Принцип Полины
Шрифт:
Полина неуверенно покосилась в мою сторону, и в животе у меня заныло. Я не подал виду, держа фасон перед хозяевами. Дескать, ничего не поделаешь, я готов.
«Вестин» – дорогой отель, прячущийся под аркадами улицы Кастильоне, между садом Тюильри и Ванд омской колонной.
– В номере никого нет, – говорит портье, вешая трубку. – Желаете оставить записку, мсье?
Я отвечаю, что подожду в баре. Он показывает мне дорогу. Иду по застекленной галерее вдоль патио, где за столиками вокруг фонтана с ангелочком сидят американские пацаны и женщины-арабки с закрытыми лицами и поглощают завтрак, достойный стола фараонов.
Останавливаюсь перед латунной табличкой «Бар Тюильри». Прислонившись плечом
Я не знаю, на что надеюсь, зато знаю, чего боюсь. Снова увидеть Полину после всех этих лет, подвести итог наших мечтаний, наших выборов, наших драм… я вдруг понимаю, что это выше моих сил. И ничего не могу поделать. При всем своеобразии моей судьбы, перед лицом внезапно вернувшегося прошлого я ничем не отличаюсь от окружающих. Нет, не былых взглядов страшимся мы, а отражения, которое видим в них сегодня. Кто может мнить, что оправдал надежды, когда-то на него возлагавшиеся? Мы говорим себе: внешность – ерунда, я все тот же. Ну и что? Необязательно меняться, чтобы изменить себе.
Кондиционированный воздух леденит, словно и нет вокруг сентябрьского пекла, с рассвета придавившего Париж. Я закрываю глаза, чтобы вернуться в тепло, в ту зиму, в старый книжный магазин, где двадцать лет назад, отрезанный от мира снегопадом в злополучной долине, я поверил в счастье. Впервые в жизни.
Мадам Вуазен и ее спутник занимали тесную комнатушку за кухней. На втором этаже была настоящая квартира, но после кончины мсье Вуазена она отошла их сыну, он жил в Лионе и держал ее запертой на ключ, с тех пор как мать завела сожителя.
– В магазине вам будет лучше всего, – заверила она нас.
Между секцией для юношества и путеводителями она воздвигла перегородку из энциклопедий, обеспечив каждому из нас интимное пространство. Пока Полина накачивала матрас с рекламной надписью «ЧИТАЕМ НА ПЛЯЖЕ», я помог Раймону извлечь из подвала старую раскладушку, два спальных мешка, второй электрический радиатор и две лампы-Астерикса с абажурами в виде крылатых галльских шлемов.
Они предоставили нам по очереди ванную пятидесятых годов, где слабый напор воды из обросшего накипью бака жутковатым образом компенсировался беспощадным жаром инфракрасного излучения, исходившего от конуса из нержавейки, установленного над ванной на шатких ножках. Они дали нам две новые зубные щетки, одолжили пижамы. Одной модели, разных размеров. Слишком тесная для Полины, слишком широкая для меня. В одинаковую полоску. Мы напоминали Николя и Пемпренеллу из мультика «Спокойной ночи, малыши».
– Еще раз извините, – сказала мне Жанна Вуазен. – На случай, если вам что-нибудь понадобится, я оставлю двери открытыми.
Имеющий уши… Она дала мне «Жизнь Христа в шедеврах живописи» с дарственной надписью вдовы академика Даниеля-Ропса от 17 июня 1966 года по случаю открытия магазина. Полина получила книгу на английском языке о развязывании третьей мировой войны компьютерами. Чтением на сон грядущий мы были обеспечены.
Они ушли спать. Я открыл Даниеля-Ропса, прочел три страницы и погасил лампу. Через десять секунд стало темно и по другую сторону книжной стены.
– Спокойной ночи, Куинси.
– Спокойной ночи, Полина.
Она сказала это очень громко, и я ответил в том же тоне. Следовало подчеркнуть географическую дистанцию между нами, отвести глаза мадам Вуазен, которая ни секунды не заблуждалась насчет того, что произойдет. Главное было соблюсти приличия, чтобы утром она могла правдоподобно разыграть неведение, сохранив таким образом лояльность Максиму.
