Пришелец

— Эрних! — крикнул Норман. — Поднимись на башню, поговори с этими петухами!

— Да что с ними говорить, — проворчал Люс, — шарахнуть картечью — и весь разговор! Вон они как выстроились, как нарочно, — вот, полюбуйтесь, какие мы славные разукрашенные парни, в натуре!

— А по-моему, ты слишком разболтался, — сквозь зубы процедил Норман и, взяв тщедушного пушкаря за плечи, сильно тряхнул его.

— Оставьте, командор, я пошутил, — вяло промямлил Люс, даже не пытаясь высвободиться из цепких командорских рук. И тут Норман обратил внимание на его глаза, точнее, на огромные черные дыры зрачков, смотревших, как казалось, в какую-то бесконечно далекую неподвижную точку над частоколом.

— Да что с тобой, Люс? — спросил Норман, вглядываясь в безумные глаза пушкаря. — Опять напился? Отвечай, мерзавец!..

— Напился? — удивленно пробубнил Люс, изобразив на лице блаженную бессмысленную улыбку. — Кто напился?.. Нарушить сухой закон — ни-ни!.. Повесить негодяя!.. Подвесить за…

— Я сам решу, за какое место тебя подвесить! — рявкнул Норман. — А ну дыхни!

Люс приоткрыл рот и, отведя пальцем густые, свисающие почти до нижней губы усы, выдохнул в лицо Норману густую смесь пряных ароматов, настоянных на крепком табачном перегаре.

— Странно, — пробормотал Норман, отпуская плечи пушкаря и обращаясь к подошедшему Эрниху, — кажется, он и в самом деле не пил… Впрочем, я звал тебя не за этим.

— Я понимаю, командор, — кивнул Эрних, — вы хотите узнать, зачем явились шечтли?.. Сейчас выясним.

С этими словами он широко распахнул тяжелые ставни амбразуры и, сложив ладони раковиной, громко выкрикнул короткую щебечущую фразу. Барабанный бой мгновенно смолк, и после паузы с той стороны рва посыпались звуки, напоминающие щелканье сухих желудей под конскими копытами.

— Чего они хотят? — нетерпеливо спросил Норман, как только ответная речь вновь сменилась глухим нарастающим рокотом барабанов.

— Они хотят получить тело своего соплеменника, — сказал Эрних.

— Это для них очень важно? — насторожился Норман.

— Да, командор, — кивнул головой Эрних, — они заворачивают покойника в плащаницу, помещают в плетеную зыбку, подвешивают ее к потолочной балке в погребальной хижине и держат до тех пор, пока тело совсем не истлеет…

— Какая дикость! — поморщился Норман. — впрочем, какой с них, язычников, спрос?!.

— Обычай действительно странный, я бы даже сказал, омерзительный, — продолжал Эрних, прикрывая ставни, — так как пока тело разлагается, сочится и кишит червями, мужчины племени ежеутренне усаживаются вокруг зыбки и, собирая в ладони капли трупных истечений, обмазываются ими с головы до ног, веря в то, что лишь таким способом им удастся сохранить силу племени, утратившего одного из своих членов.

— Ну что ж, — покачал головой Норман, — в этом есть какая-то логика, разумеется дикая, но все же…

— Падре тоже так считает, — сказал Эрних, — мы только что говорили с ним об этом.

— Так что же нам делать? — спросил Норман, прислушиваясь к нарастающему грохоту барабанов.

— Паль… — слабым голосом затянул Люс.

— Заткнись, кретин! — рявкнул Норман. — Эрних, говори!

— Мы с падре уже успели посоветоваться на этот счет, — сказал юноша, — и решили, что тело следует выдать на определенных условиях…

— Каких? — быстро спросил Норман.

— В обмен на проводников, носильщиков и заложников, — сказал Эрних, чуть приоткрыв ставни и глянув в образовавшуюся щель.

— Думаешь, они согласятся?

— У них нет другого выхода, — сказал Эрних, — форт хорошо укреплен, отбить труп силой они не смогут, так что им остается только принять наши не слишком жесткие условия…

— О! — усмехнулся Норман. — Я слышу речь не мальчика, но мужа! Ты растешь прямо на глазах!

