Принуждение к любви

Она сняла трубку и сказала особым бесцветным, но непререкаемым тоном:

–  Приготовьте кофе. На двоих. И последите, чтобы нам никто не мешал.

Кофе мы пили в темной комнате с двумя огромными аквариумами и множеством экзотических растений.

За окном уже почти совсем стемнело, хотя еще не было и трех часов. Я всегда чувствовал в Киеве, особенно зимой, эту разницу во времени с Москвой, которая образовалась сразу же после развала СССР. Я сказал об этом Разумовской.

–  Это в тебе остатки имперского сознания бродят, - рассеянно ответила она.
– Кстати, этот урод много дел на тебя навесил? Ты долго собираешься еще торчать здесь?

–  Да нет, у меня билет на завтра. Поезд вечером. А ты?

–  Улетаю завтра рано утром. Чартерный рейс. Если обернешься со своими темными делишками сегодня, могу взять с собой. Чего тебе трястись в поезде целую ночь по степям Украины?

–  Все зависит от того, как у меня пройдет сегодня вечером один разговор…

«Да и вообще, состоится ли он?» - вдруг подумал я про себя. Мне пришло в голову, что Веригин вполне может смыться, чтобы избежать новых объяснений и откровений. Эта история начинала приносить все больше сюрпризов.

Разумовская теперь выглядела задумчивой и грустной. Любопытно, какие такие срочные дела у нее в Москве? В самый разгар революционных битв и закулисных торгов, тайных предательств и откровенных вероломств?

–  Ты вернешься сюда?
– как бы просто так, как бы от нечего делать спросил я.

–  Нет, - равнодушно сказала она.
– А зачем?

–  Ты считаешь, здесь все уже определено? И никаких сюрпризов не будет?

Она внимательно посмотрела на меня. Легко пожала плечами:

–  А у тебя есть сомнения?

Совсем недалеко от нас, на площади, в холодных палатках мерзли люди, посчитавшие, что пришло их время сказать свое слово и перевернуть историю своей страны. Они чувствовали себя вершителями судеб, в них клокотало непривычное ощущение собственной значимости, они желали идти до конца и жаждали сражений и битв. А моей Анетте исход этих битв и сражений местного значения уже давно был ясен, потому что она знала их место и смысл в битвах глобального масштаба. Она знала и то, что испокон веков людьми, заразившимися революционным неврозом, политики разрушали страны и свергали правителей…

–  Сомнений у меня нет, - честно признался я.
– Конечно, какие-то закулисные дела я не очень знаю, но их вовсе и не обязательно знать, чтобы понимать, куда тут все катится. Вот только…

–  Да-да, я знаю. Тебя, как человека хотя и молодого, но несколько старомодного, интересует вопрос, что же будет с родиной и с нами? Кажется, так поется в одной патриотической песне? Ну что ж, могу тебе ответить на этот немудреный вопрос.

–  Будь так добра. Я весь внимание.

–  Что бывает с проигравшей стороной? Ей продиктуют в более или менее явной форме новые правила существования. И потребуют их соблюдения. Только и всего.

–  И каков же будет смысл этого нового порядка?

–  Слушай, мальчуган, ты что - совсем книжек не читаешь? Все уже давно расписано. Причем в самой что ни на есть легальной литературе. Об этом можно даже в газетах прочитать. Я уж не говорю про Интернет.

–  Одно дело прочитать, а другое - узнать из первых рук. Совсем другое ощущение.

–  Ну, изволь. Времени у меня немного, но в нескольких словах могу и просветить. Так вот, нашему с тобой отечеству был дан шанс после падения коммунизма стать нормальной страной.

–  Слушай, вы меня достали с этой нормальной страной! Для вас быть нормальной страной - значит чувствовать себя второсортным государством и выполнять указания старших товарищей, которые и будут определять, что тебе можно, а чего нельзя. А чуть что не по их предписаниям - тебя сразу записывают в изгои, к которым можно применять любые методы воздействия.

–  Ты тоже передергиваешь. Есть и такой взгляд. Но есть и другой. Быть нормальной страной - значит много работать на ее благо, строить свою, а не чужую экономику, не лезть в чужие конфликты, понимать, что без морали и нравственности никакое общество не устоит… Быть нормальной страной - значит использовать опыт других и соблюдать принципы, которые соблюдают все остальные.

–  Соблюдать лицемерно, ханжески!

–  Пусть лицемерно и ханжески! Но до лицемерия и ханжества еще дорасти надо! Развиться надо! Потому что лицемер и ханжа хотя бы знает, что есть правила, которые при людях надо соблюдать. Например, нельзя гадить прилюдно. Нельзя воровать открыто. А чем занялась наша благословенная отчизна? Она, с одной стороны, предалась дикому и всеобщему воровству, непотребству, наконец, просто физическому истреблению собственного народа. Но одновременно она продемонстрировала патологическую неспособность избавляться от пороков советского общества. Очевидно, советскость вошла в ее кровь, генотип, обратилась ее сутью. И стало ясно, что такая страна не может быть лидером на пространствах бывшей империи. Хуже того - она опасна для других. Опасна и непредсказуема. Мир не может с этим согласиться. Потому…

–  Ее нужно разрушить?

–  Ограничить. Россия не оправдала…

–  …оказанного ей высокого доверия!
– довольно тупо сострил я.

Но Разумовская даже бровью не повела. Она была холодна, как лед. И нарезала свои сентенции словно бритвой.

–  Она не оправдала возлагавшихся на нее надежд. Поэтому люди, чувствующие ответственность за ситуацию в мире, приняли решение поставить преграды разрушительному и опасному влиянию нашему с тобой отечеству.

–  «Весь Запад пришел высказать свое отрицание России и преградить ей путь к будущему», - процитировал я.
– Федор Иванович Тютчев. Писано накануне Крымской войны.

–  Молодец был Федор Иванович. Жаль, что нынешним российским мыслителям до него далеко. Не богатыри. Но, как видишь, речь идет о пороке неизлечимом… Как и российское пьянство, как и российское неистребимое желание сначала грешить, потом каяться и находить в этом какое-то извращенное удовольствие.

–  Если у меня глаза синего цвета - это тоже неизлечимый порок?

Разумовская спокойно допила свой кофе.

–  Мы закончили? Или будем продолжать политзанятия для ленивых и нелюбопытных.

–  Будем продолжать, - уперся я.
– Итак, мудрые господа прямо так сели, подумали и постановили?

–  Ты прекрасно знаешь, как все происходит, - укоризненно сказала Разумовская.
– Такие решения сначала вырабатываются путем дискуссий в закрытых кабинетах, обсуждений в более широких аудиториях, экспертных сообществах, путем научного анализа…

–  Сбора разведданных, - ввернул я, надеясь хоть как-то уязвить Анетту.

–  И разведданных тоже, - спокойно согласилась она.

Стыдиться и скрывать здесь, на ее взгляд, было нечего. И действительно, чем одни данные хуже других? Данные и есть данные. Какая разница, какими способами они добыты.