Приручить Сатану

— Вы пока осмотритесь, а я, если Вы не против, проверю Аду.

Ева коротко кивнула, и Саваоф Теодорович исчез на освещённой лестнице. Девушка огляделась. Подвал был больше, чем она представляла: от комнаты, в которой она оказалась, в противоположные стороны, направо и налево, вели два довольно широких для подвала коридора. Помещение, в котором сейчас стояла Ева, представляло из себя то, что и должно было представлять — традиционную кладовку, правда, педантично обставленную шкафами. Гаражные полки стояли здесь, как в библиотеке, в несколько рядов, а именно в три, и каждая из них была плотно забита разными книгами. Тут же Ева нашла две головы животных, козла и волка, которые раньше висели в гостиной. «Точно, — подумала она, разглядывая неподвижные фигуры, — Саваоф Теодорович говорил, что перенёс их в подвал». Слева от лестницы был камин, напротив которого стоял небольшой уютный диван; чёрный ковёр из чьей-то шкуры лежал перед ним, раскинув лапы в разные стороны. Смутное чувство дежавю посетило Еву, и она сразу вспомнила, где видела похожую обстановку: во второй свой день, когда разговаривала с Саваофом Теодоровичем в темноте. Эта мысль так потрясла её, что она ещё несколько раз обежала подвал, дабы убедиться в её правдивости. Да, вот и это кресло слева от камина, на котором сидел Саваоф Теодорович! Ева тоже села в него — удобное. Немного понежившись под мягкое потрескивание камина, девушка наконец обратила внимание на два белых пустынных коридора, уходящих в разные стороны, прямиком к ним.

Это была картинная галерея.

Всё было как в музее. На белой стене слева висели через равный промежуток небольшие картины, освещаемые сверху лампами на изогнутых ручках. Полумрак, парящий в воздухе между полотнами, прерывался островками света, треугольниками спадающими с потолка на пол.

Ева подошла к первой картине. На ней был изображён Саваоф Теодорович, сидящий в большом чёрном кожаном кресле, при этом здесь он был явно моложе: оба глаза ещё были зелёными, а сам мужчина немного худее. Ева с некоторым удовольствием отметила, что нынешний Саваоф Теодорович нравится ей гораздо больше. «С.Т. Деволинский», — было подписано на маленькой железной табличке под картиной.

На следующем полотне была изображена молодая пара, стоящая где-то в английском парке на фоне белой каменной беседки. Худощавый высокий парень в белой рубашке и тёмных брюках на подтяжках, с клетчатой кепкой на голове согнул в локте руку и подставил её своей спутнице. Глаза у него были немного раскосые, на выкате, и смотрели колко и цепко даже с картины. Приглядевшись, Ева с удивлением узнала в нём «человека в окне» и сразу с ужасом отпрянула, будто он мог сейчас же сойти с полотна и протянуть девушке руку. Молодая спутница человека была одета в чёрное платье с таким же чёрным тугим корсетом, затянутым на спине; чёрные, как смоль, локоны крупными волнами спадали по спине, и ярко-зелёные глаза, будто светящиеся изнутри, задумчиво и как-то печально смотрели на зрителя. Девушка держала своего спутника в сгибе локтя и едва заметно улыбалась, явно по просьбе художника. Подписи у картины не было.

Далее шло изображение младенца, лежащего в довольно широкой колыбели: чёрные волосы коротким пушком обрамляли голову, словно шапочка, а ярко-зелёные глаза выделялись на лице двумя большими изумрудами. Справа от картины была медная небольшая табличка: «Аделаида Саваофовна Деволинская».

Ева медленно прошла ещё несколько портретов. Вот маленькая девочка всё с теми же зелёными глазами стоит в парке вместе с Саваофом Теодоровичем и держит его за руку. Вот школьница лет семи с чёрными волосами ниже плеч и большим букетом в руках сидит на кожаном диване, очевидно, в гостиной, а вот на вид девятиклассница с длинными чёрными косами и ярко-зелёными глазами в простом чёрном платье показывает невидимому художнику красный аттестат.

Ева прошла дальше. «Аделаида Саваофовна Деволинская», — гласила маленькая надпись на позолоченной раме. На картине была изображена красивая молодая девушка лет семнадцати с длинными, чуть кудрявыми чёрными волосами и ярко-зелёными, как у отца, глазами. Она смотрела на Еву весьма осмысленно и исподлобья, со злой хитринкой во взгляде, словно её юная душа уже успела познать все тайны грешного мира. Уголки немного пухлых губ сердечком грустно опустились, а сцепленные в замок ладони побелели от напряжения. На девушке было красивое платье иссиня-чёрного цвета, на котором тонким белым узором были вышиты кружевные розы.