— Благодарю вас, командор! — кивнул головой Эрних. — Прикажете начать переговоры?

— Не спеши, — покачал головой Норман, — пусть немного потерпят, побарабанят, понервничают — это сделает их сговорчивее.

— А если еще разок пальнуть… — вкрадчиво зашептал Люс.

— Да что с ним сегодня? — воскликнул Норман. — Чуть что — сразу палить!..

Но Люс, казалось, не услышал этой фразы. Он повернулся к сходням и стал шаткой, развинченной походкой спускаться вниз, оступаясь на поперечных брусьях. Но когда до земли оставалось каких-нибудь три-четыре шага, гардара вдруг сильно качнуло, он шагнул мимо мостков, рухнул вниз и бессильно, как тряпичная кукла, распластался на примятой вытоптанной траве.

— Падре! — крикнул Норман. — Посмотрите, что с Люсом! Похоже, что он малость перегрелся на солнышке… Впрочем, это может быть и приступ местной лихорадки — проверьте!..

Сказав это, Норман потянул носом душный вечерний воздух, поморщился и покосился на заваленного дерном покойника.

— Омерзительный обряд, — сказал он, кивнув головой в направлении барабанного рокота, — и падре еще надеется достучаться до этих каменных сердец и тронуть их заскорузлые в невежестве души словом Божиим…

— Но вы ведь тоже вкушаете плоть вашего Бога и пьете его кровь во время причастия, — сказал Эрних, — ведь именно так говорится в той книге, которую дал мне падре.

— Он и читать тебя научил? — спросил Норман.

— Что вы, командор! — усмехнулся Эрних. — С этим делом я справился сам…

— Сам?

— А что тут такого? — удивился Эрних. — Я не вижу особых заслуг в том, что один человек понимает то, что изобрел другой, — вы со мной не согласны?

— Согласен, — кивнул головой Норман, — начинай переговоры. Мне нужны два проводника, два носильщика и пять заложников. Не будут давать пятерых, сговорись на трех, но не меньше. И долго не торгуйся — я хочу, чтобы они забрали своего покойника до темноты, а то к утру он порядочно развоняется. Иди!..

Эрних повернулся и пошел по плотно утоптанному валу, переступая через острые бледные ростки, тянущиеся из обрывков почвенных корней и пробивающиеся сквозь грунт прямо на глазах. За ночь эти ростки достигали высоты почти в человеческий рост, так что утром на плоскую вершину вала приходилось посылать женщин с серпами, срезавших верхнюю часть стеблей и с корнями вырывавших все остальное. Норман попробовал было вымостить один небольшой участок плотно пригнанными каменными плитами, но неукротимые ростки стали отыскивать щелочки, трещинки и пробиваться сквозь них, раздвигая и выворачивая массивные, грубо обтесанные камни. Попытка замазать швы глиной и обжечь вымощенную площадку, разведя на ней костер, лишь на сутки отсрочила появление ростков, но зато когда они начали пробиваться, каменные плиты опять стало выворачивать, и одна лошадь, оступившись на такой плите, сломала себе ногу. Падре не дал Норману пристрелить благородное животное, но смог вправить кости и наложить крепкие лубки лишь после того, как Эрних усыпил лошадь, ладонями прикрыв ей глаза и что-то пошептав в стоящее торчком ухо. После этого борьба с ростками была признана бессмысленной, а вскоре и вообще вредной, так как падре вдруг обнаружил, что верхушки суточных стеблей после нескольких часов варки в подсоленной воде, добытой из вырытого посреди лагеря колодца, становятся вполне съедобны. И теперь женщины не просто срезали стебли серпами, а сразу же связывали их в небольшие снопики и на весь день развешивали в тени лагерной стены, чтобы к вечеру собрать слегка подвяленные пучки и перенести их в небольшой песчаный погреб, прикрытый бревенчатым накатом и обложенный толстыми пластами жирного глинистого дерна. И теперь, подходя к воротам, Эрних вспомнил об этом погребе и в душе отдал должное предусмотрительности бывалого священника, порой как бы между делом говорившего, что нет ничего сквернее положения осажденного, у которого не осталось никакой надежды и утешения, кроме глотка затхлой воды и робкой молитвы.