться. Мучила жажда, в глазах плыли цветные круги, хотелось упасть и не двигаться, не шевелиться, не слышать этого нескончаемого мерзкого чавканья под ногами…