Пришла беда, откуда не ждали
Шрифт:
По-моему, он не шутил.
Он был маленького роста, но широкоплечий, с выдающейся вперед челюстью и невыразительными глазками. Держался он прямо, будто аршин проглотил. На вид ему было лет пятьдесят. Наверное, основной его особенностью являлось то, что лицо его не трансформировалось от выражения к выражению, как у остальных людей, а новое выражение появлялось уже в готовом виде, мгновенно. Так на экране телевизора появляется следующий кадр.
– А что скажете насчет Москвы?
– поинтересовался я.
– Вы, разумеется, шутите. Из этой клоаки сейчас пытаются
– К тому же и в Москве не говорят по-английски, - заметил я.
– Напрасно иронизируете. Конечно, я слышал все эти сказки про наш "великий и могучий", но могу вас заверить... Ду ю спик инглыш?
– В очень ограниченной мере.
– Жаль.
– На его лице появилась брезгливая гримаса.
– Итак, к делу, - сказал я нетерпеливо.
– Итак, к делу, - охотно повторил он и еще сильнее задрал подбородок.
– Как я уже упоминал, таинственным гением является мой племянник Алик Сыркин. Готов передать его вам из рук в руки, но сначала нам необходимо оговорить условия.
– Какие условия?
– То есть как?! Или я неправильно понял содержание опубликованного коммюнике? Насколько мне помнится, там речь шла о солидном денежном вознаграждении.
– За правдивую и конкретную информацию, - добавил я, подняв вверх палец.
Безусловно, я был польщен, что мое нехитро составленное объявление, получило такое звучное название - коммюнике. Коммюнике! На какое-то мгновение я даже почувствовал себя премьер-министром.
– Ну, естественно, правдивую и конкретную!
– воскликнул он.
– Как же может быть иначе?
– Вы производите впечатление человека толкового, произнес я.
– Тем более...
– Спасибо, - перебил он меня.
– Тем более кажется странным тот факт, что вы произнесли имя племянника, так сказать - раскрыли карты, еще до того, как получили вознаграждение. На кой, спрашивается, вы теперь нужны?
Он одарил меня язвительной усмешкой, одновременно покачивая указательным пальцем из стороны в сторону.
– Без меня вам до него ни за что не добраться. Даже и не пытайтесь.
– Так сильно он законспирирован?
– Уж поверьте.
– А вы немецким владеете?
С огромной скоростью на его лице замелькали кадры: недоумение, подозрение, злость, досада. Все это сменилось, если можно так выразиться, заставкой. Он удивленно смотрел на меня. Словно перестал понимать по-русски.
– Я говорю, вы немецким владеете?
Он взорвался.
– Обязательно вам было напоминать мне об этом удручающем явлении природы!
– Стало быть, все же немецкий, нравится он вам или нет, вы знаете?
– Ну и что из этого?
– Так, знаете?
– настаивал я.
– Приходится знать, - вынужден был уступить он.
– Я здесь живу.
– Почему же тогда вы не откликнулись на многочисленные объявления аналогичного характера, напечатанные в немецких газетах?
– А были подобные объявления?
– не моргнув глазом, поинтересовался он. Во всяком случае мне не удалось зафиксировать даже минутного замешательства.
–
Конечно, к тому же в столь впечатляющем количестве, будто разыскивался самый крупный в мире алмаз. Или самый опасный преступник.– Вы знаете, я не читаю немецких газет, - заявил он.
– Macht kein spaЯ1.
– Будем считать, что вы меня убедили.
– Кивнув головой, я вздохнул. Начиналась самая тяжелая часть разговора.
– О'кэй, если ваш племянник действительно окажется тем самым художником, вы получите пятьсот марок наличными.
– И это вы называете солидным денежным вознаграждением? возмутился дядя Сыркин.
– Не может быть и речи!
– Вы так реагируете, как будто вам предлагают за пять сотен прорыть туннель под Ла-Маншем. Каких-то несколько слов...
– Э, нет! Иной раз слова могут стоить дороже туннеля. Вы сказали, что я произвожу впечатление человека толкового, а вместе с тем держите за дурака. Если так пойдет и дальше, мне действительно ничего не останется, как обратиться в немецкие газеты.
Черт меня дернул упомянуть о них!
– Вы только подумайте, о чем мы говорим!
– воскликнул я. Я представляю интересы наиболее опытного специалиста в этой области в мире. Этот специалист роет землю и бьет копытами, чтобы только сделать вашего племянника очень богатым человеком, одним из самых известных на этом шарике. За сведения о нем вам предлагается пятьсот полновесных бундесмарок наличными. А вы еще торгуетесь. Вы что, не хотите своему племяннику добра?
– Я всем хочу только добра, - воинственно произнес он. Но в первую очередь я желаю добра самому себе.
Хотите верьте, хотите - нет, но в этот момент во мне говорила не жадность, не соображение, что чем больше получит этот широкоплечий кровосос - поклонник английского языка, тем меньше останется самому. Во мне говорил обыкновенный бухгалтер1. Видно, это глубоко въелось в кожу. Возможно - на всю оставшуюся жизнь.
– Семьсот пятьдесят марок и баста, - отрезал я.
– Тысяча долларов!
– прорычал он в ответ.
– Не может быть и речи!
Он бросил взгляд на большие часы, словно призывая их полюбоваться таким патологическим скупердяем. Я тоже посмотрел на часы.
– В Сиднее сейчас половина второго ночи, - вежливо сообщил я.
– Тысяча марок и ни пфеннингом меньше, - воинственно проговорил он.
– В противном случае я немедленно обращусь к вашим конкурентам.
Я печально вздохнул и проговорил:
– По рукам.
Он оживился.
– Давайте задаток, и мы немедленно отправляемся.
– Что еще за задаток?
– А вы себе иначе представляли? Надуть меня не так-то просто - я тертый калач.
– Тогда нам нужно обсудить все с самого начала и до конца. Вы получаете от меня, скажем, сто марок. Что происходит потом?
– О'кэй. Дальше мы едем на квартиру к племяннику. У него имеется еще несколько аналогичных картин, подтверждающих авторство. Вы выплачиваете мне оставшиеся девятьсот марок, и племянник - ваш.
– Не годится, - покачал головой я.
– Ведь я в живописи не копенгаген.