Пристрастные рассказы

Размусоленную эротику он не выносил совершенно и никогда ничего не хотел читать и не писал в этом роде.

Когда кто-нибудь из поэтов предлагал Маяковскому: «Я вам прочту», он иногда отвечал: «Не про чту, а про что!»

Маяковский часто декламировал чужие стихи на улице, на ходу. В 1915–1916 году это были главным образом те стихи, которые он и Бурлюк называли «дикие песни нашей родины». Эти стихи мы пели хором и шагали под них, как под марш.

Стихи Бурлюка (на мотив «Многи лета, многи лета, православный русский царь»):

Аб-кусают зв е– ри мякоть. Ночь центральных проведи… («Призыв»)

На тот же мотив:

Он любил ужасно мух, У которых жирный зад, И об этом часто вслуух Пел с друзьями наугад.

На тот же мотив:

Заколите всех теляат — Аппетиты утолят.

Стихотворение Бурлюка (по Рембо) «Утверждение бодрости» скандировали без мотива. «Животе» произносилось — «жьивоте», в подражание Бурлюку:

Каждый молод, молод, молод, В жьивоте чертовский голод, Так идите же за мной… За моей спиной. Я бросаю гордый клич, Этот краткий спич! Будем кушать камни, травы, Сладость, горечь и отравы, Будем лопать пустоту, Глубину и высоту. Птиц, зверей, чудовищ, рыб, Ветер, глины, соль и зыбь! Каждый молод, молод, молод, В жьивоте чертовский голод. Все, что встретим на пути, Может в пищу нам идти.

Ахматову пели на мотив «Ехал на ярмарку ухарь-купец»:

Слава тебе, безысходная боль! Умер вчера-а сероглазый король. («Сероглазый король»)

Беленсона из «Стрельца» — на неотчетливый, но всегда тот же самый мотив:

О, голубые панталоны Со столькими оборками. Уста кокотки удивленной, Ка-за-вши-еся горь-ки-ми… …………………………………… Дразнили голым, голубея, Неслись, играя, к раю мы… Небес небывших Ниобея, Вы мной вас-па-ми-на-е-мы. («Голубые панталоны»)

Сашу Черного — на мотив «Многи лета»:

Губернатор едет к тете, Нежны кремовые брюки. Пристяжная на отлете Вытанцовывает штуки. («Бульвары»)

Иногда мы гуляли под «Совершенно веселую песню» Саши Черного. Эта невеселая «Полька» пелась на музыку Евреинова. Он часто исполнял ее в «Привале комедиантов», сам себе аккомпанируя:

Левой, правой, кучерявый, Что ты ерзаешь, как черт? Угощение на славу, Музыканты — первый сорт. Вот смотри: Раз, два, три, Прыгай, дрыгай до зари. …………………………… Все мы люди-человеки… Будем польку танцевать. Даже нищие-калеки Не желают умирать. …………………… А пока Ха-ха-ха Не хватайся за бока! А пока Ха-ха-ха Тарарарарарара.

(вместо — «не толкайся под бока»).

Кроме «диких песен нашей родины», помню такие песни. На преунылый мотив — слова Саши Черного:

Гессен сидел с Милюковым в печаали. Оба курили и оба молчали. Гессен спросил его кротко, как Авель: «Есть ли у нас конституция, Павел?» ……………………………. Долго сидели в партийной печаали, Оба курили и оба молчали. («Невольное признание»)

С тоской, когда гости выкуривали все папиросы:

Они сорвали по цветку, И сад был весь опустошен. (А. Плещеев, «Был у Христа-младенца сад…»)

На неопределенный, но всегда один и тот же мотив (если Маяковскому загораживали свет, когда он рисовал, или просто становились перед самым его носом):

Мадам, отодвиньтесь немножко! Подвиньте ваш грузный баркас. Вы задом заставили солнце, — а солнце прекраснее вас… (Саша Черный, «Из „шмецких“ воспоминаний»)

Часто спрашивал заинтересованно и недоуменно:

Отчего на свете столько зла И какого вкуса жабье мясо? (Саша Черный, «Квартирантка»)

Популярна была и с чувством пелась и долго продержалась песня:

Погоди, прэлэстница, Поздно или рано Шелковую лестницу Выну из кармана! (Козьма Прутков, «Желание быть испанцем»)

Когда Маяковский пел это, мы были совершенно уверены, что он слегка влюблен.

Часто пелись частушки:

Я голошее не ношу, берегу их к лету, а по правде вам скажу, — у меня их нету. Ты мой баптист, я твоя баптистка. Приходи-ка ты ко мне баб со мной потискать.

Часто песенка Кузмина в ритме польки:

С авершенно н епонятно, п очему бездетны вы?

* * *

Маяковский любил ранние стихи Василия Каменского, особенно:

«Сарынь на кичку!» Ядреный лапоть Пошел шататься По берегам. «Сарынь на кичку!» В Казань! В Саратов! В дружину дружную На перекличку, На лихо лишнее врагам! («Степан Разин»)

Когда приехали в Петроград Пастернак и Асеев и прочли Маяковскому стихи, вошедшие потом во «Взял», Маяковский бурно обрадовался этим стихам.

Он читал Пастернака, стараясь подражать ему:

В посаде, куда ни одна нога Не ступала, лишь ворожеи да вьюги Ступала нога, в бесноватой округе, Где и то, как убитые, спят снега. («Метель»)

И асеевское:

С улиц гастроли Люце были какой-то небылью, казалось — Москвы на блюдце один только я неба лью. («Проклятие Москве»)