На следующей картине была изображена зрелая женщина на вид лет тридцати. Чёрные соболиные брови хмуро сведены вместе, острый взгляд всё тех же ярко-зелёных отцовских глаз. Женщина сидела в кресле, вальяжно положив руки на подлокотники, а у её ног лежало большое чёрное мохнатое нечто. «Аделаида Саваофовна Деволинская», — было написано мелким почерком на табличке рядом с картиной.

Ева подошла к следующему полотну. Статная пожилая женщина с чёрными волосами, уже тронутыми у корней сединой, строгой аристократической осанкой и суровым взглядом потемневших от времени зелёных глаз стояла рядом с фортепиано, положив на него руку. Чёрное струящееся платье практически в пол подчёркивало её худую фигуру, которая сливалась со стоящим позади лакированным роялем и тёмным, очевидно, мраморным полом. Её ноги закрывало какое-то большое мохнатое существо, отчего почти вся картина сливалась в чёрное нечёткое пятно, на фоне которого выделялось болезненно бледное лицо женщины. «Аделаида Саваофовна Деволинская».

Вдруг в начале коридора Ева услышала громкий детский плач. Не совсем понимая, откуда он исходит, девушка двинулась в начало, пока не вышла в ту комнату, откуда пришла, но теперь крик как будто звучал позади неё. Ева вернулась. Непонятное движение слева, замеченное боковым зрением, привлекло её внимание, и, повернув голову, она в упор посмотрела на картину, отчего глаза сразу расширились в немом страхе и удивлении: младенец на ней широко открывал рот и корчил рожицы, сжимая маленькие кулачки и дрыгая ножками. Ева осторожно протянула руку к поверхности полотна, но пальцы коснулись твёрдого холста, очень искусно исписанного красками.

— Ева, ты разбудила ребёнка! Как неуважительно! — воскликнул знакомый голос где-то слева, но, обернувшись, Ева никого не увидела. — Попробуй теперь её успокоить!

Девушка подбежала к первой картине, и её догадка подтвердилась: молодой Саваоф Теодорович возмущённо поднялся с кресла и теперь опирался спиной на раму, скрестив руки на груди. Зелёные глаза тускло мерцали, а мыс ботинка раздражённо водил по деревянному паркету.

— Я сейчас всё исправлю… — пролепетала она, отходя подальше к противоположной стене, где не было картин.

— Ничего ты не исправишь! — прозвучал противный скрипучий голос с соседнего полотна, за которым последовал безумный истеричный смех. «Человек в окне» как будто подошёл к невидимому стеклу, которое держало его в границах картины, и, опершись руками на колени, внимательно посмотрел на Еву из-под козырька своей клетчатой кепки. Его спутница отошла куда-то вглубь полотна, к беседке, и что-то делала там из собранных полевых цветов, совершенно не обращая внимания на девушку и молодого человека.

— Есть зазеркалье, а есть ли закартинье? — вкрадчиво спросил человек Еву. Вдруг он перегнулся через раму, ухватился руками за её края с внешней стороны, и вот уже его торс находился в коридоре. Он протянул вперёд руку в надежде схватить Еву за запястье, но та, оправившись от ужаса, побежала дальше по картинной галерее под его гневные возгласы. Остальные портреты тоже что-то кричали ей вслед, она даже видела, как чёрное мохнатое существо с полотна с женщиной собирается сделать прыжок, но не остановилась ни на секунду и не обернулась, пока не выбежала, пройдя картинную галерею по кругу, из другого коридора в просторную комнату с камином. Тут Ева, немного отдышавшись, прислушалась — нет, она всё ещё слышала голоса портретов. Она уже было кинулась к лестнице, когда её окликнул чей-то голос:

— Су-у-умочку забы-ы-ыли.

Голова козла, которую Саваоф Теодорович перевесил из гостиной в подвал, показала на маленький кошелёчек в кресле рядом с камином.

— Благодарю Вас… — едва слышно прошептала Ева и, схватив сумку, выбежала из подвала.

***

Саваоф Теодорович сидел в большом кожаном кресле у себя в кабинете и внимательно смотрел какие-то бумаги, хмуро сведя брови к переносице.

В кабинет без стука зашла молодая девушка на вид двадцати лет. Она была красива, но это была мрачная красота: ярко-зелёные глаза смотрели то по-детски наивно, ставя в ступор своей чистотой, то слишком зло и остро, как два только что наточенных кинжала, и чёрные, как смоль, волнистые волосы придавали им странную тёмную тень. На девушке было длинное чёрное платье, правда, несколько старомодное, как будто она взяла его из реквизита какого-то театра; обуви на ней не было.