Уличный фонарь над стоянкой слабо освещал секцию для юношества. Глаза мои постепенно привыкали к сумраку, а уши ловили малейший звук по ту сторону перегородки из «Encyclopaedia Universalis».
Все, что я слышал, – легкий, мерный присвист, который вдруг прекратился. Очевидно, матрас сдулся, и Полина встала. Ее фигурка проскользнула между стопками книг, приблизилась ко мне. Она была голая.Я хотел сесть, но она удержала меня, положив руки мне на плечи, и легла сверху. Раскладная кровать протестующе заскрипела всеми сочленениями. Я нежно обнял ее за талию, поцеловал груди, касавшиеся моего лица. Ее пальцы с лихорадочной точностью расстегивали пуговицы моей пижамы. Вдруг она увернулась от моих губ, отпрянула. Тихо прошептала:
– Нет, Куинси. Я не могу с ним так поступить. И с вами тоже.
Лично я не имел ничего против, но предпочел оставить свои доводы при себе. Она ушла. Я уже урезонивал себя, смирившись, готовый списать свое возбуждение в убытки. Но Полина вернулась с косметичкой в руке. Она зажгла надо мной лампу. Сощурившись, я не спеша рассматривал ее тело. Тонкость, округлости, мелкие несовершенства, делавшие более человечной ее глянцевую красоту. Она попросила меня закрыть глаза. Я сказал себе, что ей нужно смотреть на меня, чтобы не накладывался образ Максима, но не хочется видеть себя в глазах другого мужчины. Однако дело было не в этом. Я почувствовал влажное облачко.
– Можете открыть глаза.
Я осторожно поднял веки. В руке у нее был маленький спрей, который она достала из своей косметички. Она опрыскала меня геранью, чтобы нейтрализовать ветивер. Чтобы мы чувствовали только ее запах.
Вытянув руку, я достал из кармана один из презервативов, на которых даже не удосужился посмотреть срок годности. Спросил:
– Погасить свет?
– Как хочешь.
Я оставил лампу зажженной, и мы любили друг друга, как будто были одни в целом свете. Полина закрыла глаза и ласкала себя, используя меня скорее как… инструмент, как прибор, этакий вибратор во плоти, но пика наслаждения мы достигли одновременно, приглушив крик ладонями.
– Прости, – прошептала она, упав мне на грудь.
Я сказал «спасибо». Она ответила «не за что». И мы замолчали, сплетенные, неподвижные, переводя дыхание под гул электрических конвекторов.
– Я не занималась любовью уже год, с тех пор как он в тюрьме.
В ее тоне не было ни сожаления, ни оправдания – просто констатация. Я поддержал разговор в том же регистре, только прозвучал чуть более жалко:
– А у меня нет даже такой весомой причины. Мои эпизодические случки с Самирой, коллегой по работе, – она иногда помогала мне проверять на прочность ковровые покрытия, которые мы настилали, – вполне можно было обойти молчанием. Она держала меня за спарринг-партнера, чтобы не скучать между романами.
– Уже год, – повторила Полина безжизненным голосом.
– Это только предварительное заключение…
Я тоже почувствовал, как сильно это смягчающее обстоятельство отягощает будущее.
– Я не могу жить без него.
– Я понимаю.
Из деликатности я отодвинулся от нее. Тем же тоном она продолжала:
– Это я твержу себе уже целый год. Я прекрасно знаю, что это неправда. Но это доказательство любви. Смысл жизни. Мне так необходимо давать ему доказательства. Иначе он погибнет.
Я почувствовал ком в горле и с трудом спросил:
– Я тоже… тоже доказательство?
– Да. Он хотел, чтобы я взяла тебя в любовники, и я взяла. Потому и сказала «прости». И еще потому, что… это не с тобой я занималась любовью. И не с ним. Просто с собой. Ты сердишься?
– Конечно, нет…
Я не лукавил. Я впервые испытал чувство, будто отделяешься от своего тела, воспаряешь вместе с женщиной и сливаешься со всем, что есть доброго и прекрасного в этом мире. Безграничное счастье вместо неизбежного «ну и зачем это было?» после мимолетных интрижек, которые всего лишь помогали выносить затянувшееся воздержание. Я ощутил гармонию, непреходящее ликование и немедленное желание начать снова. Отсюда и некоторое послевкусие досады от осознания, что это чувство слияния было односторонним.